тебя на лбу написано.
– Глупости, – буркнул я.
– Ну, а вот мне важнее всего была свобода. Возможно, сказалось, что я испытал на себе её отсутствие в полной мере. Может быть. Может быть. Хотя вот ни дня не жалею.
– А сколько тебе лет, и как же ты вообще живёшь без подписания Соглашения?
– Я с тридцатого. Пятьдесят исполнилось в январе. В год, когда приняли Декларацию, мне уже исполнилось двадцать один, но я не подписал её. И с тех пор, – он дурашливо развёл руками и чуть поклонился, – асоциальная личность, живущая на пособие.
– Но почему? Ты в то время был ещё совсем молодым, да и университет, должно быть закончил? Почему ты отказался от всего!
– Нет, я был Созидателем. Университеты не для нас. После школьного испытания меня порекомендовали в повара. К тому времени я успел окончить профессиональное училище кулинаров, и даже стал замом шеф-повара ресторана. Хороший, знаешь ли, ресторанчик был. Самый престижный в нашем элизии. Но шеф попался такой въедливый, – Симонс засмеялся, – что я мечтал сбежать куда-нибудь, и, конечно же, и открыть своё дело. Но сбежать из элизия немыслимо, мы все, как рабы, пожизненно были прикреплены к нему. А открыть своё дело там было невозможно: не пробиться начинающему среди монстров ресторанного бизнеса семьи Фуксов. Они держали все под контролем. Даже кофейни, – Симонс замолчал, крутя в руках чашку. Потом продолжил: – Конечно, никто попробовать не запрещал. Но нужны были и деньги, и имя. А у меня в двадцать один год, как понимаешь, не было и ни того, ни другого. И я смирился, решил, придёт время, и я обязательно стану известным шеф-поваром, и открою свой ресторанчик. А тут такая удача! Открыли границы элизия. Да ещё кинули всем неплохой кусок ЧИВ. Я и уехал искать место, где можно открыть своё дело. А играть с обществом в игры подписаний-обязательств желания не было. Всякое обязательство, ограничивает свободу, а мне казалось, что этого я нахлебался выше головы. С тех пор я сам по себе.
– Ого! Хорошо сохранился с таким-то мировоззрением. В любом случае в двадцать один год ты, как ставший совершеннолетним должен был перезагрузить свой браслет на новый уровень. Не будешь же ты утверждать, что у тебя до сих пор детский браслет?
– Нет, конечно. Я уже давно лишился подобной привилегии: и мне в год совершеннолетия перезагрузили браслет, только я не удостоился чести быть переведённый на следующий социальный уровень. Мой уровень стал нулевым. Таким и будет всегда.
– А как же мечта о ресторанчике? ЧИВы не пригодились?
– Молод был и глуп. Принимал всё за чистую монету. А рабство как было, так и осталось: без заключения Соглашения с Обществом невозможно вести дела от своего имени. Меня же, как члена Общества, который может официально открыть своё дело, заключать договоры, платить налоги, не было. Для этого нужен был хотя бы профессиональный минимальный социальный уровень. А что я? С моим-то нулевым. Да к тому же соблазнов открытых границ было много, а полученных ЧИВ мало. Их я быстро и прокутил.
– Но ты должен получать ежемесячное пособие – гарантированный минимум, есть на что жить, почему же ты здесь?
– Ну как, почему? – улыбнулся Симонс. – Потому что, мне нравится принцип свободы и равноправия, даже больше, чем обществу, которое их провозгласило и заставляет следовать им под страхом их потери. Я пользуюсь этими принципами в полной мере. Иначе вряд ли я бы смог безбедно прожить.
Я недоуменно смотрел на него, наконец, меня осенило:
– Симонс, ты – вор?
Он засмеялся:
– Почему сразу вор? Я просто пользуюсь тем, чем предлагают воспользоваться.
– И ты считаешь это верным мировоззрением, пользоваться трудом другого человека, ничего не давая взамен?
– Ну почему же ничего, – усмехнулся он. – Вон целую чашку ароматного кофе и бутерброд.
Я поперхнулся и отодвинул от себя чашку.
Симонс хохотнул:
– Не бойся, это же с браслета списали, как ты видел, с пособия. Ничего ворованного ты не ел.
– Нет, я понимаю, можно украсть из-за нужды, голода. Но как же ты умудрился украсть, если все платежи оплачиваются браслетом? Ты хочешь сказать, что ты брал с прилавка и убегал?
– Я что, по-твоему, похож на спортсмена-бегуна?
– Но тогда как? ИИ же обмануть нельзя.
– Ну, зачем ИИ? ИИ нельзя, людей можно. Особенно женщин, они такие доверчивые и так поддаются состраданию и собственным чувствам, ты же сам уже убедился. Особенно, если кто умеет утолить голод не только желаний, но и реальный, да не просто утолить, а побаловать изыскано-вкусными блюдами.
– Симонс, ты – альфонс!
– Фу, какие громкие слова, чувствуется, что их говорит идеальный член общества и – Симонс прищурил один глаз и осмотрел меня, как просканировал, – и, скорее всего, аж шестого социального уровня последней ступени ответственности.
– Мог бы им вчера стать, если…
– Вот именно, если! С работой-то, что не так?
– Ты мне не ответил. За что тебя сюда посадили, конкретно?
– Ну, если конкретно, то моей женщине, с которой я сошёлся последние три месяца, не понравилось, что я позаимствовал кое-что из её вещей и ушёл, не прощаясь, когда она плескалась в душе после нашей бурной ночи. Но я думаю, что это не главное, скорее всего, я не очень удовлетворил её в тот раз, – он вздохнул. – Да виноват, был не в лучшей форме, в самый ответственный момент задумался о том, что мне лучше пригодится дублёнка или шуба. Зима же скоро, а на моё пособие кроме как куртёнки до пупа ничего не купишь. Мёрзнуть я стал в куртёнках-то. Все-таки пятьдесят уже. Не мальчик.
– И часто ты вот так…
– Как так? Ночую в дежурном изоляторе?
Я кивнул.
– Да нет, этот третий раз будет. Первый раз – совсем пацанёнком был, почти сразу после того, как не подписал Договор о Сотрудничестве. Второй – когда по глупости взял ключ от чужой машины. Тоже молодой ещё был, да и электромобиля у меня никогда не было, не знал, что ключа недостаточно, и что сканер ИИ машины заблокирует двери, после того, как включу зажигание. И вот теперь третий раз. Видно, стареть начал, раньше женщины сами понимали, что мне нужно и легко меняли это на знаки внимания с моей стороны. А с этой что-то обломилось. А может просто патологически жадная попалась, да и уж больно страшна. Желания не было с ней флиртовать, ну совсем. А женщины это чувствуют. Вот, видишь, не простила.
Я молчал.
– И как же ты теперь?
– О! я думаю, что все будет просто изумительно. Прекрасно перезимую в
