— Мы плыли на одном пароходе! По вашему приказу меня вышвырнули из каюты. Ну!
— Видимо, за дело, — пробасил Лысый на ходу.
— Подлец! — Андрей кинулся следом.
— Белопольский! Стой! — испуганно прокричал сзади Митька.
Андрей выскочил на улицу, и тут с двух сторон на его голову обрушились два страшных удара. Он рухнул, потеряв сознание.
— Нам не подходит, — сказал Лысый Митьке. — Кого вы приводите, Дорофеев?.. Оттащите подальше.
Придя в себя, Андрей вернулся в дом, где он жил вместе с генеральшей. Здесь его уже давно не ждали: клетушка была пересдана, кое-какие оставшиеся вещи покойной бесследно исчезли. Андрей сгоряча съездил по уху хозяину — иссушенному солнцем, точно вяленому, турку. Тот выдержал сильный удар на ногах и схватился за нож. Пришлось Белопольскому ретироваться: не хватало в его положении попасть в полицию!
Без цели и денег бродил он по огромному чужому и жестокому городу. Ночевал, где придется. Хорошо хоть потеплело и ночи не были холодными. Крепло желание убить Лысого. В этой скотине воплотилось все ненавистное Белопольскому: животная, тупая сила, жандармское хамство, ощущение своей власти над другими людьми. Желание становилось навязчивой идеей. Андрей е раз видел, как встречает Лысого, как останавливает его, дает пощечину и предлагает стреляться на любых условиях, как убивает его (Белопольский считался лучшим стрелком в полку и потом, в свите Слащева; он одинаково отлично стрелял из любого оружия, и мысль о том, что он может промахнуться и будет убит или ранен, не приходила ему). Но ни Лысого, ни Митьки Андрей не встречал. Разве это просто — найти человека в таком городе, как Константинополь?!
Однако надо было как-то жить. Позорное чувство голода стало постоянным. Однажды, обратив внимание на афишные призывы, Андрей чуть не стал солдатом Иностранного легиона — Legiones etranges, — пушечным мясом для войны в Тунисе или Марокко. Он направился даже к ближайшему вербовочному пункту. Верзила — французский сержант с бульдожьей челюстью, оглядев его тощую ширококостную фигуру весьма скептически, хотел было сострить или сказать обидное, но что-то, видно, остановило его. Злые серые глаза Андрея или поседевшая голова, быть может. А когда Белопольский представился, назвал себя капитаном и обратился к сержанту на превосходном французском языке, тот внезапно проникся почтительным уважением и, встав, протянул бланк контракта. Контракт заключался на пять лет. Завербованный получал сто франков на руки ежемесячно, и еще сто переводилось в фонд, обладателем которого солдат становился в конце службы. Если оставался в живых, разумеется. Андрей заколебался. Манили деньги. Подписать эту бумажку и смыться? Пусть они ищут, разве найдут? А найдут? Поедет в Африку служить Франции. Подумаешь, еще пять лет войны!.. С другой стороны, Иностранный легион — это дикие нравы, жесточайшая дисциплина, изощренная система наказаний — палки, карцер, подвешивание. Сержант уловил его колебание.
— Не думай шутить с нами, парень, — мрачно предупредил он. — Иностранный легион — не школа для девочек. Почеши как следует затылок и приходи завтра.
— Я без гроша, честное слово.
— La fortuno est une tranche courtisane![3] — сержант попытался выкроить некое подобие улыбки. — До завтра. Надеюсь, не умрешь.
— Надеюсь, — и Андрей вышел с твердым решением никогда больше не возвращаться...
И действительно не вернулся: на следующий день он выиграл две сотни лир на тараканьих бегах. Андрей выигрывал еще несколько раз и зачастил на кафародромы. Но фортуна повернулась к нему спиной. Он вновь обезденежел. И тогда, проклиная себя за слабость, казнясь и мучаясь, он продал последнее, что имел, — платиновую ладанку, повешенную ему на шею генеральшей Кульчицкой. Это была подлость. По отношению к умершей, к памяти ее. Ладанка, сверкнув в руках менялы, исчезла безвозвратно. И деньги, полученные за нее, он проиграл за два заезда. Единственным утешением была нежданная встреча с Митькой Дорофеевым. Андрей, пригрозив, узнал: фамилия лысого полковника Бадейкин, он — бывший жандармский офицер из Вильно, а ныне — доверенное лицо высоких кругов. В настоящее время ведет вербовку монархически настроенных офицеров в лигу, куда он, Митька, и хотел привести Андрея. Ничего больше. Он не виноват в том, что там произошло: это недоразумение. Андрей с удовольствием ударил Дорофеева по щеке, но Митька стерпел и это, смолчал. Боялся Белопольского: за ним всегда ходила слава офицера, которому человека убить — просто, как высморкаться.
На следующее утро Андрей упросил взять его на борт французского пароходика, возившего продовольствие для корпуса Кутепова, и отплыл в Галлиполи.
Город произвел на Белопольского ужасающее впечатление. Но первый офицер, встреченный на пристани, окликнул его. Это оказался старый приятель и сослуживец, капитан Калентьев. Андрею показалась неприятной и ненужной их встреча, и он сделал вид, что не расслышал обращение к нему. И Калентьеву показалось, он обознался, а Белопольский с горечью подумал о том, как он изменился, что даже приятели с трудом узнают его. И действительно, что осталось в сегодняшнем оборванном и голодном бродяге от прежнего блистательного боевого офицера.
Дул норд-ост, нес дождевую пыль. Андрей замерз, на душе было мерзко, тоскливо. Хотелось спать, но, пересилив себя, он пошел по городу в надежде найти Лысого и быстро решить дело, ради которого нелегкая принесла его сюда. Улица, поднимающаяся от каменистого морского берега, привела Белопольского к двухэтажному зданию с деревянным верхом и черепичной крышей, где, как он догадался по флагу, часовым и снующим офицерам, размещался штаб Кутеповского корпуса. Почему-то явственно представилось: сейчас выйдет Лысый... Андрей, подняв ворот шинели и надвинув поглубже фуражку, присел поодаль на камень, не спуская взгляда с дверей, калитки в заборе и одновременно — с трехоконного эркера, выступающего на втором этаже. Приходили и уходили офицеры, носились посыльные. Подъехал старенький, чадящий автомобиль, из которого солидно и торжественно вылез генерал-майор Штейфон. Белопольский сразу узнал его, а часовые взяли «на караул». Андрей просидел более часа, Лысый не показывался, да и глупо было надеяться, что он — тут как тут, словно черт, выскочит из коробочки. Андрея колотила дрожь — не то от холода, не то от волнения. Необходимость согреться вновь погнала его по городу, по кривым турецким улочкам без названий и переулкам с нависшими над разбитой мостовой деревянными мансардами, точно наспех сшитыми из тонких досок. Он миновал несколько грязных кофеен и мелочных лавчонок, думая, что ничего еще не ел и не хочется будто, — и вышел на бойкую торговую улицу. Здесь казалось довольно людно. Сновали тяжело груженные ослики. Слышалась турецкая речь, преобладали красные фески. Улица вела к рынку. Толпа густела. Мелькали в ней пестрые сенегальцы, с красными помпонами на синих беретах французские моряки, русские солдатики, несущие на продажу дрова, юркие перекупщики, говорящие шепотом.
Согревшись чуть-чуть, Белопольский пришел к управлению русского коменданта города. Ведомство генерала Штейфона размещалось в бывшей турецкой крепости, в «белой башне», где когда-то содержались пленные запорожские казаки. В нижнем этаже — гарнизонная гауптвахта и караульное помещение, наверху — комендатура. Полоскался по ветру русский флаг. Томился часовой. Все, как положено. «Завоевали Галлиполи, — подумал Белопольский. — Взяли штурмом такой город!» Он покрутился вокруг комендатуры с полчаса, пока не закоченел, но, конечно, и тут не увидел Лысого. Незаметно серело, день кончался, я Андрей решил, что пора наконец подумать и о ночлеге, крыше над головой и хоть куске хлеба, который каким-либо образом предстояло добыть. Он опять побрел по улицам, разглядывая все, что могло послужить хоть каким-нибудь пристанищем. Но в Галлиполи, казалось, каждая щель была уже занята людьми. В полуразрушенной мечети размещалось целое военное училище. Сараи, пакгаузы, склады и караван-сарай на базарной площади были забиты солдатами и офицерами технических полков. Брошенные полуразрушенные дома кое-как переоборудованы под общежития — окна заложены камнями, щели заткнуты морскими водорослями, вместо дверей — одеяла или мешковина. Развалины кишели людьми. На одном из «домов», состоящем всего из двух стен, словно в насмешку было написано белой краской: «Вилла «Надежда», мест для курящих 53, для некурящих 112...» Да, и в городских развалинах не находилось места для князя Белопольского! Долгие блуждания привели его на берег моря. Он набрел на пещеру, в которой рыбаки прятали сети, забрался туда и, найдя себе местечко среди десятка таких же, как он, бездомных, блаженно вытянулся на чуть влажных, пахнущих морем сетях.
Несколько дней Белопольский выслеживал Лысого. У него даже появилась на миг мысль, что Митька обманул его, но он решительно отогнал ее: Дорофеев был испуган, их встреча оказалась внезапной, он не посмел бы соврать — Лысый в Галлиполи.
