не имеющее бытия»), поскольку нетрудно видеть, что «этот мир предполагает мир идеальный как свою норму, как критерий для своей оценки» (Булгаков 1908: 221). Как ни толковать эту, сквозную для философского реализма, идею, но мир как помысленное в их суждениях предполагает идеал мира (представленный как система, единое, норма и пр.), тогда как «объективная действительность» — опрокинутая из реальности ступень развития горнего мира, «“мир” этот есть смесь бытия с небытием», в котором важен вопрос не о мире, а «о всемирно-историческом торжестве в этом ‘мире’
бытия» как дифференциальном признаке «“мира” (мир осуществляется только в бытии, поскольку вне бытия это всего лишь идеальный мир)» (Бердяев 1910: 243). «То, что лежит в основе нашего мира, есть бытие в состоянии распадения, бытие, раздробленное на исключающие друг друга части и моменты» (Соловьев 1988: 541), «мир неуничтожим, хотя и не абсолютен, он бесконечен, хотя и не вечен, поскольку само время есть обращенный к твари лик вечности, своего рода тварная вечность» (Булгаков 1917: 206). Этот «непросветленный грешный мир» (Франк) воспринимается как «имя, собирательно обнимающее собою страсти» (слова Исаака Сирина, цитируемые Бердяевым), т. е. поле человеческой жизнедеятельности в процессе воссоздания личности. «Человек представляет собой разрыв в природном мире и он необъясним из природного мира» (Бердяев), поскольку именно человек в своем движении к личности (или, наоборот, личность в своем движении к человечности) как раз и соединяет мир в бытии и мир вне бытия, а «нравственность предполагает такое развитие мира и личности в их параллельном осуществлении: о самом деле, не надо забывать, что весь мир, согласно персонализму, состоит из существ, которые суть действительные или потенциальные личности» (Лосский 1991: 97, 135). Иерархия такого рода «личностей» неоднократно описана, например, у Л. П. Карсавина с его оправданием «симфонической личности».
Сам по себе мир есть средоточие вселенной. «В основе идеи мира лежит представление о согласованности частей, о гармонии, о единстве. Мир есть связное целое, есть “мир” существ, вещей, явлений, в нем содержащихся... В понятии мира русский язык подчеркивает моменты стройности, согласованности. То же и в греческом языке. Разница та, что русский народ видит эту стройность в нравственном единстве вселенной, разумеемой наподобие человеческого общества, — как мир-общество, а греческий народ — в эстетическом строе ее, причем вселенная воспринимается как совершенное художественное творение. В самом деле, греческое kosmos происходит от корня, дающего, с другой стороны, глагол kosmew “украшаю”, попавшего в слова косметический, косметика и т. д. Kosmos значит, собственно, украшение, произведение искусства и т. д. Подобно ему и латинское mundus — мир, породившее французское le monde в смысле “мир”, “вселенная”, значит собственно украшение» (Флоренский 1914: 701).
Мир и мiр соотносятся друг с другом; тишина и спокойствие — редкие радости жизни, но точно также и пространственно-временные координаты мира неустойчивы: «Мир во времени есть лишь поскольку его держит в себе всеединое сознание» (Трубецкой 1922: 94), «субстанциальность есть лишь Состояние мира, а не его внутренняя сущность, лишь отвердение и окостенение мира, рабство мира» (Бердяев 1926, I: 43), мир вообще «возникает для нас лишь как объект нашего действия» (Булгаков 1990: 78).
Человек в культуре языка. Мы живем в трехмерном пространстве существования, но мир познаем бинарным соединением левого и правого полушарий головного мозга. Этим объясняются все особенности нашего восприятия мира и его истолкования в слове.
Троичность мира можно представить символом семантического треугольника с попарной связью вещи, идеи и слова, а бинарность мышления определяет предпочтение образа или понятия (художник или ученый) и в лучшем случае совмещение их в образном понятии, т.е. в символе (искусный художник или искушенный ученый). Так каждый отдельный человек реагирует на давление мира средствами, особенно развитыми у него лично: наличным составом всех трех, возможных в природе, содержательных форм концепта.
Не то на уровне народа. Народ как совокупность людей поставляет человеку возможности познания мира, а мир — это Мир, единство идей, вещей и слов в их нераздельной целостности и цельности. И Народ вырабатывает свою национальную форму порождения образов, понятий и символов, в конце концов и образующих его культуру.
Англо-американская культура (назовем ее британской) исходит из конкретности вещи, т. е. любого явления предметного мира, и рассматривает соотношение между словом и идеей, которые понимаются как равнозначные. Это позиция номинализма и, в принципе, протестантизма («Павлово христианство»).
Континентальная европейская культура основана на христианской идее Логоса, которая раздваивается благодаря переводу греческого слова λογος как Verbum у католиков и как Слово у православных. «Verbum», как показал немецкий философ Мартин Хайдеггер, скорее связан с мыслительной частью слова и предстает как Ratio, тогда как «Слово» сохраняет основное значение греческого оригинала — слова, сохранившего исходное единство смысла и формы. Так определяется западноевропейская ориентация на идею, из которой исходят в поисках соответствия между словом и вещью в ее устроении, и славянское тяготение к слову, в котором видят возможность согласовать идею и созданную на ее основе вещь. Первый путь — это концептуализм и, в принципе, католичество («Петрово христианство»), а второй — реализм и, в принципе, православие («Иоанново христианство»).
Каждая из трех возможных точек зрения, исходя соответственно из вещи, идеи или слова, естественно не «видит» собственной опоры и озабочена только уяснением бинарной связи двух своих противоположностей. Это определяется физиологической способностью человека постигать лишь двоичные связи путем их метонимического сопряжения. В частности, реалист хотел бы узнать, каким образом идея порождает вещи (дела, события, революции и прочие ценности), потому что идея для него так же реальна, как и связанная с нею вещь. Равным образом номиналист озабочен мыслью о том, каким образом идея воплощается в слове, и бьется в безнадежных попытках понять эту связь, доводя философские исследования на эту тему до исчезающее помысленных глубин — за которыми бездна формальностей и скучных рассуждений; вещь для него — в стороне, на вещи он победно сидит, сытно отрыгиваясь. Концептуалист же всегда все знает, поскольку с самого начала ему понятна любая идея, и все его старания связаны с попытками согласовать слово и вещь.
Революционность современной философской мысли состоит в том, что сегодня отношения между тремя компонентами Троицы-триады перевернулись: номиналисты изучают вещь, исходя из познанной (как им кажется) связи слово = идея (неономинализм), концептуалисты изучают идею, исходя из познанной (как им кажется) связи слово = вещь (неоконцептуализм), а реалисты изучают слово исходя из безусловно познанной связи идеи = вещь (неореализм ). Этим объясняются такие, казалось бы, несвязанные друг с другом явления быта, как «вещизм» в США (и в Европе), увлечение мыслительными
