Мюллер ждал до вечера, потом до утра следующего дня и наконец вынужден был заявить в полицию. Хорошо, что вовремя это сделал. Иначе Мюллеру не миновать бы больших неприятностей…
Недели через полторы после того, как исчез Андрей, в мастерскую нагрянули гестаповцы. Сначала они выспрашивали у хозяина — куда девался остарбейтер, направленный к Мюллеру через биржу труда… В том-то и дело, что Мюллер не знал этого — он же сам сообщил в полицию о побеге.
Агенты гестапо прошли в каморку, где жил Андрей, переворошили ее сверху донизу и здесь-то, к неописуемому ужасу владельца мастерской, обнаружили неплотно уложенную половицу… В тайнике ничего не нашли, кроме обрывков бумаги, запачканных типографской краской. Но и этого было достаточно.
Гестаповцы завели следствие и долгое время тягали Мюллера и рабочих его мастерской на допросы в панковское отделение гестапо.
На допросах следователя больше всего интересовали связи бежавшего остарбейтера — с кем он встречался, кто у него бывал и как часто он покидал мастерскую.
Пауль Мюллер впервые покривил душой перед властью. Сначала он хотел рассказать все как было, но зачем же станет он подводить фрау Герду, вдову покойного брата, зачем доставлять неприятности самому себе… Хозяин пуговичной мастерской утаил от гестапо, что бежавший русский был знаком с восточной работницей, которая жила у фрау Вилямцек.
Из чувства самосохранения Мюллер скрыл также и то, что Андрей частенько покидал мастерскую. Если об этом узнают, ему, Мюллеру, не поздоровится. Хозяин должен помнить инструкцию…
Само собой разумеется, что Пауль Мюллер не сказал в гестапо и о разговорах, которые он вел с остарбейтером. За один такой разговор припишут государственную измену и упекут в лагерь за колючую проволоку…
Бывало, что Пауль Мюллер, терзаемый неприятными известиями с фронта, заходил в каморку Андрея и спрашивал, что думает русский о последнем наступлении советских войск… Иногда он с шутливым видом задавал Андрею вопрос: что, если русские в самом деле придут в Берлин? Что тогда будет?.. Андрей уклонялся от таких разговоров, а хозяин мастерской неизменно заканчивал их одной и той же фразой:
— Мы с тобой будем помогать друг другу… Сейчас я тебе, а потом ты мне — если придут ваши… Хорошо?.. Как это говорят у вас — интернациональная солидарность!..
Мюллер хлопал Андрея по плечу и хохотал, словно только что придумал смешную штуку. Но на самом-то деле Мюллер начинал подумывать об этом очень серьезно. Всякое может случиться…
Поди-ка теперь расскажи обо всем этом в гестапо… На допросах хозяин пуговичной мастерской молчал и опасался, как бы следователь, упаси бог, сам не узнал обо всем этом…
Потом вызовы в гестапо прекратились, и неприятности стали понемногу забываться. Их заслонили другие события. И вдруг Пауля Мюллера опять пригласили в гестапо. На этот раз ему показали целую кучу фотографий. Следователь раскинул их, как карты на игорном столе. На каждой фотографии стоял номер. Он спросил — не узнает ли господин Мюллер среди этих людей на портретах Андрея.
Да, владелец пуговичной мастерской узнал остарбейтера. Вот его фотография, худощавый, с проницательными глазами и ямочкой на подбородке. Попался, голубчик!..
Следователь не опроверг, не подтвердил восклицания Мюллера. Он поблагодарил его и отпустил домой.
Когда Мюллер вышел, следователь позвонил куда-то по телефону.
— Наши предположения подтверждаются, господин штурмбаннфюрер, — сказал он, разглядывая фотографию. — Мюллер опознал бежавшего под номером двадцать семь… Возможно, это и есть Андрей Воронцов, которого не могли задержать в Ораниенбурге.
— Где его арестовали? — спросил штурмбаннфюрер.
— В Лейпциге во время облавы.
— Он дает показания?
— Никак нет, господин штурмбаннфюрер… Разрешите вызвать к себе?
— Допросите как следует сами, но так, чтобы остался жив… Он нам понадобится…
— Яволь!.. — Чиновник-эсэсовец повесил трубку.
Это был тот самый следователь, который вел дело подпольной организации иностранных рабочих, раскрытой в лагерях Ораниенбурга. Почти всех арестованных суд приговорил тогда к смерти. Остальных отправили в Маутхаузен. Что сталось там с ними, следователя не интересовало. Жаль только, что не остался в живых Садков — он бы сейчас пригодился. Садков — единственный, кто давал показания. Он и назвал тогда фамилию Воронцова.
Следователь поручил секретарю достать из архива дело Богдановой, Калиниченко и других, а сам позвонил в Лейпциг. Ссылаясь на приказание штурмбаннфюрера, он распорядился немедленно доставить арестованного, который на фотографии значится под номером двадцать семь…
Андрея арестовали случайно, во время какой-то облавы на вокзале в Лейпциге. При нем ничего не было, даже документов. Это и вызвало у патруля подозрение. Хорошо, что Андрей был один и за ним не потянулся хвост новых арестов. Случись все на десяток минут позже, гестаповцы захватили бы Франца, которого в тот день Андрей дожидался на лейпцигском вокзале.
Когда Андрея и еще десятка полтора арестованных уводили с вокзала, он увидел в толпе на тротуаре Франца. Они встретились взглядами. Вилямцек тут же вскочил в подошедший трамвай. Значит, Франц в безопасности… О себе Андрей не тревожился. Кто может узнать его? Против Андрея Синодова, как назвался он в Лейпциге, у гестаповцев нет ни каких улик. Может быть, только то, что он русский.
Путешествие в тюремном вагоне из Лейпцига в Берлин тоже не вызвало, беспокойства — вероятно, пошлют в рабочий лагерь. Ну и пусть. Андрей вспомнил украинскую пословицу: «С мужика не разжалуешь»… Какая разница быть остарбайтером в рабочем лагере или в пуговичной мастерской… Но в Берлине Андрея Воронцова с вокзала повезли в следственную тюрьму на Лертерштрассе.
После того как Андрей узнал о провале организации в Ораниенбурге, он долго ломал голову — кто мог выдать Галину Богданову, Калиниченко, Садкова, веселого француза Симона?.. Андрей не находил ответа. На всякий случай с Францем Вилямцеком они решили некоторое время не встречаться. Увиделись только в середине лета, и Вилямцек рассказал, что провал в Ораниенбурге совпал с волной арестов, проведенных гестапо среди немецкой интеллигенции. Как раз перед тем полиция напала на след Гроскурта, Хавемана и других членов организации «Европеише унион». Скорее всего, гестаповцам удалось раскрыть связи организации с иностранными рабочими.
Франц снова начал довольно часто появляться в пуговичной мастерской Пауля Мюллера. Он раздобыл недостающие части к ротатору, и работа пошла быстрее. Иногда за ночь удавалось отпечатать несколько сот листовок. Печатались они на немецком языке, и Андрей переправлял их с помощью Груни к жене Франца Вилямцека. Фрау Эрна стала теперь заправским конспиратором… С Груней они стали такими друзьями — водой не разольешь!..
Перед третьей годовщиной войны, в середине июня, Франц принес восковку с текстом листовки и флакон типографской краски. Андрей торопливо сунул все это в карман. Обычно он читал тексты в своей каморке, заперев дверь на задвижку. Но Франц сказал:
— Эти листовки для советских людей…. Прочитай…
Они сидели в разбитой сторожке, рядом с железнодорожной насыпью. Здесь было очень удобно встречаться — близко от мастерской и кругом целый лабиринт закоулков.
Андрей принялся читать. Было еще светло, но слепые буквы сливались на восковой бумаге.
— Подложи что-нибудь темное, — посоветовал Франц.
Но Андрей уже приспособился и все с большим интересом читал листовку. Русские слова были написаны латинским шрифтом. Видимо, не оказалось другой машинки. Первая строчка крупными буквами:
«К пленным красноармейцам, к восточным работницам и рабочим!
Гордые за наш класс, мы, немецкие рабочие, восхищаемся усилиями и стойкостью русского народа».
Андрей прочитал это, и горячая волна захлестнула его. Он оторвал глаза от восковки, посмотрел на немецкого подпольщика, хотел что-то сказать, но Франц прервал:
— Читай, читай… до конца…
«Революционные рабочие Германии, — читал Андрей, — чувствуют себя братски связанными со всеми иностранными рабочими, особенно с вами, русские товарищи. Где только возможно оказывать совместное сопротивление фашизму, мы организуем его и помогаем вам. Настало время трубить сбор. Как и прежде, мы призываем: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Под листовкой стояла подпись: «Революционные рабочие Германии».
Андрей опустил на колени восковку.
— Так вот она, пролетарская солидарность! Вот она, антифашистская коалиция народов в действии!
— Что ты скажешь? — спросил его Франц. — Мы хотим распространить листовку в третью годовщину войны…
Вместо ответа Андрей порывисто сжал руку своего товарища. Франц, усмехнувшись, сказал:.
