Он повернул к ней голову. Даже намека на удивление не отразилось на его лице. Лишь едва заметную улыбку различила Каролина. Она забыла о том, что это спокойствие было его манерой маскировки, за которой он прятал свою истинную сущность. Она забыла и о том, что одной из тайн ее любви было то, что она одна знала настоящее лицо этого мужчины. Все в ней восстало против того, что в это мгновение, от которого она ждала так много, он не мог предстать перед ней в своем истинном обличье, любящим и страстным. Неужели это была ее судьба: в этой любви, единственной любви ее жизни, пережить все муки страсти, цель которой каждый раз улетучивалась, когда до нее было рукой подать?
Со шпагой в правой руке он стоял перед ней.
– Угадать по вашему почерку, кто вы? Каролина была не в силах отвечать. Ее губы дрожали. Охотнее всего она бы сорвала маску и бросилась ему на шею. Но она подняла шпагу. Из всех запутанных чувств, что владели ею в этот миг, в голове осталась одна мысль: лишить идола, которого она обожала, его недосягаемости и неприступности, вернуть на землю человека из плоти и крови.
Они молча скрестили клинки. Почти не сходя с места, они вели бой друг с другом. Тихонько позванивала сталь. Пока это еще было игрой. Пока еще Каролина сознавала, что это игра, но постепенно она преображалась. Ее удары становились быстрее и жестче. Герцог отступил на шаг назад. Каролина была словно в дурмане, не принадлежа больше себе. На ее месте была незнакомка, выросшая из тех ужасов, которые она перенесла из-за него, из пережитого страха и неутоленной страсти. Лишь когда вторая шпага перестала парировать ее удары, она очнулась. Герцог снял с головы маску.
– Я объявляю себя побежденным.
Он подошел к ней. Каролина обвила руками его шею. Короткий бой освободил ее от всей горечи и черноты, что легли на ее Душу за последние дни. Земля ушла из-под ее ног. Они были единственными людьми в этих стенах, единственными людьми в этом ужасном, восхитительном мире.
То ли буря подняла и унесла ее? То ли его руки? Он нежно положил ее на ложе. Он шептал какие-то слова. Она разобрала «моя », но для нее слова были не важны. Ее черные волосы разметались по алому шелку. Пылая от страсти, они слились в единое целое.
8
Тесно обнявшись, они вновь очнулись. Оба молчали, боясь словами испортить волшебный миг. Их руки искали друг друга, движимые страстным желанием не только касаться любимого, но и опять слиться с ним.
Он натянул на нее камчатое покрывало. Лежал и прислушивался к ее дыханию. Герцог никогда не верил, что найдет такую женщину, как она, а встретив, боялся, что она всего лишь фата-моргана, которая испарится при первом дуновении. Не потому ли он так долго скрывал от нее свою любовь под маской легкомысленного жуира? Он едва не потерял ее из-за этого, но не мог поступить иначе.
Все вехи минувшего года проплыли перед ним. Тот день и та ночь, когда он не держал над ней свою охраняющую длань. То, что она была бесстрашна, как он, умела бороться, как он, наполняло его глупой гордостью. Теперь ему было жутко от мысли, что все могло закончиться иначе. Каролина ни словом не обмолвилась о перенесенных ради него страданиях и мучивших ее сомнениях, но он обо всем догадывался. Как легко могло случиться, что этот путь привел бы ее не к нему, а от него. Он вдруг понял, что не перенесет, если потеряет ее. Одна мысль, что скоро она вновь покинет эти стены, была невыносима для него. Он больше не понимал своего прежнего спокойствия; его твердая уверенность, что она не страдает от разлуки, как другие женщины, растерянные и беспомощные, была непостижима для него. Она страдала. Он знал это, и это мучило его. Вечной загадкой оставалось для него то, что на этом прекрасном спящем лице ничего не отражалось. Переживания проходили для нее бесследно. Он разглядывал Каролину, завороженный легким намеком на улыбку, освещавшую ее черты, хранившие серьезность во сне. Она принадлежала ему. Эта улыбка принадлежала ему. С того самого мартовского дня год назад, когда она проскочила мимо него во двор монастыря, он знал, что это именно та женщина, которую он всегда ждал. То, что они были созданы друг для друга, было для него настолько бесспорно, что он даже не спешил привязывать ее к себе. Теперь же ужаснулся, вдруг осознав, что все время балансировал на краю пропасти.
Герцог вдруг понял, что обязан сделать, это должно произойти немедленно, в этих стенах.
Тихо поднявшись, он подошел к секретеру. На карточке со своим именем и гербом он написал имя единственного католического священника, которого знал в Лондоне, – монсеньора Евстахио Перендеса из португальской церкви. Вместе с золотой монетой он сунул карточку в конверт, сложил его и положил в одну из жестяных капсул, лежавших на столе. Потом крепко привинтил крышку и подошел к окну. В глубокую нишу в камне была опущена катушка. Герцог отвязал веревку, прикрепил к ней крючком капсулу и просунул ее через решетку оконного проема. С легким шуршанием катушка раскрутилась.
Каролина, наблюдавшая за его действиями, ждала, когда он опять намотает веревку на катушку. Наконец он обернулся, и ее улыбка сказала ему, что она проснулась не сию минуту.
– Твоя бутылочная почта?
Услышал ли он ее невысказанный вопрос?
– К сожалению, она не доходит до Mop-тем ера, – сказал он, – а только до моих охранников. – Герцог поднял голову. – Что ты подумала в Мортемере, когда я не появился в день нашей свадьбы?
Она не смогла сразу ответить ему. Ей все еще было больно при воспоминании о том дне. Каролина начала машинально приводить в порядок одежду, словно это могло помочь ей справиться со смятением в душе.
– Месье Карем суетился как ненормальный, – произнесла она наконец. – Он считал, что должен настоять на том, чтобы свадьба все-таки игралась – ради его паштетов. Я думаю, он никогда нам этого не простит.
Они посмотрели друг на друга, и что-то произошло, будто в комнате вдруг стало светлее. Может, потому что она сказала «нам»? Или причиной тому был ее голос, в котором не сквозило ни малейшего упрека? Они не знали, что случилось, но неловкость, которую они только что испытывали, исчезла.
– А ты? – тихо спросил он. – Что ты чувствовала?
–Я… я разорвала свое подвенечное платье. – Она снова услышала треск разрываемой ткани, увидела сыплющийся на пол жемчуг и опять испытала это животворное чувство облегчения. Она со смехом продолжила: – Потом я почувствовала голод. Я приняла ванну, приказала принести себе свежей семги. Гости разъехались голодные, зато глубоко удовлетворенные, что им посчастливилось побывать на этой скандальной свадьбе, которая не состоялась из-за отсутствия жениха. А затем я приказала заложить мою карету.
