Так вот как проводят время его придворные, пока он занят делом! И, видит Бог, у этого молодца есть вкус! А кто она такая? Стройная фигурка, вся в пестринках от солнечного света, проникающего сквозь кружево листвы. Ну, конечно же, это старшая из сестер Болейн. Другая дочь, та, о которой сэр Томас только что говорил.
Генрих посмотрел на нее уже более заинтересованно. Он должен был видеть ее раньше при дворе, но это было давно, да к тому же, всегда в тени, в толпе свиты, где придворные были немы и безлики. Разве могла она там так заразительно смеяться и расцвести, как здесь, под этим ярким солнцем. Такая соблазнительная хохотушка, совсем не похожа на томную красавицу Мэри Болейн. Да и играет с фантазией!
Заинтригованный, Генрих подошел своей легкой походкой к клумбе с тимьяном. Уайетт, стоявший к нему спиной, читал стихи, а девушка сочиняла к ним мелодию. Никто из двоих не заметил короля, пока между ними не легла его тень.
Девушка опомнилась первая. Застигнутая врасплох, она была готова возмутиться, но только покраснела от замешательства. По ее реакции опытный Генрих сразу понял, что перед ним девственница. А враждебность в ее взгляде можно было объяснить обидой за сестру, а вовсе не тем, что он так внезапно нарушил их уединение. Она была достаточно смышленой, чтобы с честью выйти из неловкой ситуации. Одно грациозное движение — и она была уже у его ног, утопая в складках платья.
— Да сохранит Господь Ваше Величество! — вымолвила Анна.
Стоя над ней, Генрих отметил, что тело ее еще более прекрасно, чем лицо.
— Уайетт, вы прямо как собака на сене. Почему бы вам не представить эту юную леди, вместо того чтобы прятать в саду под яблоней? — подначивал он Томаса не без удовольствия.
Сказав, что подобает в таких случаях, король мог спокойно удалиться, но их занятие заинтересовало Генриха. Его отличная память сразу выдала нужные сведения.
— Сестра мне как-то говорила, что вы хорошо поете, — обратился он к Анне, позволяя ей встать.
— Как Орфей! — вставил ее обожатель.
— Бога ради, скажите, как поживает миледи? — спросила Анна с живым интересом.
Генрих засмеялся, усаживаясь на садовый табурет, предусмотрительно поданный Уайеттом.
— Как птичка в гнездышке. Я видел ее в Вестропе, она уже скоро станет матерью.
Он сорвал мушмулу и с удовольствием попробовал ее.
— А на чьи это слова вы тут музыку сочиняли? На ваши, Уайетт?
— Нет, сэр. Они принадлежат леди.
Удивление Генриха было очевидным. Он сам писал неплохие стихи. Жестом он заставил Анну снова сесть на ветку и подал отложенную лютню. Ей ничего не оставалось, как начать играть. Каково же было сочинять музыку для своей простенькой баллады перед монархом, который сам был автором многих антифонов, распеваемых во всех церквях Англии! Она была готова провалиться сквозь землю.
Но вскоре они так же увлеклись этим занятием, как и до появления Генриха, только теперь их было трое. Большинство советов короля были гораздо лучше, чем их собственные, а один раз он даже нагнулся и взял у Анны лютню. И если он и заметил при этом ее шестой палец, который она всегда старалась прятать, то не подал вида.
— А попробуйте это в другом ключе, — предложил он и наиграл мелодию в миноре. — Мне кажется, так эта вещь будет звучать более печально и просто очаровательно.
Хотя Генрих и не был мастером игры на лютне, но музыкальный слух его и вкус были безупречны. И сейчас он наслаждался: в любви к музыке эти молодые люди были ему под стать. Он совсем забыл о гостеприимном хозяине и поданных лошадях. Его юные друзья доставили ему высшую радость: в пылу своих занятий они относились к нему как к равному, совсем забыв, что он король.
Он пропел только что придуманную мелодию, а Анна, следя за его отбивающей такт рукой, подыгрывала ему на лютне. Результат превзошел все ожидания.
— Когда-нибудь вы должны сыграть это моей сестре, — сказал король.
Потом он начал говорить о влиянии итальянских сонетов на английскую поэзию, попутно расспрашивая Анну о французских композиторах, и поднялся с неохотой только тогда, когда обнаружил, что весь дом в тревоге поднят на ноги в поисках его персоны.
— К чему весь этот переполох? Неужели эта глупая гувернантка не могла сказать, что я здесь? — пожаловался он, лакомясь напоследок мушмулой.
Уайетт и Джордж приступили к своим обязанностям. Сэр Томас и леди Болейн торжественно провожали короля, а Анна покорно шла сзади. Она находилась в каком-то оцепенении от полученного впечатления. Серьезно занимаясь музыкой, Анна считала, что не лишена таланта, а тут появился человек, который взял незнакомые стихи и шутя, за какие-то полчаса, довел их до совершенства, точно подыскав мелодию. Да к тому он еще хороший спортсмен, знающий латинист и король.
Генрих молодцевато вскочил на лошадь; в верховой езде он тоже преуспел и знал, что в седле смотрится великолепно. Но позволял он себе такие спектакли, только когда ум его был занят чем-то важным, — тогда все у него выходило естественно, совсем как у истинных Плантагенетов, которым он втайне завидовал.
— Вы должны привезти свою дочь ко двору, — сказал он хозяину на прощанье.
Как только король развернулся ко всем своей широкой спиной, Анна бросила Уайетту розу.
Она стояла на террасе, пока веселая кавалькада, миновав ворота, не скрылась из виду. Все домашние уже разошлись, а она все еще медлила, любуясь цветами, бабочками и птицами. Совсем как в тот последний день перед отъездом. Только теперь не было того торжественного ожидания, и в мыслях сквозила какая-то необъяснимая печаль. В конце концов, может, это и лучше — жить тихо и спокойно в родном Кенте, быть женой местного дворянина, как Джокунда. Успокоиться на достигнутом, ни с кем не соперничать. С ней всегда будут любимые книги, музыка и верные друзья в Эллингтоне. Будут преданность и доброта.
И снова, как и тогда, Симонетта звала ее, но на сей раз по приказу отца. Анна медленно направилась к дому. Она шла, опустив голову, погруженная в свои мысли, на лице ее блуждала нерешительная улыбка. Только пройдя ползала, она обнаружила присутствие отца и мачехи, которые ждали ее. Было видно, что Джокунда только что о чем-то спорила и остановилась на полуслове.
— Где ты была, Анна? Я послал за тобой тотчас, как уехал король, — спросил сэр Томас.
Анна подняла голову и замерла, как испуганное животное, почуявшее опасность. Она заметила разложенные на столе бумаги, от нее также не укрылось лихорадочное состояние Джокунды, когда та подвигала к окну стул, чтобы заняться рукоделием, — было ясно, что мачеха хочет использовать эту работу как предлог, чтобы не участвовать в разговоре. Анна вся окаменела от дурного предчувствия, оно как-то перекликалось с ее внезапной печалью в саду.