Тот смотрел на него, не мигая, казалось, пронзая насквозь. Его глаза притягивали, подчиняли, лишая способности двигаться, говорить, даже дышать…
— Я слышал слова, но не верил им. Выходит, это действительно так: спасенные решили поднять руку на своих спасителей? — спустя несколько мгновений напряженного молчания проговорил он.
— Они не спасли нас…!
— Разве? Что бы стало с тобой, если бы тогда караванщики не купили тебя у умирающего города?
— Я спал бы вечным сном. Но был бы свободен!
— Выходит, это был не твой выбор?
— Смерть страшна. Лишь со временем понимаешь, что жизнь порой страшнее смерти. Господин, неужели Ты, бог справедливости…
— Я не бог.
— Ты не хочешь им быть… — он сжал губы, лихорадочно ища, что еще сказать, как переубедить… — Однако, кем бы Ты ни считал себя, Ты честен по своей сущности. Скажи же мне, знакомо ли Тебе рабство? Ответь, вот это, — он вытянул вперед руки, на запястьях которых поблескивали холодным металлическим светом рабские браслеты, — установили боги?
— Нет.
С губ лекаря сорвался облегченный вздох, глаза засияли надеждой. Он испытал такую легкость, словно снял с плеч камень, который носил долгие годы.
Шамаш глядел на него, чуть наклонив голову.
— Твоя жизнь… жизнь тебе подобных, — вновь заговорил он, — возможно, она кажется вам черной, но поверь мне, это не так. Боги знают, что делают и никогда не посылают испытания, которого невозможно преодолеть, ничего не отнимают, не давая взамен иное…
— Но господин! — ему-то уже начало казаться, что он убедил Шамаша…
— Что же до рабства… Боги допускают его. Значит, тому есть причина, — он пронзил лекаря внимательным взглядом чуть сощуренных глаз, а затем вдруг спросил: — Это ты стоишь за разговорами о восстании против караванщиков?
— Да, — Лигрен опустил голову. Раз повелитель небес не согласился с ним, значит, он ошибся. "Все напрасно. И все кончено", — он ждал смерти.
— Чужой кровью не купить себе счастья.
— Покарай меня, господин! Я заслужил это. Но… Умоляю, пойми: я мечтал лишь о свободе…
— Свобода не здесь, — он оглядел холодные, мрачные деревья, затем вновь повернулся к лекарю. В его глазах была грусть, задумчивая тоска по чему-то бесконечно далекому, — она внутри человека, в его сердце, душе… А смерть… Она только кажется освобождением.
— Я говорил о каре…
— Она тоже в тебе самом. Чувство вины — так ее называют.
— Прости… Мы думали… Я думал, что Ты признаешь нашу правоту…
— Караван — мой дом. Его люди приняли меня в свою семью. Неужели я дал кому-то повод думать, что способен на предательство?
— Нет, господин, конечно нет…! Но Ты был добр к нам… Мы думали… Возможно, есть какой-то другой путь… Тебя бы послушали. Одним своим Словом Ты спас бы нас, дал новую судьбу, надежду… — боль, накатившая на него своими белыми волнами, была так сильна, что ему пришлось сжать зубы, сдерживая стон.
— Что бы там ни было, во что бы вы ни верили, у каждого человека есть судьба. Просто одни отказываются от нее, запрятывая в темницу своих страхов, другие проклинают, мечтая о чем-то более светлом и благополучном, третьи сражаются, отвоевывая право быть выше всего и всех… Найдите свою судьбу. И вы обретете свободу, даже продолжая носить рабские браслеты. Что же до помощи… Чего вы хотите? Остаться в этом городе?
— Нет! — в страхе вскричал Лигрен. Как никто другой он знал, что в оазисе их ждет лишь еще более страшное, беспощадное, всепоглощающее рабство, да еще — вдали от пути повелителя небес!
Они не хотели убивать караванщиков, лишь показать, что достойны права быть свободными, доказать, что и они — люди. Но сейчас… Сейчас, когда он стоял в шаге от повелителя небес и глядел в Его печальные все понимающие глаза, и эти вчерашние планы казались ему кошмаром.
"Как же так? — мысль в ужасе металась у него в голове, не находя пути к спасению. — Горе мне! Я искал для своих друзей по несчастью избавленье, а вместо этого обрек их на вечные мучения! Госпожа Кигаль уже, наверно, готовит для нас самые мрачные пещеры своего подземного мира…"
Он поднял на повелителя небес глаза, в которых была мольба…
— Никто не в силах вам помочь, кроме вас самих, — донеслись до его слуха слова бога.
И вновь надежда вернулась в его сердце. "Да… Да! Своими делами, верностью каравану, почтением и беззаветным служением нашему господину, мы вымолим себе прощение, и, возможно, нам будем дан еще один шанс прожить жизнь так, чтобы заслужить светлый покой того мира, куда приводил нас великий бог…"
— Спасибо, господин, — у него теперь была новая цель. Ему оставалось сделать так, чтобы она стала целью и для всех тех, кто доверял ему, следовал за ним, надеясь обрести свет…
Шамаш долго вглядывался в глаза лекаря, не проникая в его мысли, лишь наблюдая, как душа его собеседника медленно очищалась, обретая ясное, ровное горение.
Он и раньше не особенно беспокоился о том, что кто-то в караване решится вонзить нож в спину своему спутнику. У колдуна было достаточно сил, чтобы не допустить ничего подобного. Но ему пришлось бы прибегать к магии, а он не хотел так поступать. Поэтому он был рад, что нынешний разговор состоялся. Теперь караванщики смогут положиться на идущих с ними так же, как на самих себя.
— Вам уже сказали, что караван решил…
— Не говорить горожанам правду о Тебе? Да, господин! Но, поверь, мы бы и так никому ничего не сказали, ибо мы боимся лишиться Твоей благосклонности… Я могу идти, господин? Мы приближаемся к дозорным. Всем нужно вернуться под защиту каравана.
— Город, — Шамаш свел брови. Та неизвестность, что ждала впереди, заставила его нахмуриться. — Ты не мог бы рассказать мне о нем то, что известно тебе как служителю?
— Конечно, господин, — Лигрен был готов исполнить любое поручение бога. — Все, что ты пожелаешь!
— Не сейчас. Мы поговорим потом, — колдуну еще многое предстояло сделать, прежде чем караван подойдет к священному холму.
Лигрен склонился в низком поклоне, а затем, пятясь, не решаясь повернуться к богу солнца спиной, вернулся к каравану. Он лишь на миг прикрыл глаза, давая им отдохнуть, но когда вновь обратил взор на то место, где стоял повелитель небес, там уже никого не было.
— Великие боги, — только и смог проговорить он.
— Лигрен, все в порядке? — к нему подошла Фейр.
— Не знаю, — он мотнул головой, словно прогоняя наваждение.
— Но ты говорил с Ним?
— Да, — лекарь на миг умолк, пожевал губами. — С одной стороны, лучше бы мне этого не делать… Но с другой, — всегда и во всем можно найти и хорошее, и плохое, — я рад, что узнал Его волю, прежде чем стал действовать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
