Майки передёрнуло, отчего его послесвечение мигнуло, как готовая перегореть лампочка. Перестать существовать?.. Не быть?..
Живые люди боятся этого. В Междумире души отрицали саму возможность несуществования. Но в сознании Майки эта идея подспудно присутствовала всегда, маскируясь мыслями о преисподней и полузабытыми воспоминаниями о боли. Майки боялся уходить в свет, потому что ещё не был готов к судилищу — если, конечно, ему предстоит через него пройти. И всё же он отдавал себе отчёт, что когда настанет его пора, он превозможет свой страх.
Но быть полностью, бесследно уничтоженным? Нет, этот страх ему вряд ли когда-нибудь удастся преодолеть.
Несколькими часам позже, когда стемнело, шрамодух вернулся с поломанным фонариком, который отбрасывал свой луч только в Междумир. Чудище посветило в глаза узникам.
— Допрос третьей степени, — проговорил он. — Очень старая и очень эффективная штука. — Он уселся в своё кресло-качалку, поставил на колени коробку с жареным цыплёнком и принялся есть на глазах у пленников. — Голодные, небось? Как говорила моя бабушка... — Но тут он принялся уплетать свой ужин, не закончив фразы. Похоже, такова была его манера разговаривать; никогда нельзя было понять, высказался он уже до конца или нет. Его слова словно бы замирали, оставляя собеседника в недоумении и в ожидании продолжения. Майки это безмерно раздражало; ему хотелось залепить старому идиоту сочную оплеуху, но его останавливало осознание того, что касаться шрамодуха, чего доброго, чревато. От него, Майки, тогда и мокрого места не останется.
К счастью, цыплёнок, которого жрал шрамодух, принадлежал живому миру — Майки не ощущал его запаха; и если бы даже чудище бросило его своим пленникам, они не смогли бы его не то, что есть, а даже поймать — он пролетел бы сквозь них, как любая живомирная вещь. И всё равно — видеть, как этот старый хрыч уминает отличную еду, было пыткой. Третьей степени.
— Так что, расскажете, что происходит? — повторил шрамодух с набитым ртом. — Потому что если не расскажете...
Может статься, если они поведают ему то, что он хочет слышать, шрамодух отпустит их на свободу?.. Однако Майки продолжал хранить молчание из принципа, хотя его запирательство вряд ли сослужило бы им с Ником хорошую службу. Их тюремщик откусил солидный кусок цыплёнка и оросил его изрядной порцией виски, хлебнув прямо из бутылки. Майки подумал, что печень у этого выпивохи, должно быть, уже отдала концы и тоже перешла в Междумир.
— Есть один поезд, — сказал Майки.
Шрамодух наклонился вперёд, весь превратившись в слух.
— Валяй дальше.
— Он направляется на запад. Мы гонимся за ним.
— Зачем?
— Нам нужно кое-кого выручить из беды.
— Так я тебе и поверил.
— С чего мне врать?
— А с того, что привидения всегда врут, — сказал шрамодух. — Привидения — самые отъявленные лжецы. Ты просто обязан быть лжецом, если умудрился обмануть саму смерть. И ты очень хорошо врёшь себе самому, убеждая себя, что всё ещё жив. — Он обвиняюще наставил на него обглоданную куриную кость. — Но я-то знаю, что ты за птица. Вы все — демоны, и от вас добра не жди. А вы знаете, что говорят про демонов — что вы...
Но, по-видимому, он и сам не знал, что говорят про демонов, потому что замолчал и больше ничего не добавил.
— Нельзя одновременно быть и демонами, и привидениями, — возразил Майки. — Либо одно, либо другое.
— Вы то, чем я вас назову, так что заткнись.
И тут Майки кое-что понял.
— Вы сомневаетесь в том, что мы настоящие, так ведь? — Майки неожиданно для себя самого разулыбался. — Вас уверяли, что вы сумасшедший, и вы до сих пор думаете, что они, возможно, правы!
— Вот теперь ты меня разозлил! — сказал шрамодух. — А ты знаешь, что я делаю с привидениями, которые меня злят?
Майки на всякий случай отступил вглубь клетки и проворчал:
— Нет, не знаю. А что вы делаете?
Шрамодух встал, хорошенько хлебнул из бутылки и смерил Майки косым взглядом своего междумирного глаза. Из-за тучи показалась луна, и в её свете перешедшая половина лица старика мягко засияла — это было почти как сияние послесветов, но всё-таки не совсем.
— Ты умный парень, — сказал он. — Не люблю умников.
— Луна! — заговорил Огр. — Спокойствие... — Он ткнул пальцем в сторону полного лунного диска. — Нил Армстронг ходил по Морю Спокойствия. — И, помолчав, добавил: — Она сделана из сыра. Но перед тем как положить её на чизбургер, надо снять пластик.
Майки вздохнул.
— Что случилось с этим парнем? — спросил шрамодух.
— Он шоколадный, — пояснил Майки.
— Сам вижу, — огрызнулся шрамодух. — Почему он шоколадный?
— Потому что это всё, что он о себе помнит.
Майки думал, что сейчас старикан забросает его вопросами, но тот, похоже, удовлетворился его ответом.
— Парни, а имена у вас есть, или вы только...
— Я Майки. А это Ник.
— Кларенс, — назвал себя шрамодух. — Приятн... нет, не сказал бы, что приятно познакомиться.
— Что вы, — в тон ответил Майки, — это мне очень неприятно.
Это рассмешило Кларенса. Он откинулся в кресле, опять хлебнул виски, закусил, немного покачался и наконец промолвил:
— Если вы настоящие — а я думаю, что вы настоящие — то скажи мне, как сделать так, чтобы вас увидели и другие люди.
— Никак. Этого не получится.
Кларенса отказ не выбил из седла.
— Ну, тогда вам придётся сидеть здесь вечно.
Майки в ярости потряс решётку.
— Мы не всесильны! Или вы думаете — мы можем делать всё, что на ум взбредёт?!
— Но что-то же вы можете. Ты можешь сделать себя похожим на самое настоящее пугало. Все эти клешни и выпученные глаза... Ну, ты вытворял разные штуки, когда я вас только-только поймал. — Кларенс качнул кресло назад. — А ну давай, повтори.
— Ещё чего! Я тебе не мартышка в цирке.
— Вообще-то если принять во внимание, что ты сидишь в клетке, — возразил шрамодух, — то ты как раз эта самая мартышка и...
— Где мартышка? — обрадовался Огр. — Хочу мартышку! Майки, сделайся мартышкой! Ну пожа-а-алуйста!
Майки проигнорировал его. Не только потому, что ему вовсе не хотелось строить из себя обезьяну, но также потому, что он попросту не мог этого сделать. Словно двоечник, рисующий каракули в тетради вместо букв, он прекрасно справлялся с чудищами, страшилищами и всяческими вывихнутыми бяками, но изобразить что-то реальное ему было не под силу. Самое большее, на что он был способен в этом плане, — какой-нибудь жуткий ящер с обезьяньей мордой.
— Слушай, — сказал Майки шрамодуху, изо всех сил стараясь держать себя в руках. — Девушка, которую нам надо спасти — скинджекер. Вот кто может доказать, что мы действительно существуем. Она может вселиться в кого угодно. Тогда люди поверят тебе.
Вид у Кларенса был сомневающийся.
— Это у тебя шуточки такие, да? Смеёшься надо мной, да? Поосторожней, смотри, не то... не то...
— Не то что?
Кларенс вскочил на ноги, отбросил коробку с цыплёнком и бутылку куда-то в живой мир.
— Не то я не знаю что! — проорал он и принялся вышагивать взад-вперёд, спотыкаясь о собственную полумёртвую ногу. — Теперь, когда я вас поймал, я не знаю, что с вами делать! Единственное, что знаю — это что не могу вас отпустить, ни сейчас, ни потом — никогда! — Он уставился на луну, как будто там был написан ответ. — Мне опротивело попрошайничество, грязные скамейки, все эти уклончивые взгляды! Хочу, чтобы меня уважали, чтобы на меня смотрели! Вы — мой билет... мой билет... в... — Тут он снова упал в кресло, закрыл лицо руками и заплакал. — Я не знаю, куда... я не знаю... не зна...
Он всхлипывал и всхлипывал, словно позабыл о существовании своих пленников. Затем рыдания перешли в похрапывание. Шрамодух уснул.
— А теперь нам можно уйти? — спросил Огр.
У Майки больше не было сил сердиться на него.
— Нет, Ник, — просто сказал он. — Прости, друг, но мы не можем уйти.
Он ласково потрепал Ника по мягкому плечу. Когда он отнял руку, ладонь была покрыта тонким слоем шоколада...
...мягкое плечо...
И в этот миг на Майки снизошло озарение. Он понял, каким дураком был до сих пор, как узко мыслил. Будь здесь Алли, она бы сразу сообразила! Даже Ник додумался бы, если бы, конечно, был таким, как прежде.
— Да! — воскликнул Майки. — Да, Ник, ты можешь уйти! Ты можешь выбраться из этой клетки в любую секунду!
— О-кей, — согласился Огр.
После чего сделал шаг вперёд, затем другой, прижался к кроватным рамам... а потом продавил себя сквозь них, словно помадка, которую процеживают через сито. На мгновение он застыл — половина туловища снаружи, половина внутри, латунные прутья пронизывали его как раз посередине.
— Чуднó, — сказал он, сделал ещё один шаг и оказался снаружи. С прутьев капал шоколад.
