Сейчас, говорит она, если ты при деньгах, ты заседаешь в руководящем комитете оперного театра. Делаешь крупное денежное пожертвование – и тебе обеспечено место в правлении какого нибудь музея.
Выписываешь чек – и ты уже знаменитость.
Тебя убивают в каком нибудь модном фильме – и про тебя знают все.
Иными словами: ты связан по рукам и ногам. Инки говорит:
– Когда ты никто – теперь это новая разновидность известности.
Алкаш из «Global Airlines»: у него в руках бутылка вина, спрятанная в коричневый бумажный пакет. Это вино, объясняет он, смесь в равных пропорциях ополаскивателя для рта, сиропа от кашля и одеколона «Old Spice». Отпив по глоточку, все четверо идут гулять в темноте – в парк, куда ночью никто не ходит.
Что должно быть особенно привлекательно в запойном пьянстве: что каждый глоток – это решение, окончательное и бесповоротное. Ты пускаешься во все тяжкие, но все таки контролируешь ситуацию. То же самое и с таблетками, успокоительными и обезболивающими. Каждая доза – это всегда первый шаг по какой то дороге.
Инки говорит:
– Жизнь на публике – теперь это новая разновидность уединения.
Она говорит: даже если ты остановишься в самом роскошном «закрытом» отеле – из тех, где в ванной из белого мрамора висят белые банные халаты, а рядом с биде подрагивают трепетные орхидеи, – все равно есть вероятность, что за тобой наблюдает глазок скрытой камеры. Она говорит, что теперь для нормальных занятий сексом подходят только общественные места. На тротуаре. В подземке. Людям хочется подглядывать за другими, только когда они думают, что подсмотреть невозможно.
К тому же, говорит она, стиль жизни «шампанское с икрой» уже утратил свой шик. Сбежать слишком просто: на самолете отсюда до Рима – всего шесть часов. Мир сделался маленьким, выдохшимся, исчерпанным. Путешествия по миру – это просто еще один способ сдохнуть от скуки, только – в разных местах и гораздо быстрее. Скучный завтрак в Бали. Предсказуемый обед в Париже. Утомительный ужин в Нью Йорке, а потом ты забываешься пьяным сном во время очередного минета в Лос Анджелесе.
Слишком много «незабываемых» впечатлений, слишком близко одно к другому.
– Как в Музее Гетти, – говорит Инки.
– Намылить, смыть, повторить еще раз, – говорит алкаш из «Global Airlines».
В этом донельзя скучном новом мире сплошного верхнего среднего класса, говорит Инки, ты оценишь всю прелесть биде, только если полдня будешь писать на улице. Не мойся, пока не начнешь вонять, и обычный горячий душ станет, как будто поездка в Соному на предмет очистительных грязевых клизм.
– Воспринимай это как шербет бедности, – говорит Инки. Славный маленький интервал нищеты, который помогает тебе не терять вкус к жизни.
– Присоединяйтесь, – говорит Инки. У нее вокруг рта размазан клейкий зеленый сироп от кашля, к нему липнут пряди ее пластикового парика. Она говорит: – В следующую пятницу, вечером.
Выглядеть плохо, говорит она, теперь это новая разновидность понятия «выглядеть хорошо».
Она говорит, что там соберутся все лучшие люди. Старая гвардия. Самые сливки общества. В десять вечера, под мостом, с западной стороны.
Мы не можем, говорит Эвелин. В среду вечером они с Пакером идут на благотворительный бал в помощь голодающим Латинской Америки. В четверг – на банкет в поддержку нуждающихся аборигенов. В пятницу вечером – на тихий аукцион в помощь несовершеннолетним работницам секс индустрии. Все эти мероприятия, с их блестящими акриловыми трофеями, заставляют тебя пожалеть о тех днях, когда самым сильным страхом американцев был страх выступать перед публикой.
– Просто снимаешь номер в «Шератоне», – говорит Инки. Эвелин, должно быть, морщит нос, потому что Инки говорит ей:
– Расслабься. Она говорит:
– Понятно, что мы там не останавливаемся. В «Шератоне». Мы там только переодеваемся.
В пятницу, говорит Инки, в любое время после десяти вечера. Под мостом.
Пакер и Эвелин Кейсы. Самая главная их проблема: что надеть. Для мужчины все просто. Надеваешь обычные брюки и смокинг – наизнанку. Правый ботинок – на левую ногу, левый – на правую. Вот и все: вид совершенно убогий. И совершенно безумный.
– Безумие, – сказала бы Инки, – теперь это новая разновидность здравого ума.
В среду, после «голодного» бала, Пакер с Эвелин выходят из бального зала в отеле, и кто то на улице распевает «О, Амхерст, храбрый Амхерст». Там, на улице Френсис Данлоп Колгейт Нельсон, она же Фризи, Завиток, дует из банки какой то дешевый солодовый напиток в компании с Шустером Фрейзером по прозвищу Туфля и Вивером Пулманом, который Костяшка. Все трое сидят, закатав грязные брюки и опустив ноги в фонтан. Лифчик у Фризи надет поверх блузки.
Одеваться, во что попало, говорит Инки, теперь это новая разновидность понятия «одеваться шикарно».
Дома Эвелин примеряет, наверное, дюжину мешков для мусора, зеленых и черных мешков для мусора, в каждый из которых можно впихать целую гору хлама, но в них она выглядит толстой. Чтобы выглядеть хорошо, она выбирает узкий белый пакет для кухонного мусора. В нем она выглядит почти элегантно. Облегающий наряд наподобие платьев с запахом от Дайен фон Фюрстенберг, с ярким, ярко оранжевым аксессуаром пояском из оплывшего электрического провода со штепсельной вилкой, болтающейся на конце.
В этом сезоне, говорит Инки, парики носят задом наперед. В моде разные туфли: на одной ноге – такая, на другой – другая. Берешь старое грязное одеяло, говорит она, вырезаешь в центре дырку для головы, надеваешь его, как пончо, – и ты готова для ночных развлекательных мероприятий на улице.
В тот вечер, когда они снимают номер в «Шератоне», Эвелин берет с собой три чемодана тряпья. На всякий случай. Пожелтевшие, вытянутые лифчики. Свитера со свалявшимся ворсом. У нее с собой целая банка косметической глины для лица – чтобы запачкать их еще больше. Они с мужем выбираются из отеля по черной лестнице: четырнадцать пролетов до двери, что открывается в переулок, – и вот, они на свободе. Они – никто. Два анонима. Не обремененные ответственностью ни за что.
Никто не смотрит на них, не просит у них денег, не пытается им что то продать.
Они шагают к мосту, они – невидимки. Надежно защищенные собственной бедностью.
Пакер немного прихрамывает: он надел правый ботинок на левую ногу, а левый – на правую, и ему неудобно. Эвелин открывает рот. И плюет на тротуар. Да, хорошая девочка, которую учили, что неприлично чесаться, где чешется, на людях, теперь плюется на улице. Пакер спотыкается, натыкается на нее, и она хватает его за руку. Он разворачивает ее к себе лицом, и они целуются – просто два влажных рта, и город вокруг исчезает.
В тот первый вечер на улице Инки приходит с потрескавшейся лакированной черной сумкой, в которой лежит что то очень вонючее. Такой запах бывает на море, в жаркий день при отливе. Запах, говорит Инки, это новый антисоциальный символ. В сумке – картонная коробка, в каких в «Chez Heloise» упаковывают еду навынос. В коробке – большой кусок рыбы размером с кулак
– Красный берикс четырехдневной давности, – говорит Инки. – Если что, просто помашешь сумочкой. Если хочешь, чтобы от тебя держались подальше, запах – лучший телохранитель.
Вонь – новый способ защитить свое личное пространство. Устрашение посредством запаха.
К любому запаху можно привыкнуть, говорит Инки, даже к самому противному.
Она говорит:
– Ведь ты же привыкла к «Eternitu» Кальвина Клейна?…
Инки с Эвелин отходят в сторонку, чтобы немного остыть от шумной вечеринки. Заворачивают за угол. Там, чуть дальше по улице, свита какой то красотки, обряженной в мини юбку, вываливается из лимузина. Худые, стройные люди с хедсетами, соединяющими рот и ухо. Каждый из них занят беседой с кем то другим, кто сейчас далеко далеко. Инки с Эвелин проходят мимо. Инки спотыкается, машет сумкой с протухшей рыбой, задевает ею рукава кожаных и меховых пальто. Телохранителей в темных костюмах. Личных секретарей в черной одежде от лучших модельных домов.
Свита сбивается в кучку, отходит подальше, все тихо стонут и закрывают носы и рты наманикюренными руками.
Инки, как ни в чем не бывало, идет вперед. Она говорит:
– Обожаю так делать.
Со всеми этими нуворишами, говорит Инки, пора менять правила. Она говорит:
– Бедность – теперь эта новая разновидность аристократии. Впереди – небольшая толпа из миллионеров от Интернета и арабских нефтяных шейхов. Стоят – курят у входа в художественную галерею. Инки говорит:
– Давай будем их доставать: просить денег… Это – их отдых от жизни Пакера и Маффи Хадсон, генерального директора текстильной корпорации и наследницы табачной империи. Бегство на все выходные в безопасную зону
Алкаш из «Global Airlines» – это, так на минуточку, Вебстер Баннерс, по прозвищу Скаут. Они с Инки и Маффи встречают на улице Скини (Сквалыгу) и Фризи. Потом к ним присоединяются Пакер и Боутер. Потом – Туфля и Костяшка. Они все пьяные, играют в шарады. В какой то момент Пакер выкрикивает:
