Что касается погоды – не далее чем сегодня начал стихать пренеприятный шторм, песок на пляжах здорово взбаламучен, влажность весьма высока – у меня зудят руки, и не проходит постоянное желание скидывать с себя и отжимать свою рубашку. Лангусты исчезли, кроме тех, разумеется, которых еще продают на рынке и в магазинчиках. Некоторое время от скрывшихся не будет ни слуху ни духу: куда они направились и что поделывают – вопрос поистине риторический…»
– Герр Хелемке! Это не вы накинули на кота петлю? И так все вокруг опутали веревками – неужели пытаетесь приспособить животных для своих бредовых идей?
Экономка фрау Хоспилд, поджав губы, обращалась с подобным вопросом к всклокоченному инвалиду, то и дело нажимающему на рычажок коляски. Парализованный доктор права раскатывал взад-вперед по холлу старинного дома, который двумя своими башнями и внушительной парадной лестницей весьма походил на замок. Сухие пальцы герра Хелемке то находили рычажок моторчика, то вбивали в подлокотники дробь сумасшедшего марша. Что касается фрау, она грела на тощей груди бедолагу кота. Экономка только что нашла Мури в глубоком сугробе возле входа.
– Странные опыты, – скорбно продолжила фрау. – Он зацепился веревкой за ваши приспособления. Уже хрипел, бедный…
– Какое мне дело до шныряющих кошек? Неужели вы думаете, я совсем свихнулся? – спросил инвалид.
– Близко к тому, – сурово и сухо подтвердила экономка.
Герр Хелемке забарабанил с утроенной энергией.
– Кот, прибежавший к дверям в праздник Первой колбаски, приносит счастье, – напомнила фрау. – Я решила подобрать несчастного.
– Уже утро, фрау Хоспилд! – откликнулся инвалид. – Смешно, что вы продолжаете верить в подобную дребедень.
– Смешно то, что вы затеваете на старости лет, – отрезала экономка. – Подумать только, тут и здоровому не вскарабкаться. А в вашем-то положении… Тем более вы уже один раз свалились, да еще и так ужасно…
Герр Хелемке отнял руку от рычажка и прекратил многострадальное жужжание моторчика. Сразу стало слышно его сердитое сопение.
– Бог мой! – не обращая на это никакого внимания, воскликнула фрау. – Да вы себя послушайте! Вы и в молодости не смогли бы на нее взобраться. А что уж говорить сейчас, после того, как случилось такое несчастье… И думать не смейте! Скала уже сделала вас калекой. Вот что я скажу: перестаньте забивать себе этим голову.
– Не лезьте не в свое дело! – довольно грубо огрызнулся инвалид.
– Так вы не против животного? – напомнила фрау.
– Делайте с ним, что хотите, – с раздражением отозвался доктор. – Вам все равно больше нечем в жизни заняться.
Экономка стоически выносила все эти колкости – ей хорошо платили. Герберт Хелемке был не только преподавателем. Начало его картинной галерее сто пятьдесят лет назад положил перебравшийся в эти края Иероним Иоганн фон Хелемке, родственник музыкантов Бахов по материнской линии и кавалериста Блюхера, самого усердного могильщика наполеоновской славы, – по отцовской. Благодаря дальнейшим усилиям потомков, было на что посмотреть сегодня в этом доме ценителям Брюса и Богерта. В коридоре второго этажа темнел на стене истинный фламандский шедевр «Утро в Антверпене» Ваан Торда, художника, мистикой своей подобного самому Босху. Густав Доре также отметился здесь парочкой иллюстраций. Кое-что от французского импрессионизма перепало Герберту после кончины двоюродного дяди, а именно три полотна Гогена, этюд Сезанна, внесенный в каталог Мюнхенской пинакотеки, два пейзажа Ренуара и набросок малоизвестного, но гениального Бонже, от вида даже самых простых рисунков которого пересыхало во рту у известных берлинских перекупщиков – Гастмайтера и Соломона Ривье. Доспехи Яна Собеского, парочка средневековых кавказских кинжалов, генуэзский жезл и инкрустированная серебром сабля Рафида Али ибн Басида, основателя плодовитой династии, являлись дополнением к раритетам. Впрочем, упрямого потомка Иеронима Иоганна занимали сейчас вещи, с точки зрения фрау Хоспилд, немыслимые и чудовищные.
– Приедет Честфилд – я в библиотеке: препроводите молодого человека именно туда! – приказал он. – Да, и приготовьте мне кофе. Вы хоть слышите, о чем я прошу?
Фрау не слышала. Ее мозги, к традиционному неудовольствию Хелемке, были забиты обычной ватой, характерной для женщин, когда речь заходит о несчастных котах и младенцах.
– Бедняжка! – восклицала экономка. – Он едва дышит. Я постелю ему у камина.
– Я же сказал – сварите кофе, а потом делайте с ним, что хотите, – с неослабевающим раздражением откликнулся владетель сокровищ. – Главное, чтобы он не гадил на мои бумаги.
Вновь зажужжал едва отдохнувший моторчик: коляска довольно резво оставила унылый от тяжести времени холл с кинжалами и саблями. Доктор укатил в библиотеку.
Участь обессилевшего, полузадушенного Мури, которого фрау наконец-то избавила от веревки, благополучно разрешилась. В каминной перед кошачьим носом поставили блюдце, полное жирной сметаны. «Отлежись, дружок, – вздохнула фрау. – Тебе нужно подкрепиться и поспать».
Старая дева переместилась на колоссальную по размерам кухню, отдраенную за годы ее экономства до маниакальной чистоты, в которой сковороды, кастрюли, миксеры, грили и электропечи боготворили хозяйку. Запах кофе, по крепости и качеству приготовления не имеющего себе равных, заструился по залам с волшебной скоростью – фрау Хоспилд знала свое дело.
Кот едва успел разделаться с поданной на второе фаршированной рыбой – прибыл Честфилд. Этого молодого, сдержанного альпиниста-инструктора экономка тотчас препроводила к стеллажам и лесенкам библиотеки. Увидев гостя, герр Хелемке сразу же схватил быка за рога:
– Я уже все продумал! Высота скалы триста пятьдесят футов. До середины возможны страховочные узлы – принцип их действия я вам уже показал. Крючья из особой стали прислали позавчера. Что касается первой части подъема – здесь нет ничего сложного: все на подтяге – если вы, конечно, обеспечите страховку! Впрочем, я в вас и не сомневаюсь, молодой человек! – воскликнул Хелемке с совершенно детской поспешностью.
Честфилд мучительно потирал лоб.
– Где-то двадцать – тридцать футов преодолеваем при помощи обычных страховочных узлов и крючьев, – заторопился доктор. – На все пойдет триста футов прекрасной швейцарской веревки – а канат пустим вот таким образом. – Хелемке протянул листок с заветным чертежом. – Над этим я размышлял сегодня ночью, – с нескрываемой ревностью изобретателя сообщил он, более всего желая, чтобы на честной физиономии Честфилда отразился хоть какой-то, пусть самый завалящийся интересец. – Система блоков также мною продумана. Вам остается только меня подстраховать… Вся прелесть в том, что здесь принято классическое архимедово решение – всего один рычаг, а в результате я поднимаюсь каждый раз не менее чем на десять футов. Кроме того, есть возможность закрепиться после каждого рывка. Вы меня понимаете?
Напрасны были заигрывания. Как всякий спортсмен, Честфилд оказался бездарным лицедеем и не смог скрыть своего скептицизма. Впрочем, доктор приказал себе этого не замечать. Он тотчас покатил к готическому окну и с жужжанием поездил туда-сюда, стараясь как можно эффектнее распахнуть портьеры. Альпийский вид из библиотеки, что и говорить, распахнулся пасторальный – голая скала, о которой и шла речь, на фоне долин и вершин явила себя восхищенному взору одного и явно скептическому – другого.
– Какая красавица! Что вы скажете?
Честфилд опять-таки не сказал ничего, но это более чем красноречивое молчание уже не остановило отчаявшегося.
– В детстве из этого окна я наблюдал за нею, точно так же бросающей тень от солнца! Я воображал себя настоящим Титаном, Голиафом, Прометеем, наконец! Я мечтал, ни много ни мало, оказаться на самом ее пике… Я пожирал ее глазами! Это замечательная скала, а что самое главное, бьюсь об заклад, никому еще не приходило в голову забраться именно на нее… Я надеюсь на вас, Честфилд. За деньгами дело не станет, – торопливо смешивал Хелемке малоубедительный для гостя коктейль.
– Да, – произнес наконец Честфилд, все с той же сухой профессиональной цепкостью рассматривая вид местных Альп. Злополучная скала, до которой отсюда было рукой подать, розовела на утреннем солнце. – Я понимаю ваше нетерпение. Как говорится, оно вам пятки жжет. Я не понимаю только одного, – продолжил он. – Зачем вам это нужно? Вам, убеленному сединами, известному, уважаемому юристу и прочая, прочая, прочая… Вы ведь мудрый ондатр!..
– Мудрость добавляет горечи, молодой человек, – запальчиво перебил Хелемке. – В жизни горечи и так предостаточно. Поэтому предпочитаю идиотизм, в котором меня в последнее время упрекают…
– Похвальный ответ! – одобрил Честфилд. – Но давайте начистоту. Несмотря на все ваши рисунки и приспособления, задача подъема на подобный склон под силу только очень подготовленному человеку.
