XIV
Снова поехали лесом. Впереди чернели деревья. Минут через десять по кожаным крыльям зашуршали листья, и коляска влетела в узкую аллею. Из темноты вдруг выступил длинный одноэтажный дом, с ярко освещёнными окнами. Несколько собак громко и радостно залаяли. Кузьма остановил тяжело дышавших лошадей возле крыльца. Кто-то вышел из тёмных дверей и спросил:
— Почту привезли?
— Есть два письма и повестка, — ответил Кузьма.
Собаки продолжали лаять. Потом засветился огонь, и показалась Ольга Павловна, а за ней и Дина, в розовой ситцевой кофточке.
Константин Иванович выпрыгнул из коляски и, сильно волнуясь, поздоровался.
— Ну, вот, дождались вас наконец… — сказала Ольга Павловна, улыбнулась и нагнула голову. — Снимайте пальто и пойдёмте пить чай. А может быть, хотите умыться?
Прошли через огромный зал с плохо выкрашенными, под паркет, полами, затем маленькую гостиную и, через стеклянную дверь, на балкон. За длинным столом сидели Леночка, Кальнишевский, Любовь Петровна и очень худая старушка, — вся в чёрном. Слева, за ломберным столом, играли в карты Степан Васильевич, священник, господин в полицейской форме с рыжей бородой и молодой человек в русской поддёвке, в фуражке с красным околышем и очень длинными красивыми усами. Все загремели стульями.
— Рекомендую, — сказал Орехов, — ещё педагог.
Константину Ивановичу это приветствие не понравилось, но сердиться было некогда. Он поздоровался, радостно ответил на рукопожатие Кальнишевского и сел возле него, как раз против Дины. Она заметно загорела и пополнела, глаза её как будто сильнее блестели, и веяло от всей её фигурки здоровьем. И здесь как и в городе больше всех говорила Леночка.
— Мы завтра поведём вас и на пруд, и по всему парку, и на мельницу, и на конюшню, правда, Дина?
— Да-а.
«Дина глубже по натуре, она больше чувствует, поэтому и больше молчит… Милая, золотая, хорошая»… — думал Константин Иванович.
Кальнишевский чему-то улыбнулся, словно угадал его мысли. Играющие в винт продолжали своё дело. Молодой человек в фуражке с красным околышем внимательно глядел в свои карты, иногда он опускал голову ниже и задумчиво свистал.
— Кто это? — спросил тихо Константин Иванович Кальнишевского.
— Брусенцов.
Дина услыхала вопрос и посмотрела по направлению к столу, за которым играли в карты, а потом левое ухо у неё стало красным. После чая сейчас же начали подавать ужин, длинный и обильный бутылками. Все громко говорили. Смеялась Любовь Петровна. Спрашивали о чём-то и Константина Ивановича, и он отвечал невпопад. Кальнишевский шутил и подливал ему то наливки, то вина. Встали из-за стола в полночь. Степан Васильевич и его партнёры опять принялись за карты. Кальнишевский повёл Константина Ивановича через тёмный двор во флигель. Вверху горели звёзды. Две собаки подбежали и ласково запрыгали возле Кальнишевского. Он вынимал из кармана чёрный хлеб и бросал им.
— Устал ты, вероятно, и от дороги, и от впечатлений, теперь умойся, ложись и высыпайся, а завтра уже будешь наслаждаться природой. Слышишь, как соловей в парке щёлкает? — сказал Кальнишевский, отпирая ключом дверь флигеля.
— Ничего не слышу, — ответил Константин Иванович.
В ушах и в голове у него гудело.
— Ну вот, теперь тёхкает. Здесь они поздно поют, а у нас на Украйне уже в мае кончают. В этих местах и в июне холодно бывает.
Во флигеле, пока раздевались, — ещё поговорили. Константин Иванович расспрашивал о всех новых людях, которых видел в этот вечер.
— Что это за старушка такая была, в чёрном?
— А это, брат, наша блюстительница нравов, знаменитая тётя Лиза и Христова невеста. Если ты, например, вздумаешь завести здесь какой-нибудь роман, так это уж ей будет раньше всех известно. Причём к иным идиллиям она относится благосклонно, иные же немедленно расторгает, её даже Степан Васильевич боится. Она носит вериги, мясного не употребляет и с самим преосвященным в переписке состоит.
— Разве теперь такие бывают? — усомнился Константин Иванович.
— Бывают. Здесь, брат, вся жизнь лет на сорок назад идёт, — сказал Кальнишевский и заболтал ногою, снимая сапог.
— А полицейский кто это?
— Это помощник исправника. Ничего себе человек. Бывает исключительно там, где хорошо кормят, зла никому не делает… Жену свою часто ревнует, хотя она харя удивительная.
— Ну, а кто такой Брусенцов?
— Брусенцов, это, брат, тип уже позднейшей формации. Дворянин-коммерсант и дельный хозяин. С университетским образованием, но городской жизни терпеть не может. Служить тоже не хочет, хотя, кажется, собирается примоститься к министерству внутренних дел. Возможно, что скоро будет предводителем дворянства. Недавно у него в имении целый скандал вышел, чуть настоящего бунта не было… Понимаешь ли, Брусенцов как образцовый хозяин занимается метеорологическими наблюдениями, ну и повесил у себя гидрометр, чтобы точнее следить за атмосферическими осадками. А тут дождь и дождь. Какой-то дурак взял да и пустил среди крестьян слух, будто гидрометр — это котёл такой, который с неба воду притягивает. Является к Брусенцову в усадьбу целая депутация.
«- Ваше высокоблагородие, сними котёл…
— Что он вам мешает?
— Так и так, воду с неба притягивает.
Брусенцов попробовал было объяснить, а потом погнал их всех к чёрту. На другой день опять депутация.
— Ваше высокоблагородие, сними, а то быть беде.
— Не сниму, — говорит.
Так и не снял. Вероятно, и на самом деле случилась бы беда, да кто-то догадался ночью этой злосчастный гидрометр украсть. Брусенцов нового ещё не успел купить. И всё разошлось. Но самое замечательное во всей этой истории двадцатого столетия то, что сейчас же после кражи гидрометра дождь на самом деле перестал… Вот, брат, какие здесь дела бывают… В семье Ореховых Брусенцов — свой человек. Делиться взглядами он не любит. Вот в винт играть любит и за Диной, кажется, приударяет, — часто верхом вместе ездят».
У Константина Ивановича вдруг закружилась голова. Стало легче после того, как он умылся. Расспрашивать ещё о Брусенцове казалось страшно. «Кальнишевский любит дразниться, — думал он укутываясь одеялом, — и наверное врёт. Такие типы как Брусенцов вряд ли способны на долгое и серьёзное чувство, и Дине он наверное не по душе»…
— Тебе не холодно? — спросил Кальнишевский.
— Нет.
— А то возьми ещё мой плед и укройся.
— Нет, не нужно.
— Ну, я тушу свечку.
— Туши.
— А как вообще здесь живётся? — спросил, уже в темноте, Константин Иванович.
— В общем скучно. Когда погода хорошая, ещё ничего себе, а когда холодно и дождь, так просто не знаешь, куда себя девать. Я же говорил, что одно время здесь целый потоп был. Впрочем, потоп продолжался только сорок дней, а тут как зарядил дождь с конца апреля, так и до начала июня, целых сорок три дня. Всего неделю назад, как стало сухо.
— Да, я и от Кузьмы об этом слышал.
— Ну, будем спать, — сказал Кальнишевский, помолчал пять минут и опять заговорил.
— Я забыл тебе сказать самое главное: Степан Васильевич взял с меня слово, что я буду заниматься с барышнями до конца лета, хотя бы ты и приехал. Я, по правде сказать, не верил в твой приезд и согласился. Ты не подумай однако, что он видит во мне гениального педагога; здесь совсем другое обстоятельство, хотя и очень простое, — я — хороший партнёр в винт, вот и всё. По совести скажу, если бы не долги, да не тёмное будущее, плюнул бы и уехал. Ты ничего против этого не имеешь?
— Ничего, — ответил Константин Иванович и подумал о Кальнишевском: «Он пристрастен и до сих пор не понял семьи Ореховых».
XV
На следующий день Константин Иванович проснулся в семь часов и в одном белье подошёл к открытому окну. Запах цветов, хвои и неуловимая, носившаяся в воздухе, влага — ласкали грудь. Перед самым окном росли две американских ёлочки, и на их бледно-зелёных иглах сверкали капли росы. Кричали воробьи. Где-то во дворе бабий тоненький голос сзывал цыплят.
Через пять минут Константин Ивановичу стало холодно, и он, переступив с ноги на ногу, захлопнул окно.
— Ну, какого чёрта так стучать, — проговорил Кальнишевский, подымая с подушки своё заспанное лицо. — Уж эти мне увлекающиеся господа, требуют покоя, а сами никому его не дают.
— Во-первых, я не увлекающийся, а во-вторых, не ругайся.
— Я и не ру-га-а-юсь, — протянул Кальнишевский, зевая. — Ну, что ж, будем вставать?
Оба они быстро оделись, перекидываясь шутливыми фразами.
— А где у вас чай пьют? — спросил Константин Иванович.
— Тоже на балконе, но не раньше одиннадцати часов. После приезда сюда пили сначала в восемь, потом в девять, и довели чуть ли не до двенадцати, а обед в два, вот и выбирай тут время для занятий. Это всё твои девицы наделали, — любят поспать.
