– Под кроватью?
– Ну…
– Нечего защищать его, Розанна. Он знает, что под кровать нельзя, а ты ему десять минут назад сказала…
– Я просто надену свитер поверх…
– Фрэнк, сынок, иди сюда, – велел папа. – Встань вот сюда.
Папа указал на пол у самых своих ног. Мама слегка подтолкнула его, и Фрэнк подошел и встал, где надо.
– Ты был под кроватью?
Фрэнк покачал головой.
– Спрашиваю еще раз. Ты был под кроватью?
– Нет, – сказал Фрэнк, потому что больше сказать было нечего.
– Фрэнк, ты не послушался меня, а сейчас еще и врешь. Что мне теперь делать?
Фрэнк молча уставился на него.
– Ну же, скажи, что мне теперь делать.
Фрэнк опять покачал головой. Папа сказал:
– Придется тебя выпороть.
– Нам пора, – вмешалась мама. – Может, после…
– Ждать нельзя. Если наказать лошадь или собаку через пять минут после проделки, они не поймут, за что их наказывают. С мальчиком то же самое.
Розанна сделала шаг назад.
Уолтер снял ремень. Иногда он использовал ложку или щетку, потому что, как правило, был одет в рабочий комбинезон, но сейчас они собрались в гости, и у него был ремень. Он ухватил ремень за пряжку, и Фрэнку пришлось стоять лицом к окну, пока папа приспускал ему штаны и расстегивал его нательный комбинезон. Наконец папа стиснул плечо Фрэнка и начал хлестать его по попе. Фрэнк умел считать: он досчитал до шести, но боль затуманила его разум, и дальше он считать не смог. Но он не упал. Отчасти потому, что папа не позволил бы ему упасть, но еще потому, что Фрэнк не хотел падать. Каждый раз, как он заваливался вперед, папа удерживал его и наносил очередной удар. По щекам Фрэнка катились слезы, но он не стал вытирать их рукой или рукавом. Ему пришлось их слизывать, потому что они падали ему на губы. Потом все кончилось, и боль, и удары. Они с папой стояли молча, и папа застегнул ему нательный комбинезон и подтянул штаны. Затем он развернул его, и Фрэнк оказался лицом к папиным коленям. Уолтер наклонился вперед. Глаза у него горели.
– Фрэнки, – сказал он, – почему я тебя выпорол?
– Я забрался под кровать.
– А еще почему?
– За вранье.
– Скажи: «Я соврал».
После недолгого колебания Фрэнк повторил:
– Я соврал, – хотя ему казалось, что ложь у него вырвалась помимо воли.
– Ничего не бывает просто так, Фрэнки, – сказал Уолтер. – Тебя наказывают за непослушание и обман. Ты умный мальчик, смелый мальчик, и мы с твоей мамой очень тебя любим, но я никогда не видел никого более упрямого.
Папа встал, просунул ремень обратно в петли и застегнул пряжку. Вышла мама с заспанным Джоуи на руках.
Фрэнку казалось, что кожа у него под штанами горит огнем, но он держался прямо, пока слезы на щеках высыхали, а потом мама взяла его за руку и отвела на кухню. Усадив Джоуи на высокий стульчик, она окунула тряпку в ведро с водой и вытерла Фрэнку лицо.
– Не понимаю я тебя, Фрэнки, – сказала она. – Просто не понимаю. С виду настоящий ангелочек, но иногда в тебя будто дьявол вселяется!
Фрэнк промолчал. Несколько минут спустя они сели в коляску. Мама несла пирог и буханку хлеба.
– Ну, к ужину мы в любом случае поспеем, – сказала она.
Папа тряхнул поводьями и ответил:
– Да, должны.
– Но нас спросят, почему мы опоздали.
Папа пожал плечами. Фрэнк откинулся на подушку.
1924
Следующий ребенок оказался девочкой, и с ней не было никаких хлопот. Бабушки никак не могли согласиться, в кого она пошла такая смирная: мать Уолтера, Элизабет, утверждала, что это, должно быть, наследственность со стороны Розанны, а мать Розанны, Мэри, не желая выглядеть менее любезной, клялась, что это наследственность со стороны Уолтера. Девочку назвали Мэри Элизабет в честь обеих бабушек. У нее были темные волосы, но голубые глаза.
– У моей бабки были голубые глаза, – сказала мать Уолтера. – В нашей семье они то появляются, то исчезают.
Но смотреть в глаза как Аугсбергерам, так и Фогелям было все равно что глядеть на небо в солнечный день.
После рождения Мэри Элизабет Розанна не вставала с постели две недели, но не потому, что чувствовала себя ужасно, как после Джоуи, а потому, что стояла зима, на улице было холодно, все замерзло, и ей, в общем-то, делать было нечего. Мать провела с Розанной неделю, потом на неделю ее сменила мать Уолтера, и Розанне оставалось только дремать, кормить младенца и пробовать все, что предлагали бабушки: разумеется, овес во всех видах, вкусный и успокаивающий, а еще блинчики и сушеные яблоки, сваренные в яблочном сидре с корицей и сахаром, или вафли (Элизабет привезла из дома вафельницу). Счастливее всего Розанна чувствовала себя, когда сидела на краешке кровати, кормила младенца и наблюдала в окно за Фрэнком, который, закутавшись так, что виднелись только глаза, играл в снежной крепости, которую мать Розанны помогла ему построить в боковом дворе. В этом году снег был отличным – глубоким, не слишком мерзлым и не слишком рассыпчатым. Как приятно было смотреть на Мэри Элизабет
