Ближе к вечеру, когда мы перешли на левый берег реки, ландшафт резко изменился.
Мы оказались в тесном ущелье, зажатом между гигантскими грядами черных скал, позволявших видеть лишь узкую полоску неба. Несмотря на суровый и дикий вид этого места, в нем не было ничего печального или устрашающего. Напротив, от него исходило некое торжественное спокойствие; вероятно, здесь сказывалось влияние картин, написанных или высеченных на стенах мрачного коридора.
Набожные художники изобразили на них бесчисленных будд и бодхисатв, знаменитых лам минувших веков, безучастно сидящих в одной и той же позе, с полузакрытыми глазами, погруженных в медитацию. В сотнях этих глаз, которые не смотрели на шествие паломников, а словно были устремлены «в глубь души», ощущалось нечто гипнотическое. Было ясно, что они поглощены созерцанием другой, более величественной и вечной процессии существ, скитающихся от жизни к смерти и от смерти к жизни, а также, возможно, лицезреют таинственный потусторонний мир, где усталый паломник завершает свой путь и, таким образом, обрывает дорогу странствий.
На закате мы увидели мендонг[34] с крышей, который мог бы стать нашим пристанищем на ближайшую ночь, но, решив, что находимся еще далеко от деревни, мы продолжили свой путь: снова перешли через реку, затем ущелье сделало резкий изгиб, и перед нами оказалась Лахангра.
Уже почти совсем стемнело, но мы не решались повернуть обратно. Быть может, нас заметили, и тогда покажется странным, что паломники обходят деревню стороной.
В очередной раз наши планы рухнули. Впрочем, мы начали к этому привыкать. Утром мы пережили столько волнений, что их источник в наших душах иссяк. Йонгден, как и я, отнесся к ситуации очень спокойно: мы провели бы ночь в деревне, среди других странников, если бы не сумели этого избежать.
Группа людей расположилась вокруг большого костра, на невысоком отроге над Салуином. Мы перекинулись с ними несколькими фразами и с большой радостью узнали, что все постоялые дворы переполнены. Благодаря удачному стечению обстоятельств мы могли обосноваться в маленькой пещере, которая укрыла бы нас от непогоды, если бы, как и прошлой ночью, пошел снег.
Я подобрала на дороге все, что смогла найти: сучья и сухой коровий навоз, стащила несколько веток из ограды, окружавшей близлежащие поля; мы развели огонь и стали пить масляный чай с традиционной тсампа.
Йонгден решил, что, раз мы находимся в деревне и наши лица и одеяния трудно различить в темноте, следует воспользоваться случаем и пополнить запасы продовольствия. До сих пор мы питались тем, что захватили с собой, покидая миссию, но прошло уже десять дней. Наши котомки были почти пусты.
Я развязала пояс, закуталась в свое платье, по примеру бедных жительниц Тибета, у которых нет одеял, и притворилась спящей, чтобы избежать ненужных разговоров, если кто-то будет проходить мимо. Мой спутник направился к близлежащим домам.
Первый дом, в который он вошел, оказался жилищем ламы[35], хранителя лаханга. Йонгдена встретили гостеприимно, как собрата и покупателя, — ведь лама существовал не только за счет должности ризничего, но и получал доход от небольшой лавки, где паломники приобретали продукты и различные предметы религиозного культа: палочки ладана, флажки с магическими знаками и т. д.
Как оказалось, оба ламы принадлежали к одной и той же религиозной секте, и вдобавок, по странному совпадению, ризничий был уроженцем одной из областей северного Тибета, где Йонгден долго жил вместе со мной, и он свободно говорил на местном диалекте. Благодаря такому стечению обстоятельств ламы сразу стали друзьями. Но на этом дело не кончилось.
Оглядевшись, Йонгден заметил на полке книги и попросил разрешения их полистать, так как мы вели постоянный поиск интересных произведений. Когда ему это позволили, он открыл первую попавшуюся книгу и прочел несколько строк вслух.
— Как вы прекрасно читаете! — пришел в восхищение лама. — Вы можете прочитать любую книгу?
— Любую, — подтвердил мой спутник.
И тогда, внезапно сменив тему разговора, ризничий-лавочник принялся упрашивать Йонгдена провести ночь в его доме и даже вызвался сходить за его вещами и самолично перенести их.
Йонгден отказался, но лама продолжал настаивать, и моему спутнику пришлось признаться, что он путешествует вместе с пожилой матерью. Это обстоятельство отнюдь не охладило пыл гостеприимного тибетца. Для матери в его доме тоже имелось место. Мой юный спутник с большим трудом убедил упрямца, что в этот час я сплю крепким сном и лучше меня не тревожить.
Кёгнер[36] видя, что ему не удастся осуществить свой план, не раскрывая карт, вынужденно признался, что его горячее радушие было отнюдь не бескорыстным.
— Лама, — сказал он Йонгдену, — вчера вечером к нам пришли несколько селян с другого берега Жиамо-Наг-Чу[37] и попросили меня отслужить панихиду по одному из своих недавно скончавшихся родственников. Это богатые люди, и они обратились бы к своему ламе, настоятелю монастыря из их местности, если бы он не уехал в Лхасу. Они выбрали меня вместо него, и я получу изрядный куш, если… Словом, я не очень-то образован и боюсь, что не сумею правильно произнести слова литургии и допущу ошибки, раскладывая ритуальные приношения. Я вижу, что вы — человек ученый; может быть, вы знаете эти обряды?
— Да, знаю, — заявил Йонгден.
— В таком случае я прошу вас оказать мне услугу и остаться здесь на три дня. Я буду кормить вас обоих: и вас, и вашу мать — и дам вам немного еды на дорогу. Ваша пожилая матушка сможет также читать мани[38] у дверей храма, и, несомненно, крестьяне дадут ей несколько мерок тсампа.
Йонгден отклонил соблазнительное предложение, сославшись на то, что мы странствуем с группой паломников, которые уже ушли вперед, и потому не только не можем задерживаться, а, напротив, должны поспешить, чтобы догнать их и продолжить вместе с ними путь в родные края.
Когда юноша вернулся, принеся немного еды, и рассказал мне о своей беседе с ризничим, я очень пожалела о том, что из-за близости к границе мы вынуждены идти в быстром темпе. Мне безумно хотелось читать мани у ворот храма!
Но то был лишь вопрос времени. Будущее уготовило мне сколько угодно возможностей для этой забавы. Невозможно припомнить, сколько раз я пела мани как у дверей, так и внутри тибетских домов. Я так поднаторела в этом особом искусстве, что порой меня хвалили за неожиданные музыкальные вариации, которыми я сопровождала священные слова… В конце концов, возможно, среди тысячи даров, которыми осыпал меня Тибет, я обязана ему также и даром распознавать «жемчужину, скрытую в сердце лотоса».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
