Не знаю, что именно заставило меня обернуться: не то сухой треск ветки, не то обостренное подсознание, работавшее в режиме опасности, не то многолетний опыт охотника, а может, все вместе взятое. Но вдруг прямо перед собой я увидел молодую медведицу, поднявшуюся на задние лапы и изготовившуюся для удара. Опрокинувшись на спину, я успел нажать на два курка, выстрелив прямо в черную открытую пасть медведицы. Ее голова откинулась, как это бывает при сильном ударе. Потеряв ко мне интерес, она некоторое время стояла неподвижно, словно прислушивалась к своему состоянию, после чего завалилась на бок, мелко подергивая конечностями.
Поднявшись, я подошел к убитой медведице. Одна пуля пробила правый глаз и вышла через затылок, а вторая угодила в открытую пасть и, совершив какой-то сложный маршрут внутри черепа, вырвала кусок левой височной кости и вышла наружу. Медведица лежала на боку, смиренно сложив вместе передние конечности; задние, наоборот, были раскиданы. Голова лежала на правом боку, и из раскрытой пасти на примятую траву вместе со сгустками крови вываливался невероятно длинный язык.
Внутри на уровне локтя неприятно защемило. Медведицу я узнал – это была Машка, когда-то мною спасенная и вскормленная. Ошибиться я не мог: тот же прикус зубов, тот же кокетливый, слегка вздернутый носик, придававший ей некоторое очарование; форма ушей слегка закругленная; даже шерсть по бокам чуток темнее, чем у остальных медведей.
Значит, после побега из фургона она не погибла, а сумела каким-то невероятным образом выжить в суровой тайге. А то, что в жизни ей досталось предостаточно, было понятно по многочисленным шрамам, поросшим бурой шерстью. Особенно приметен был глубокий давний шрам на левой стороне черепа, оставленный лапой взрослого медведя, практически не дававший ей шанса на выживание. И тем не менее медведица сумела справиться. Вот только кто же был ее ангел-хранитель? И если таковой имеется у медведей, то он был невероятно силен.
Машку было жаль. Вот только другую, не эту, – ту, которую я знал, потешную и невероятно озорную. От той мохнатой забавной крохи уже ничего не осталось. Но у меня не существовало иного способа, чтобы укротить ее людоедскую натуру. Видно, кусок человеческой плоти, проглоченной ею когда-то в далеком детстве, не переставал будоражить ее звериное сознание, и все это время заставлял охотиться на людей. Передо мной лежал серьезный и опасный зверь, сделавший основным промыслом охоту на людей.
Вытащив из-за голенища нож, я принялся делать надрезы на ее лапах, чтобы снять шкуру. Вот так бездарно закончила свой земной путь моя любимица. Впрочем, другого исхода для нее просто не существовало. Шкура слезала плохо, как если бы тело не желало расставаться с последней своей ценностью, и мне постоянно приходилось совершать надрезы.
Неожиданно из-за угла избы прямо на меня вышел крупный молодой медведь, двигался неслышно, по-хозяйски, как может ступать только господин тайги, сильнее которого не было за сотни верст вокруг. Остановился на мгновение, будто бы обескураженный неожиданной встречей со смельчаком, не побоявшимся вторгнуться в его пределы, и, открыв пасть, двинулся на меня…
Направив ему в сердце стволы, я нажал на курок и тотчас осознал, что ружье разряжено. В глазах медведя промелькнуло нечто похожее на удивление, а потом он вырвал из моих рук оружие и ударил его об угол избушки. Разлетевшееся на части оружие брызнуло длинными колкими щепками, а стволы со спусковым механизмом, значительно покореженные, зарылись в песок.
Заметив топор, лежавший рядом, я подхватил его за длинную ручку и принялся размахивать им, не подпуская к себе зверя. С невероятной расторопностью медведь приблизился и ударом лапы выбил из моих рук топор, после чего придавил меня своим телом, неподъемным, будто бы могильная плита. Прямо перед собой я видел мохнатую морду медведя, из раскрытой пасти которой прямо мне на лицо падала длинная липкая слюна, из черной пасти разило зловонием. Казалось, что он примеривался, как бы поудобнее разорвать мою голову. И тут в навалившемся на меня медведе я узнал Антошку. В глазах медведя, как мне показалось, тоже промелькнуло нечто похожее на рассудок. Косолапый даже слегка отстранился, чтобы убедиться в собственной догадке. Не знаю, какие именно метаморфозы в этот момент переживал медвежий мозг: возможно, что медведь вспомнил банку сгущенки, полученную из моих рук, а может, его отвлекло нечто другое, но, почувствовав ослабление, я тотчас же выкатился из-под медведя и, осознавая, что до дверей мне не добежать, тотчас вскарабкался на осину, стоявшую рядом.
Медведь не бросился меня преследовать. Сначала подошел к убитой Машке. Шумно обнюхал ее неподвижную тушу и, подняв морду кверху, громко застонал, отчего у меня по коже пробежал неприятный озноб. Мне не однажды приходилось слышать, как рычали медведи. Нередко они имитируют даже трубный ор лосей во время их гона, как если бы вызывали их на поединок. Не однажды слышал, как медведица, едва ли не с ласковыми интонациями в рычании, зовет поотставших медвежат. Но то, что прозвучало на этот раз, совершено не поддавалось объяснению. Медведь стонал так, как если бы тосковал о безвозвратной потере.
Антошка осторожно тронул Машку тяжелой лохматой лапой, будто пытаясь ее разбудить. Потом притронулся еще раз, столь же осторожно. И, убедившись в тщетности попыток, завыл вновь. Никогда бы не подумал, что зверь может так горевать. Мне казалось, что медведи вовсе лишены каких бы то ни было эмоций, но случай с Машкой сильно пошатнул мою былую уверенность. Постояв еще некоторое время, как если бы молчанием почтил память усопшей, он угрожающе направился в мою сторону. Остановившись у осины, медведь поначалу попытался дотянуться до меня лапой, выпустив двадцатисантиметровые когти наружу. А когда это не удалось, он просто обхватил ствол осины и принялся его яростно трясти, как это делают озороватые мальчишки в чужом саду, пытаясь сорвать с веток созревшие яблоки. Тряска оказалась настолько сильной, что я едва не свалился прямо на голову медведю, и мне пришлось еще сильнее обхватить тощий ствол.
Медведь продолжал трясти осину, глухо рыча в бессильной ярости. На землю, кружась, летели сорвавшиеся листья, трескуче ломались ветки, а в потревоженной кроне стоял такой ураган, что, казалось, еще одно небольшое усилие – и он выкорчует осину с корнем.
Наконец забава ему поднадоела, сев на задние лапы, медведь принялся сверлить меня умными пронзительными глазами, как если бы рассчитывал, что я сам упаду в его мохнатые лапы созревшим плодом. Некоторое время Антошка глухо урчал, затем прошелся вокруг осины, словно, соображая, как следует поступить далее, а потом, видно, додумавшись, принялся наклонять осину. Под семисоткилограммовым весом гибкий ствол натужно затрещал, где-то внутри него громким выстрелом порвались волокна, треснула кора. Осина, застонав, еще более накренилась. Еще одно небольшое усилие – и медведь окончательно переломит ствол.
– Антошка! – закричал я что есть мочи. – Антошка, уходи! Иди прочь! – орал я: – Возвращайся в тайгу!
Медведь в недоумении отстранился и посмотрел на меня.
Со стороны дороги прозвучало два выстрела, за ними чуток попозже – третий. Вдалеке послышался дружный лай собак. Отпустив осину, медведь неторопливой походкой направился в чащу. У кромки леса на мгновение приостановился; один прыжок, второй – и косолапый, раздирая колючие кусты, скрылся в чаще. Лай собак сделался ближе, следом к избе выскочила высокая породистая лайка, а за ней весьма встревоженный, с карабином в руках появился Аркадий.
– Что случилось?
– Медведь… – только и сумел просипеть я.
– Я так и думал… Слышу, ты кричишь, – возбужденно заговорил Аркаша, приближаясь к осине, на которую я взобрался. – Думаю, дай пальну на всякий случай, может, медведи озоруют. Как они тебя перепугали! На тебе просто лица нет. Большой был зверь?
– Да. Только их было двое.
– Двое? – обескураженно протянул Аркадий.
– Да. Самец и самка.
– Ободрался ты, – посочувствовал Аркадий, показав на кровоточащие руки.
– Пустяки, заживет, – отмахнулся я, – главное, живой остался.
– Так что произошло?
– Это были Антошка и Машка. Вот она… Машка! – показал я на убитую медведицу. – И Антошка с ней был, он меня на осину загнал. Если бы ты не успел, так он бы сломал ствол. А дальше… Даже не знаю, что было бы. Повезло мне!
– Вот оно, значит, как, – покачал головой Аркадий, – однажды попробовали человеческого мяса и уже более не успокоились. А помнишь, я попросил тебя не убивать медвежонка?
– Не забыл.
– Кто знал, что этот милый комочек переродится в такого людоеда. Лучше бы я эту Машку тогда еще пристрелил! – в сердцах произнес Аркаша. – Столько людей погибло! Как ты думаешь, последние пропавшие… Это не они их загрызли?
Люди в тайге пропадали и в прежние годы, и их безымянные косточки, растасканные зверями по самым дремучим закоулкам, нередко находили охотники и рыбаки. Но то, что в последних злодеяниях немалую роль сыграли Машка и Антошка, я не сомневался.
