Этим утром, по дороге к мавзолею, я вспомнил песню, которую мой отец когда-то пел мне и которая называлась (если память мне не изменяет) «Все крылатые созданья» или как-то похоже. Любопытная вещица, где каждый куплет посвящен отдельной пичуге. О полноценном припеве не было и речи, только несколько тактов, где надо было свистеть, подражая стилю птицы из куплета. И потому, спускаясь по черной лестнице и чувствуя, как падает температура вокруг, я заполнял колодец руладами и трелями всех сортов и представлял себя хранителем какого-то подземного птичника.
Обычно я посещаю усыпальницу родителей не чаще двух или трех раз в год, но в последнее время чувствовал растущую потребность вознести молитву в их присутствии. Совершить попытку единения.
Мавзолей был первым, что я распорядился построить. Мне тогда было двадцать два. Теперь я вижу, что был тогда слишком незрел, чтобы как следует вести хозяйство, но у меня не было выбора. Оба родителя были мертвы, а я был их единственным ребенком. Так что я принял бразды и постарался, чтобы мое управление домом было достойно их памяти. Бодро вставал ранним утром и проводил день, решительно обходя поместье. Прежде всего, я решил построить для них место упокоения как можно величественнее. Иными словами, я сразу взял быка за рога.
Вы входите сквозь огромный деревянный портал, где обитают две дюжины музыкантов — каждый в собственной маленькой нише. Прекрасная партия застывших менестрелей... Трубачи трубят, арфисты щиплют струны и так далее. В самом мавзолее шесть резных колонн подпирают потолок, а их, в свою очередь, поддерживают у основания каменные фигуры. Под одной колонной престарелый богослов читает из открытой книги, под другой обнаженный мальчик дует в морскую раковину. Поначалу они просто очаровывали меня, эти каменные обитатели моего личного подземного мира, но сейчас, когда я спускаюсь, чтобы возложить венок или просто поразмыслить, меня печалят и старик, изучающий все ту же пустую страницу, и мальчик, все еще не извлекший ни звука из своей раковины.
Крыша заполнена ангелами и херувимами. Когда-то они с кротким видом глядели вниз, на склеп моих родителей, излучая любовь. Но никто не предупредил меня, что воздух там, внизу, очень влажен и что со временем он разъест камень. И теперь херувимы, похоже, созерцают собственные увечья, да и ангелы больше напоминают горгулий, которые скалятся с карнизов дома.
Отделка по всей высоте арок, с такой любовью выполненная резцом каменщика, покрылась выбоинами и щелями уже через год. Статуя длинноволосой девы чудесным образом остается нетронутой атмосферой, но там, где она когда-то протягивала своими тонкими руками цветы и виноград, теперь она предлагает лишь свои груди, а из обоих плеч выдаются только щербатые обрубки. Однажды я спустился вниз и обнаружил, что ее каменные фрукты лежат, расколотые, на земле, как будто она утомилась держать их год за годом и бросила вниз.
Только в прошлом году один из грифонов, который всегда сидел на уступе под потолком без единой жалобы, затеял перепрыгнуть склеп, чтобы провести время со своим заскорузлым близнецом. Нет сомнений, что он так долго сидел на карачках на своем насесте, что, надеясь покрыть расстояние одним прыжком, обнаружил, что одеревенел от столь долгого сидения, и в итоге вообще едва ли покрыл какое-то расстояние. Он просто упал, ударился об пол и разлетелся вдребезги, по дороге отхватив нос у женщины с младенцем на руках.
Все население этой огромной сырой залы будто бы вернулось с какого-то странного поля боя. Словно здесь госпиталь для расколотых статуй. Каждый месяц пол подметают от края до края, но под ногами всегда хрустит песок.
Этим утром я склонил голову перед изображениями матери и отца, которые лежат рядом точно так же, как они лежали когда-то давно в постели. Каменные ангелы со всех сторон продолжают крошиться, но фигуры родителей остаются нетронутыми, поскольку вырезаны из каррарского мрамора, и раз в две недели горничная чистит их от обломков. Черты их лиц, хоть и сияют глянцем, всего лишь жалкое подобие настоящих. Отец мой в смерти выглядит более озабоченным, чем при жизни. Камень почти смягчил мою мать. Мрамор придает им желтоватый отсвет, как будто они вырезаны из свечного воска, хотя нет сомнений, что огонь моих родителей давно угас.
Странно, что их лица теперь моложе моего. В их отсутствие их единственный сын состарился. Когда я думаю о них, я всегда смышленый маленький мальчик. Не тот лысый и согбенный старик, которым я стал.
Прочтя молитву за мать и отца, я помолился о себе. Я чувствую, что меня беспокоит это наполовину ожившее воспоминание, этот обломок давнего сна. Нечто из очень далекого прошлого требует моего внимания.
Я спросил родителей: «Что именно я не могу вспомнить?» — но не получил ответа.
Они не говорят. Их губы плотно сомкнуты. Конечно, в конце концов, они и впрямь от меня ускользнули.
12 ноября
Весь день гулял около дома, восстанавливая силы. В области живота все еще немного побаливает. Должно быть, кожа растянулась, пытаясь вместить эти загадочным образом скопившиеся газы. В остальном чувствую себя гораздо лучше, разве что немного устал.
Первым делом принял мятную ванну и оделся в бархатные брюки и домашнюю куртку. Написал письмо с благодарностью мисс Уиттл из Нортон-ского Почтового Отделения, от которой я сегодня получил посылку, содержащую банку «Говяжьего Сока». Сопроводительная записка объясняет, что она прослышала о моих «трудностях с желудком» и что «прилагаемая говяжья вытяжка», которая для меня полнейшая новость, «гарантированно излечивает расстроенный кишечник». Дальше она пишет, что ее домочадцы часто применяют эту вытяжку как тонизирующее средство, и от всей души рекомендует мне тоже попробовать.
Странная жестяная баночка, должен сказать. Не более четырех квадратных дюймов, но довольно увесистая. На нижней стороне бирка с печатным текстом...
Этот экстракт состоит исключительно из сока превосходнейшей говядины, извлеченного легким нагреванием, без добавления воды или каких-либо иных субстанций, путем процесса, впервые обнаруженного нами, при содействии признанного светила терапии... принимать холодным.
Похоже, в наши дни ни одно средство не попадает на полку аптекаря без того, чтобы какой-нибудь терапевт, признанный или не очень, приложил к нему свое имя (конечно же, за неплохое вознаграждение). Каждое бритвенное лезвие, мозольный крем или средство для восстановления волос сегодня несет на себе восторженное личное одобрение какого-нибудь многоуважаемого Эксперта. И все же, как я заметил, многие революционные снадобья, превозносимые на внутренних полосах журналов в одном из номеров, редко появляются там в следующем. Не приходится надеяться, что их производители обанкротились и предстали перед суровым судьей, так что, надо полагать, эти молодчики постоянно перенаправляют свою энергию на другие лекарства, еще целебнее.
Что ни в коей мере не стоит расценивать как неуважение к мисс Уитгл и ее банке говяжьей вытяжки. Свою записку она заключила советом, чтобы я принимал половину банки с разбавленным бренди за ланчем, и, поскольку я питаю глубокое доверие к мнению женщины, я принял решение так и поступить. Время от времени живот все еще урчал и ворчал, и, похоже, этот сок говядины был подходящим средством, чтобы его унять.
Полдень застал меня в столовой, где я нервно поглядывал на банку, лежащую на скатерти. На упаковке был напечатан странный барельеф, и на время я задумался о том, что закругленный выступ крышки и экзотическая форма могут заставить подумать, что в банке не мясо, но ароматный турецкий табак. Я умудрился потратить таким образом несколько минут, прежде чем приступил к удалению крышки при помощи перочинного ножа. Просунуть нож в щель между крышкой и основанием удалось не без борьбы, а получив точку опоры, я потратил еще больше сил, чтобы разнять их. Нож как будто втуне старался одолеть притяжение вакуума, пока, наконец, крышка не отлетела с мощным хлопком. Под ней оказалась муслиновая обертка, очень липкая на ощупь, а завернув ее края, под толстой пленкой желатина я обнаружил твердый кожистый кубик, похожий на сморщенную карманную библию.
Нож без малейшего труда прошел в эту мясную субстанцию сквозь плотный студень, но, едва он проткнул темную кожицу, омерзительная вонь вырвалась наружу. Все мое тело отпрянуло, как будто меня ударили в грудь, и мне потребовалось немало усилий, чтобы держать банку на расстоянии от себя, пытаясь при этом сохранить равновесие и вернуть разуму способность мыслить. Таким едким и всепроникающим был этот запах, будто живой зверь возник прямо в моей столовой. Мне пришлось вытирать глаза платком, пока я не пришел в себя, чтобы открыть окна и впустить немного воздуха, пригодного для дыхания.
