Но вдруг на каком-то полустанке в духоту еще добавились окрики и понукания висящих на подножках городовых-зомби, и вагонетка неожиданно дернулась и сменила рельс: едем на событие интерналь… интер… нацального масштаба, – сообщила чужим басом вагоновожатая, – маршрут заменен. Тихо люди, не ори, гражданский праздник, никто не впустим… – продолжал лаять голос.
Поднявшаяся суета ввергла меня в подобие размышлений. Знаете, умный человек отличен от умственно неполноценного тем, что первый слушает, раскрыв уши, окрестный мир, дребезжащих людишек, пищащих истины малышек, шуршащий слухи дождь, стучащий по кому-то град – и всегда впереди, а другой, вроде как я, погружен в личное больное болото, цветущее ряской сомнений изнутри, где произрастают лишь весной жалкие мыслишки и вянут осенью надежды. И профукивает все главное, все, что орут тебе в ухи, народно говоря.
Вот, думал я, едет человек никуда, сам не знает пути, тащится абы зачем, потому что Аким неизвестен, красный конверт в бреду, а шизоиды всегда на 37-ом кордоне. Этому неполноценному дауну и умственному имбицилу вообще все до балды, кроме пяточек маленькой Антонины. Этот урод едет без цели и пути, и вдруг меняют маршрут. Ничего себе затея. Что это значит? Не имеющий глаз да ослепнет. Утерявший слух да уловит реквием по себе. Потерявший голову по хвосту не плачет, а обиженный богом хвостатый да наплюет на рога свои всуе. Или роги. И не равны ли тогда все пути, если выбравшему случайную дорогу вдруг сменят ветер, и не это ли круг.
Тут меня сотряс внутренний хохот, а за ним дрожь, насмешливо явившаяся немедленно в реальной плоти трясущейся и вставшей конки, взмыленных лошаков, сыпящих на тертый булыжник серую пену, и остервенелых утренних зомби, что с трудом выпихивали население вагона на предназначенную площадь разгорающегося митинга, и так уже плотно уставленную телами и фигурками невольных фигурантов.
Меня понесло толпой чуть вбок и вперед, где, кажется, рассовывали дармовые бутерброды с лечебной овсянкой, и пришлось, балансируя и следуя за инстинктом самосохранения, бодро шевелить ногами.
Оказывается, митинг состроили в той благодатной части нашего древнего мегаполиса, которая, примыкая словно тельцем жирного моллюска к жемчужине края – инвестиционной трубе, видной отсюда метрах в трехстах на своей величавой насыпи, – была всегда не слишком посещаема и не то, чтобы звалась «запретный город», но люди моего пошиба, обычная шелуха и скорлупа, недолюбливали совать сюда ноздри и глаза – много плохо подготовленных к культурной беседе патрулей, много шалых отпрысков олигафрендов с неясно ориентированной психикой, а также на каждом углу пункты осмотра, сверки и принудительного анализа мочи.
Теперь здесь среди митинговой толпы недалекие холмы инвесттрубы загородил занятнейший и нарядный новострой – уютные двух-трехэтажные коттеджики смазливейших колеров, перед которыми топорщилась деревянная косая митинговая трибунка. Там тоже копошились празднично ряженные.
Впрочем, меня это совсем не забавляло. Излишки пригнанных конок, вываливающих за борт людскую квашню, прущая, орущая и шаркающая толпа внутри обозначенного и стянутого колючкой обезъянника площади – все это сбивало меня с мыслей, наблюдений и вообще с панталыка. Людская квашня пухла и переливалась по площади, запружала стоки и выходы.
Меня притащило ближе к трибунке, где двойное кольцо уже встреченных мной удивительных созданий в длиннополых шинелях с островерхим шлемом охраняло примикрофонное пространство. От скуки я взялся шастать по карманам, пока своим, пытаясь найти хоть что-то стоящее или неожиданное. Пустое занятие.
Вдруг заорал микрофон так неожиданно, что показалось: с оратора сдирают кожу. На трибунке, засунув это устройство почти в рот, уперся плотными ножинами в помост наш Пращуров, Председатель Избирательного Сената. Крупный мужичина все-таки был рыхл для такого крепкого голоса.
– Сегодня светлый однако тревожный день, – крикнул микрофон изо рта единственного конституционно не пораженного в избирательных правах.
– Дорогие красивые вы наши соплеменщики все празднуют огромное событие необыкновенно подъем повсеместно школах, улицах, производство веселье и смех, однако не сейчас. Давно столица края разрослась принцесса вдоль края на весь не строили и не сдавали ключ условно от домостроения. В сегодня необыкновенно светлая праздник патрона Св. Евгений передаем в руки народа в честь святого для наш дипломатический корпус в полном состав приветствуем здесь всех. Низкий поклон однако иногда избранное гласно и честнейше сенаторствуют не зря не без мелких иногда недочет или описка грех сказать. К примеру взялось если что нам Запад дает скажу все – гуманитарно пашет и сеет труба и молотит. Сейчас убедимся. А вот окруженные здесь нами гуманитарностью и благодарностью солдаты сводно-латышского стрелкового полка – это гуманизм не все пахнет.
Хотя и парафируем и Сенат не молчать. Собратые сами здесь все соплеменники столицы в виде людском колышитого моря развернулись знамена под стяги демократии единонародовластие голосует всегда.
А стрелок этот гуманизм что иногда? Вот с Парижа в наш благословенно прислано «голубые каски» стоят на дружески границе севера и юга что?
Враг не дремлет скажут «голубые» сбежали от французских магрибов невгомоту… невмогату. Ложь крепкого международного сотрудчества. Все какса… каска к каске орлы голубя мира. А этот полигон легион с примкнутой штыкой он возле Сената и как? Я всегда голосую сердцем, меня за его не трожь.
И сегодня тыщи и тыщи сердец края передают этот дипгородок с ключем сердца, чтоб билось. Наконец великие соседи страны НАР и княжества УР и земли ЗАК наш всегда с дружбой и любя, с уважнением, культурно, без топора и секиры. Тогда иди к нам и живи в дипжилище. А кроме великие пограничные двоюродные родичи необъемных югов, аксакалы мечетей и волки гор полностью полномочно послы Султаната Эль, ханства Аль да этого… Иль скреплено навеки кровью ярлыка дружба и заодно. Пускай крепнет всегда… пускай не взойдет ятаган, светись при луна честно возле рядом наше краевое красносолнышко. Уже!
Теперь по счастью населения края откроем двери дипмиссий, покажу наглядно всем соседям земли что гуманизм и помощь. Сейчас на ваших всех глазах получим гуманитарно с западных границ все, кроме штыка. А то зачем?
Пращуров оглянулся и кивнул. Несколько подмастерий бросились к крантику, вылезающему из сложносочиненного устройства на трибуне, имеющего трубный ввод, вьющийся прямо вдаль в гуманитарную и инвестиционную трубу. Молодчики засуетились, завращали колеса, и где-то взвыл насос. Из крантика не капало, и возникла пауза. Пращуров хищным носорогом стал вертеть бычьей шеей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
