дереве шумели вороны, поэтому я… – Она встала, скрестила руки поверх халата и воскликнула: – Господи боже, Уолтер!
Джо снял куртку и накрыл ею Уолтера, но лицо все-таки закрывать не стал. Он хотел в последний раз сделать вид, что отец всего лишь спит.
– Проводи меня в дом, – попросила Розанна. – Я позвоню в похоронную службу. Наверное, в ту же самую, которую мы использовали, когда умер дедушка Уилмер. Как жаль, что твоя бабушка до этого дожила.
Они шли медленно, и она держалась за руку Джо.
– Думаешь, сердце отказало? – спросил Джо.
– Думаю, он давно знал, к чему все идет, потому-то и отказался ходить к врачу после смерти доктора Крэддока. Ох, господи. Какой упрямец! – Она вытерла глаза изгибом локтя и продолжила: – Нет, Джоуи. Не ходи со мной. Я знаю дорогу. Пойди посиди с ним, пока не приедут из похоронной службы. Я позвоню Фрэнку, Лиллиан и Генри. Клэр сегодня может не ходить в школу.
Джо отпустил ее руку, глядя, как она, сгорбившись, суетливо пробирается через поле в покрытых мокрой грязью сапогах. Повернувшись, он зашагал назад к Уолтеру, постоял с минуту и сел. Отсюда он видел, на что смотрел отец в последние мгновения жизни – на длинную полосу вспаханной земли, простиравшуюся на восток, на нежный изгиб далекого горизонта и едва заметные верхушки старой защитной полосы деревьев на участке Грэхамов – они сажали голубые ели, но выжили из них единицы. Джо надеялся, что отец видел птиц – сейчас в небе парили два краснохвостых сарыча. Справа он, наверное, видел верхний этаж и крышу дома Джо, дома Лоис, дома Минни, теперь дома Энн, где сейчас Лоис наверняка удивляется, куда запропастился Джо, а Минни собирается на работу.
«Какая жалость, – подумал Джо, – что эта тишина скоро сменится суетой заупокойной службы и похорон, но Уолтер, конечно, ожидал этого». Джо считал, что куда лучше было бы утонуть в земле прямо на этом месте, мимо которого каждый день пробегали бы все члены семьи, здоровались бы с ним или делились воспоминаниями. Несколько раз глубоко вздохнув, Джо в последний раз приблизился к Уолтеру. Он закрыл глаза и слушал, как ветер проносится по поверхности земли. День становился все теплее, и Джо понемногу обволакивал душистый запах земли.
Едва проснувшись, Клэр сразу подумала о печенье. В выходные, когда Клэр должна была приглядывать за Энни, Лоис позволяла ей испечь три порции, и каждый раз она сама насыпала муку, нарезала масло, сыпала соль и разрыхлитель, а потом, как можно быстрее, похлопывая и постукивая, замешивала тесто, раскатывала его и – стук, стук, стук – разрезала его специальным фигурным резаком. В отличие от мамы, Лоис не подбирала остаток теста, чтобы приготовить вторую, менее вкусную порцию. Лоис нарезала остатки случайными формами и клала их на другой противень; а доставая их из духовки, она говорила:
– Вот что тебе нужно знать о геометрии. Попробуй.
Печенья были хрустящие, слоистые и насыщенные маслом – сплошные края, никакой сердцевины. Клэр, уже одетая и готовая к автобусу в школу, вошла в пустую кухню. Ей понадобилось пять минут, чтобы достать муку, масло, разрыхлитель и соль. Она сделает папе сюрприз. Прошлой ночью она читала «Ребята Джо» – было поздно, и у нее на прикроватной тумбочке горела только маленькая лампочка, – папа постучался в дверь и заглянул к ней. Волосы у него стояли дыбом. Улыбнувшись, он вошел и сел на кровать. Увидев, что она читает, он рассмеялся и сказал:
– Ну, по крайней мере, это я могу понять. – А потом добавил: – Твоя мама – заяц, а я – черепаха, но, Клэр, я очень надеюсь, что ты станешь кем-нибудь другим, потому что, на мой взгляд, это негодные твари.
Она поцеловала его в щеку и сказала, что станет кошкой.
– Это хорошо, милая, – ответил он и пошел вниз в туалет.
Духовка всегда горела для тепла в доме, поэтому, сунув руку внутрь, чтобы проверить температуру (очень горячо), Клэр не задумалась о том, где сейчас мама. Маму прямо-таки тянуло к Энни, и она все время бегала через южное поле в дом Джо, чтобы спросить, не нужно ли им чего. Папа, конечно же, в амбаре. Туда он первым делом ходил каждое утро. Клэр слышала, как чуть ли не перед рассветом он спускается по лестнице, покашливая и бормоча себе под нос. Это означало для нее, что день начался, что пора просыпаться и думать о том, что надеть, чем заняться, что терпеть, чего ждать. Сколько она себя помнила, так начинался каждый день.
Она работала руками не так быстро и не так легко, как Лоис, и ей приходилось запястьем поправлять очки на носу, но когда она поставила противень в духовку, печенье выглядело красиво – круглое и пышное, по три штуки в ширину противня и по четыре в длину. Когда она закрывала дверцу духовки, в кухню ворвалась мама и воскликнула:
– Господи, что ты делаешь?
– Пеку пече…
– О боже! О боже! – причитала мама. – Кто будет это есть?
– Папа.
– Нет, нет, нет! – выкрикнула мама.
Клэр поняла, что папа мертв (хотя она вообразила его не под изгородью из шелковицы, а на спине посреди дороги), задолго до того, как мама произнесла эти слова вслух. Мама разрыдалась и закашлялась, затем начала сморкаться, и пока она не говорила это, Клэр могла не реагировать, могла не чувствовать то, что непременно почувствует потом. Это чувство напоминало пустой дом с разбитыми окнами, с потрескавшейся краской, со сломанными столбами и обваливающейся крышей на крыльце. Ничего подобного она никогда не видела, но знала, что теперь ей вовек этого не забыть.
