Тот, уставившись на нас подслеповатыми глазами, долго молчал, а потом глухим, старческим голосом проговорил:
— А вон евойный домишко.
Путилин, сунув старику монету, подошел к скромному домику пономаря.
На пороге сидел, греясь на солнце, высокий, тощий человек в засаленном подряснике, с копной полуседых несуразных волос.
— Вы пономарь этой церкви? — спросил властно Путилин.
Тот при виде важного барина быстро вскочил.
— Я-с.
— Могу я с вами разговор иметь приватный, секретный?
— По... пожалуйста, — пролепетал удивленный пономарь.
Он пригласил нас в свое неказистое помещение, в котором, однако, чувствовался известный достаток.
— Что... что угодно вам, господин? — приглашая нас сесть, обратился пономарь к Путилину.
Мой друг внимательно осмотрел церковнослужителя.
— Гм... рост подходит — как будто будет впору... а вот как с доктором быть? — бормотал он.
Пономарь глядел на нас испуганно, почти с ужасом.
— Виноват, господин... что вам угодно?
Голос его дрожал. В глазах светился страх.
— Что мне нужно? Ваш подрясник, почтеннейший.
— Мой подрясник? Зачем?
— И при этом я добавлю: нет ли у вас еще более старого?
Пономарь перекрестился, широко, истинно поволжским крестом.
— Чур, чур, чур меня! Навождение.
Путилин, улыбаясь, вынул бумажник.
— Вот что, любезный: деньги любишь?
И он, раскрыв бумажник, вынул двадцатипятирублевую бумажку.
— Так на, держи! А подрясник скидывай и давай мне.
Пономарь совсем растерялся.
— Это... для чего же?
— А для того, что он мне надобен. Да вот, кстати, подыщи еще какой-нибудь иной, самый захудалый. Ну, ну, живо: двадцать пять рублей, чай, деньги немалые.
Пономарь исчез.
Путилин стал быстро гримироваться.
Чем, вы думаете? Спичкой, простой спичкой! Он, обуглив ее, рукой гениального мастера-гримера провел несколько резких черт на лице. Затушевал... Новой спичкой еще добавил, третьей — оттенил впадину глаз, морщины у щек. Свои великолепные бакенбарды соединил в одну длинную-длинную, узкую бородку.
Ликующий пономарь притащил такую рвань, что я только подивился.
— Одевай на себя, доктор! — приказал мне Путилин. — А я одену вот этот. Ну, скидавай!
Пономарь трясущимися руками скинул с себя свой черно-порыжелый балахон.
— Чудесно, чудесно! — довольно бормотал Путилин.
Пономарь стоял ни жив ни мертв.
Лицо его было глупо до такой степени, что я не мог, несмотря на всю трагикомичность этой минуты, удержаться от смеха.
— Ну, теперь слушай меня внимательно, отче пономаре, — начал Путилин. — Садись. Ах, да, веревку дай, простую, да скуфью. Еще заплачу.
Я невольно залюбовался Путилиным: какая по истине волшебная перемена в нем! Передо мной — сгорбленная фигура не то растриги-монаха, не то выгнанного заштатного дьячка.
— Держи еще десять рублей. Доволен?
— Милостивец... господин, — лепетал испуганный до нельзя пономарь.
Я чувствовал себя отвратительно в засаленном, дырявом пономарском балахоне.
— Язык умеешь держать за зубами?
— Прилипе язык мой к гортани!.. Нем, безгласен, яко жено Лота во столбе соляном, — быстро-быстро проговорил искушенный дьяволом (так он потом рассказывал) пономарь.
— Слыхал ли ты что-нибудь о тайных раскольничьих скитах?
— Слыхивал, благодетель, как не слыхать.
— Много их здесь, у вас на Волге?
— И-и! Сила!
— Где их больше?
— Да везде много. Вся Волга полна сими вероотступниками. В лесах, на горах хоронятся они, яко звери хищные, от взоров человеков.
Поболтав еще с пономарем, чтобы убить время, подкрепившись молоком, яйцами и черным хлебом, мы вернулись на пристань.
С огромным трудом нам удалось отстоять свои чемоданы. Сторож ни за что не хотел верить, что мы те лица, которые оставили ему на сохранение чемоданы.
— Те господа важные были, а вы бродяги чернохвостые, прости Господи.
— Да нечто у бродяги может быть столько денег? — спросил Путилин, показывая сторожу толстый бумажник.
— А может, вы убили кого, ограбили, — стоял на своем верный хранитель наших чемоданов.
Только после того, как мы сказали, что лежит в чемоданах сверху и сторож проверил это, он отдал нам их, глупо тараща на нас глаза.
В ДЕБРЯХ ЗАПОВЕДНЫХ ПОВОЛЖСКИХ ЛЕСОВ
Через три с половиной часа мы слезли с парохода. Это тоже было село большое и богатое. Позади него чернел красавец-лес, высокий, могучий.
— Знаешь, доктор, никогда, быть может, я не выводил своей кривой, основываясь на столь шатких данных, как в этом случае.
— Ты говоришь, Иван Дмитриевич: шаткие данные. А, по-моему — совсем данных нет. Человек исчез с парохода... А куда он девался? Да Бог его знает..
— Ты прав, доктор. Моя кривая построена исключительно почти на одном инстинкте, который иногда меня и обманывает. Ну-с, в этом селе, доктор, нам надо запастись провиантом, ибо нам предстоит несколько дней и ночей провести в лесу.
— Где? — даже подскочил я.
— В лесу, — невозмутимо ответил он.
— С нами крестная сила! Этого еще только не хватало! Мы что же на съедение диким зверям направляемся?
Мой великий друг усмехнулся.
— На съедение... Гм... В самом деле, как бы не попасться в лапы лесных зверей.
Мы входили в село.
Путилин довольно громко затянул какой-то псалом.
Он держался за мою руку, словно слепец, которого ведет поводырь.
— «И-и-и хо-ди по стопам Иисуса», — пел он высоким, дрожащим старческим голосом.
Помню, как сейчас, к нам подошла какая-то сердобольная старушка и подала мне копейку. Эту копейку я храню до сих пор.
Не знаю, по какому случаю, но на улице села был сход. «Общество» православных мужичков с жаром обсуждали свои сельские дела.
Путилин подошел к сходу.
— О, горе, горе! — громко начал он, высоко потрясая палкой. — Горе нам, несть бо числа нечестивцев, оскверняющих веру нашу единую, православную.
На нас обратили внимание.
— Это кто же такой будет?
— Откелева такой взялся?
— Юродивый... блажной, должно.
Все, видимо, заинтересовались, ибо юродивые всегда пользовались большим почетом на Руси православной, недаром даже цари бледнели пред обличительными речами «блаженненьких».
Путилин входил все в больший и больший обличительный пафос.
— И каркают враны раскольничьи над головами нашими, тучей темною полегли они по полям, по горам, по лесам.
— Ты это насчет чего, дедушка? — обратился какой-то парень к Путилину.
— Нишкни! Нешто не слышишь, про что божий человек речь держит? Известно дело, правильно говорит: тучей залегли раскольники, сколько наших к себе переманили.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
