Какая трагедия быть французом в это страшное время! Француз сейчас не что иное, как Гамлет, в бесполезном и бездумном порыве прокалывающий шпагой Полония и своего дядю… Французы, это — всемирные Гамлеты…
Лейтенант Дюмэтр, словно маленький мальчик, вдруг сел на темную землю, уткнул лицо в ладони и зарыдал. Перестав плакать так же неожиданно, как и начал, он, не смахнув со щек слез, прикусил нижнюю губу. Что за глупость, подумал он. Я же взрослый человек…На этот вопрос ответ должен быть. Ведь я — не единственный француз на этом континенте. Ключ к разгадке — солдаты. Если бы я знал, что они хотят… Если бы можно было невидимкой оказаться среди них. Врагу сдавались не только артиллерийские батареи… Перед ним капитулировали целые армии… Офицеры выходили вперед с белым флагом и предлагали свои услуги недавним противникам. Капитан сейчас в Алжире, и никто не сможет меня остановить. «Дорогой сэр, есть ли здесь люди, говорящие по-французски? Дорогой сэр, Лейтенант Дюмэтр, командир артиллерийской батареи докладывает вам, что желает объединить усилия вверенной ему части с действиями Американской армии и встать под американские знамена в борьбе против общего врага в Северной Африке…». Наверняка есть какие-нибудь правила сдачи в плен, потому что в армии поведение расписано на все случаи жизни. Отцу и матери придется самим заботиться о себе. Вот только солдаты…
Лейтенант Дюмэтр шлепнул себя по бедру и поднялся на ноги. Все-таки он пришел к нужному решению. Он не испугался контрольной по арифметике, и теперь точно знал, какой ответ следует получить. Он придет к солдатам и обрисует им положение. Сделает это просто… Понятными словами…
Лейтенант решительно зашагал в направлении передового орудия. Так быстро он не передвигался вот уже целую неделю.
«Солдаты, — скажет он им, не забыв при этом понизить голос, — дела обстоят следующим образом. Не знаю, известно вам этот или нет, но завтра здесь появится американская армия». Офицеры никогда не знают, насколько информированы их подчиненные, и какие слухи достигли их ушей. Не известно им и то, какие факты получают подтверждение, какие пророчества произносятся, какие наказания назначаются, какие награды раздаются и кто из начальства подвергается разжалованию за утренней солдатской сигаретой или в казарменных сортирах. «Я получил приказ оказывать сопротивление, — скажет он, — Лично я не считаю, что эти приказы нас к чему-нибудь обязывают, так как убежден в том, что все французы должны выступить в поддержку того дела, ради которого сейчас сражается Америка». Возможно эти слова могут показаться чересчур патетичными, подумал он, но совсем без пафоса воевать невозможно. «Я намерен выйти к американцам с флагом мира и сдать им все орудия этой батареи.» После этого следует обратиться к тем, кто может не согласиться. «А те, кто не пожелают разделить мои взгляды, могут отойти в тыл…» Нет. Так не пойдет. Они уйдут, все расскажут, а к утру сюда примчится эскадрон кавалерии, и с лейтенантом Дюмэтром через полчаса будет покончено. Может быть, задержать их здесь? Но как это сделать? А что, если все они люди Виши? Платит им правительство Виши, а тысячи и тысячи находящихся в Африке французов сделали ставку на победу Германии. Да они хладнокровно его пристрелят.
Дюмэтр ещё раз проклял себя за тот фокус, который он выкинул и в результате которого он оказался среди двух сотен чужих людей. В своем бывшем дивизионе он мог спокойно отозвать в сторонку сержанта Губилля, откровенно с ним потолковать и получить столь же откровенный ответ. Сержанту Губиллю было сорок пять лет, и к молодым офицерам он относился не только терпимо, но и испытывал в отношении их некоторое подобие отцовских чувств. Если бы в этой унылой равнине нашелся такой человек, то он мог бы спасти не одну жизнь…Так или иначе, но сержанта Губилля под рукой лейтенанта Дюмэтра в данный момент не было. Может быть, его сможет заменить этот бретонец… этот крестьянин… Как его там? Кажется, Буяр… Буяр старше всех. У него располагающий вид и он, похоже, человек честный…
Лейтенант глубоко вздохнул и резво зашагал к передовому орудию. Дюмэтр пока не знал, как поступит, но в том, что делать что-то надо, он не сомневался…
А под импровизированным навесом негромко, но резко говорил Буяр. Его лицо старого, доброго крестьянина совершенно преобразилось. Веселые, внушающие доверие морщинки вдруг куда-то исчезли, и физиономия теперь не выражала ничего, кроме отчаяния и решимости.
— Будет оказано лишь символическое сопротивление, — говорил он.
Сидевшие вокруг Буяра солдаты слушали, уставившись в землю, и лишь изредка бросали на него полные смущения взгляды.
— Символическое сопротивление неизбежно приведет к символическим смертям… — Буяр задумчиво и неторопливо обвел взглядом лица слушателей… — а символические покойники кормят ничуть не меньше червей, чем все другие…
Лишь Жувэ, самый юный из всех не мог сидеть спокойно. Он то и дело потирал себе шею или, начертав на песке какие-то знаки, принимался внимательно их изучать.
— После того как мы убьем красавчика-лейтенанта, наши жизни окажутся в наших руках. Мы распорядимся ими так, как сами пожелаем.
— Оценим ситуация с политической точки зрения, — сказал Лаба. — Если победят немцы, то нам — крышка…
— Может быть, — неуверенно произнес сержант Фурье: в его голосе слышалась боль, вызванная необходимостью принимать решение. — Может быть, нам немного подождать и посмотреть, как будут развиваться события?
— Подождать и посмотреть на свои похороны, — сказал Буяр.
— По меньшей мере, — вмешался Лаба, — нам следует поговорить с лейтенантом. Послушать, что он скажет.
— Я сражался на Маасе, — сказал Буяр, — и хорошо знаю, что такое беседы с лейтенантами. Если вы трусите, то я беру всю ответственность на себя… — он оглядел солдат с нескрываемым презрением крестьянина. — В этой войне убьют ещё очень много людей. И если надо, то я и самостоятельно смогу разобраться с лейтенантом…
— Прежде мы должны с ним поговорить, — упрямо повторил Лаба.
— С какой стати? — громко спросил Буяр.
— Может быть, он на нашей стороне. Может быть, он тоже не хочет драться с американцами…
Буяр сухо рассмеялся и сердито плюнул на землю.
— Вы все дети! — бросил он. — Если лейтенант после двух лет войны все ещё остаётся в армии, то американцев он, наверняка, терпеть не может. А я их люблю. В данный момент я просто без ума от американцев. И если у нас есть хоть какая-нибудь надежда остаться живыми в этом вонючем году, то надежда эта — американцы. Мне сорок пять лет, и я участвовал в двух войнах. В третей войне я желаю сам выбирать, на чьей стороне драться…
— Тем не менее, — негромко, но очень настойчиво произнес Лаба, — с лейтенантом ничего не случится, пока мы с ним не поговорим.
— Что касается меня, — вскакивая на ноги, бросил капрал Милле, — то мне надо заступать на дежурство на наблюда…
Закончить фразу ему так и не удалось. Буяр поднял винтовку и, легонько прикоснувшись кончиком штыка к груди Милле, сказал:
— Сейчас ты дежуришь здесь, капрал… — ковырнув кончиком штыка пуговицу на груди Милле, Буяр продолжил: — В повестке дня палаты депутатов вопрос, который можно решить лишь при полном кворуме.
Капрал Милле осторожно уселся на землю.
— Мне плевать, капрал, — с ухмылкой сказал Лаба, собираешься ты сражаться за правительство Виши или нет. — Я настаиваю лишь на том, что с лейтенантом предварительно надо переговорить.
Сказав это, Лаба примирительно потрепал Буяра по плечу, тот отвел тяжелый взгляд от лица капрала, и последний облегченно вздохнул.
Несколько секунд все молча смотрели в землю. Буяр первым поднял глаза и обвел вопросительным взглядом людей, с которыми судьба свела его в пустыне в этот поздний час. Мечтающего о пенсии сержанта Фурье в основном тревожили воспоминания о его массажистке, но, как это ни странно, у него все ещё сохранились туманные остатки понятия о патриотизме и чести, в силу чего сержант старательно избегал взгляда Буяра. Жувэ, которому в его неполные двадцать лет приходилось искать ответ на древний вопрос, поставленный перед ним этим кровавым и сложным веком, едва не рыдал. Лаба ухмылялся, однако, по выражению его лица можно было понять, что он не уступит. Капрал Милле заливался потом и всем своим видом старался показать, что не намерен бежать к ближайшему офицеру с докладом о готовящемся мятеже.
— Ну ладно, — утомленно произнес Буяр, — если вы так хотите… Но должен вас предупредить, что если мы скажем что-нибудь не так, то окажемся у стенки перед взводом солдат с винтовками.
Жувэ принялся отчаянно теребить носовой платок, и Буяр бросил на него вопросительный взгляд.
— У нас нет необходимости подставлять себя, выступая с предложениями, — сказал Лаба, для вящей убедительности сопровождая слова взмахом тяжелых рук привыкшего к труду человека. — Вначале мы можем лишь подступиться к предмету, а затем будем двигаться очень осторожно, как входящий в порт корабль…
