которых раньше не слышал. Улавливаешь целые пассажи, которых не замечал прежде.
Грэм Грин называл Пруста величайшим романистом XX века. Вирджиния Вульф поклонялась Волчонку и сказала, прочитав À La Recherche: «И что же остается после этого писать?» Андре Жид страдал, что он, будучи издателем, отверг первый том À La Recherche du Temps Perdu. Показывая, как сильно писатели любят Пруста, но насколько категорически некоторые отворачиваются от него, Эдмунд Уайт в своей биографии Марселя Пруста излагает трагичную историю писателя Жана Жене[15]. Жене сидел в тюрьме после нескольких арестов за кражи и «развратные действия» (о которых мне хотелось бы узнать гораздо больше). Однажды он поздно вышел на тюремный двор в тот час, когда заключенные обменивали книги. «Ему пришлось взять единственную книгу, от которой отказались все остальные узники», – пишет Уайт. Разумеется, это был Пруст. В результате этот отверженный роман, который никто не хотел читать даже в тюрьме, вдохновил Жене на создание «Богоматери цветов».
На что же Пруст может вдохновить нас? На создание великого литературного произведения? На воскрешение давно забытых воспоминаний? На постижение смысла жизни? На переживание невероятного счастья? Я готова поспорить, что почти любого он вдохновит на поиск в интернете рецептов мадленок. (Рекомендую сайт sallysbakinaddiction.com. Игнорируйте сайты, где эти пирожные называют французскими масляными бисквитами. Это настоящее кощунство. Они – мадленки! Так их и называйте!)
Неужели я хочу сказать, что важнее немного знать о Прусте и держать его книги на полках, чем действительно читать их? Отчасти это, пожалуй, так. Но не совсем… Впрочем, Пруст из тех писателей, о которых, кажется, нужно говорить откровенно. Его произведения не читают от начала до конца. Это факт. Нельзя закрывать глаза на вкусы заключенных из тюрьмы Жене. Они не хотели читать Пруста даже за решеткой, где больше читать было нечего. Это одна из причин огромной популярности книги Алена де Боттона «Как Пруст может изменить вашу жизнь». Де Боттон прочитал всего Пруста, чтобы вам не пришлось этого делать. Даже Анатоль Франс сказал, что предложения Пруста «такие длинные, что изнуряют» читателя. Не буду заходить так далеко, как Жермен Грир[16], которая однажды написала, что лучше навестит страдающего деменцией родственника, чем сядет за Пруста. Но я склонна согласиться с ней, что даже сам Пруст, возможно, счел бы чтение À La Recherche du Temps Perdu «утраченным временем». Иными словами, не теряйте больше времени в поисках потерянного времени.
Грир, однако, ошибается, принимая утраченное время за растраченное попусту. Пруст не беспокоится из-за потери времени. Он стремится вернуть прошлое. Ему интересно пересматривать и вспоминать то, что существовало ранее, и пытаться это сохранить. Подобно тому как Набоков одержим памятью и «пришпиливанием вещей» (даже в буквальном смысле при занятиях лепидоптерологией), Пруст увлечен ностальгическим путешествием во времени, в котором его нынешняя личность отправляется в прошлое, а прошлая – устремляется в будущее, после чего они встречаются где-то посередине. Время сливается, и именно это наделяет жизнь смыслом. Вот глубокое понимание того, что тревожит очень многих. Важно ли на самом деле хоть что-то? Откуда мы знаем, что что-либо важно? Влияют ли наши поступки на происходящее в будущем? В этом для Пруста и заключается радость: он примиряет страх утраты с пониманием, что ничто никогда не утрачивается навсегда.
Любопытно, что обозначенное противоречие заметно в двух вариантах названия, под которыми роман известен на английском: In Search of Lost Time («В поисках утраченного времени») и Remembrance of Things Past («Воспоминания о былом»). Между ними существует смысловое различие, которое показывает, что именно пытается сделать Пруст. Оно также выявляет – как по волшебству! – что именно он делает такого, чего не делал никто прежде. Феномен «непроизвольной памяти» не существовал, пока Пруст его не создал. Первое название – «В поисках утраченного времени», – на мой взгляд, ближе к тексту, хотя и менее поэтично. Идея о поисках утраченного времени предполагает, что возможности открыты и нас ждут приключения. В ней есть что-то от научной фантастики – роман с таким названием вполне мог бы написать Жюль Верн. Но нам известно, что Пруст описывает не такие путешествия во времени, которые знакомы нам по фантастической литературе. Каков же другой способ их совершать? В этом переведенном названии чувствуется нечто нереальное и неведомое. Если нечто действительно утрачено, зачем пускаться на поиски этого? Нужно верить, что на самом деле оно не утрачено и может быть найдено без применения машины времени.
Название «Воспоминания о былом», однако, вызывает совсем иные ассоциации. В некотором роде оно намекает, что можно почтить память случившегося в прошлом. Оно подразумевает, что память статична, как статично и само былое. Пруст преподносит нам урок о направлении движения. Вернуться в прошлое с помощью памяти мы вообще-то не можем. Мы можем лишь ждать моментов, когда время приближается к нам из прошлого и снова входит в нашу память. Это происходит не потому, что мы применяем память к прошлому («Я хочу это вспомнить»). Это происходит потому, что наши чувства (обоняние, слух, вкус, который особенно важен для Пруста) позволяют прошлому снова войти в нашу жизнь («Ко мне возвращаются воспоминания»).
В этой идее есть нечто очень мудрое, почти религиозное. Прошлое – это место, которое следует уважать: оно само нанесет вам визит, когда будет готово, но никогда не придет к вам по вашей прихоти. В ней также находит отражение современная одержимость «осознанностью» и «присутствием в моменте», ведь если изо всех сил стараться медитировать в ходе медитации, у вас ничего не выйдет. Если вы изо всех сил стараетесь вернуть прошлое, оно к вам не вернется. У нас не возникает проблем с тем, чтобы возвращаться в прошлое, только когда мы стареем и начинаем жить в нем, поскольку именно туда отправляется наш разум. Старики любят теряться в прошлых версиях себя. Они помнят многое из самых важных периодов своей жизни, но при этом забывают, чем обедали накануне и когда в последний раз мыли голову.
Когда Грир говорит, что лучше навестила бы страдающего от деменции родственника, чем взялась за Пруста, я думаю: «Но читать Пруста – все равно что навещать страдающего от деменции родственника. Только этот родственник – ты сам». Даже мадленка напоминает о доме престарелых, где чаепитие – единственная отрада за весь день, а чай с пирожными всегда подают в одно и то же время, и притвориться, что они не зачерствели, можно, только окунув их в чай. Именно так Пруст поступает со своей мадленкой. Не то чтобы я
