Джина медленно пошла через двор к загону. Завтра ее лошадей разведут по стойлам, но на сегодняшнюю ночь они остались здесь, привыкать к своему новому дому.
Облокотившись на изгородь, она прошептала:
— Надеюсь, вы освоитесь быстрее, чем я.
Одна из кобыл, тихо заржав, приблизилась к ней. Джина протянула руку и коснулась ее мягкого носа.
Лошадь переступала с ноги на ногу, длинные тонкие волосы колыхались вокруг ее копыт.
— Привет, Рози. Немного не по себе, да? — Пальцы Джины нырнули в темную густую гриву. — Я тебя понимаю. Но ничего, скоро привыкнешь. Знаешь, Адам на самом деле совсем не такой страшный. Он просто ведет себя как бирюк.
— Я и есть бирюк.
Его голос раздался прямо у нее над ухом. От неожиданности Джина так сильно вздрогнула, что кобыла, отпрянув в сторону, заплясала на своих мохнатых ногах. Сделав судорожный глоток воздуха, Джина обернулась.
— Черт возьми, Адам, зачем подкрадываться, как вор? Ты что, хотел, чтобы у меня случился инфаркт? — Она прижала руку к груди и почувствовала, как быстро стучит ее сердце.
— А какой черт понес тебя сюда среди ночи?
Джина перевела дух и посмотрела на него.
Загорелая грудь Адама отливала темным золотом в мягком лунном свете, волосы были взъерошены, на скулах виднелись глубокие тени. Он был босиком, в старых джинсах с расстегнутой верхней пуговицей. Ее взгляд скользнул по узкой дорожке черных волос, исчезающей под грубой тканью.
Черт возьми.
У нее снова перехватило дыхание.
— А... это что, еще одно правило? Я должна спрашивать разрешения, чтобы выйти из дома?
— Я не это имел в виду.
— Тогда что?
Адам шагнул к ней, и его аромат, казалось, проник сквозь кожу Джины. Она сделала длинный вдох, пытаясь успокоиться, но добилась только того, что его запах еще глубже вошел в ее тело и свернулся клубком внизу живота.
— Я проснулся, а тебя не было, — сказал он, пожимая плечами.
У нее мелькнула искра надежды.
— Ты беспокоился обо мне?
Адам посмотрел на нее и отвел взгляд.
— Мне просто было любопытно, куда это ты отправилась среди ночи.
— Я никак не могла заснуть. — Она повернулась и оперлась на изгородь, глядя на лошадей, медленно двигающихся в лунном свете. — Сначала я хотела выпить чаю с печеньем, а потом решила пойти посмотреть на лошадей.
Он тряхнул головой. Голос его прозвучал почти раздраженно:
— Что в них такого особенного, в этих твоих лошадях?
Джина бросила на него быстрый взгляд и улыбнулась.
— Абсолютно все.
— Прямо мистика какая-то. Ты специально напускаешь тумана? Хочешь меня заинтриговать?
— Ты шутишь! — рассмеялась она, положив ладонь на его руку. — Но в них действительно что-то есть.
Адам не вздрогнул и не отодвинулся, и она подумала, что это уже можно было считать маленькой победой.
— Занятно. — Он повернулся и посмотрел на нее сверху вниз. — Но все же почему ты на них так помешана?
— Они очень ласковые. И умные. И хорошо ладят с детьми. Это просто удивительно, как они друг друга понимают. — Ее глаза, не отрываясь, следили за жеребенком с маленьким белым пятнышком на лбу, пустившимся в свой одинокий забег по кругу загона. — Их выводили в течение нескольких столетий, чтобы они стали вроде как членами семьи. Они преданные и выносливые. Меня это просто восхищает. Я очень ценю эти качества.
— Я тоже, — сказал Адам, но его взгляд был устремлен не на лошадей, а на Джину.
Что-то словно зазвенело у нее внутри. Ночь была спокойной и тихой, словно весь мир затаил дыхание.
Молчание Адама было невыносимо долгим, и, чтобы прервать нарастающее напряжение, Джина негромко произнесла:
— Я увидела их шесть лет назад на одной конской ярмарке. Они были просто изумительны. Даже по-своему элегантны. Глаза лошадок были такими добрыми и чистыми, как если бы из них на меня смотрели очень старые, умудренные жизнью души.
— Как же ты можешь продавать этих лошадей, если ты их так любишь?
Она улыбнулась:
— Да, это не просто. Думаю, ФБР бы оценило, как я проверяю тех, кто покупает у меня лошадей.
— Правда? А то я встречал немало таких людей, которые нисколько не беспокоились, к кому попадут проданные ими лошади. Их интересовали только деньги.
Ее губы сжались.
— Я таких тоже встречала.
— Не сомневаюсь. — Он вздохнул и опустил глаза. — Прости за то, что было утром.
Глаза Джины округлились.
— Ничего себе! Сначала ты пошутил, теперь просишь прощения. Что за праздник сегодня у меня!
— У тебя чертовски бойкий язычок.
— Это точно. Мама говорит, что когда-нибудь он доставит мне большие неприятности.
— Ты всегда слушаешь свою маму?
— Если бы я это делала, вряд ли мы были бы сейчас женаты, — сказала Джина и тут же пожалела о своих словах.
— Она была права — насчет меня. Права, что предупредила тебя.
— Нет. Я люблю ее, но иногда мама беспокоится больше, чем следовало бы. — Джина подумала, что, возможно, только сейчас прикоснулась к его душе, впервые после их поспешной свадьбы. Она положила руку ему на плечо и заметила, как он вздрогнул от этого легкого прикосновения. — Я знаю тебя, Адам...
— Ошибаешься. — Он посмотрел на ее руку. — Ты знала меня раньше, но я уже не тот, каким был двадцать лет назад. Время прошло, и все изменилось. Изменился и я.
— Ты все тот же, Адам, — ее голос звучал почти с мольбой.
— Черта едва. — Он оттолкнулся от изгороди и, взяв Джину за плечи, повернул к себе. В лунном свете лицо Адама казалось жестким и угловатым, наполненным глубокими тенями. Горячий жар от его рук проникал сквозь толстую ткань ее халата. — Не суди неверно о том, что происходит, Джина.
Ей незачем было его бояться. Да она и не чувствовала себя испуганной, если даже это и было его целью.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты прекрасно знаешь. — Адам отпустил ее плечи, но его глаза стали еще темнее. — Не обманывай себя. Думаешь, я ничего не вижу? Ничего не чувствую?
— Адам...
— У нас ведь есть уговор, верно? И это все, что мы имеем. Каждому нужно что-то от другого. И когда условия будут выполнены, все закончится. Не надо здесь обустраиваться. Не надо ожидать от меня чего-то большего.
— Я вовсе...
— Да, да. Пришло время остановиться. И это для твоей же пользы. Здесь не может быть никакой речи о нас. И никогда не будет.
Ее сердце сжалось, слезы выступили на глазах.
Джина сделала над собой усилие, чтобы не дать эмоциям задушить себя. Адам сказал правду, но тем не менее не кроется ли за его словами что-то еще, в чем он не хочет признаться? Или же она просто тешит себя напрасной надеждой найти мальчика, которого знала раньше, в мужчине, изменившемся настолько, что он даже не может вспомнить, каким он был когда-то? Не готовит ли она сама себе оглушительный провал к тому дню, когда подойдет к концу их время?
