— Господин, ты все понял? — заявил шаман, обращаясь к Есугею. — Святой человек сам слышал, как его призывает Великий Дух!
— Нет! — отчаянно закричал Кюрелен и схватил монаха за край халата.
Пораженные воины глядели на калеку, желавшего лишить их удовольствия. Всегда насмешливый и резкий Кюрелен на глазах превратился в рыдающую развалину. Воины не могли поверить собственным глазам, а потом обрадовались тому, что им довелось увидеть подобную сцену.
— Позволь мне мирно покинуть этот свет, — молил Джелми Кюрелена, а тот, вскочив с колен, выхватил из-за пояса кинжал, но сразу же горько подумал: «Я не могу умереть даже ради этого человека, больше всего на свете я ценю собственную жизнь, а сейчас потешаю окружающих».
Шаман уловил быстрое движение и понял, что творилось на душе Кюрелена.
— Держите его! Бейте его! Он может убить хана! — закричал он, хитро сверкнув глазами.
Один из воинов зарычал, как дикий зверь, и прыгнул на Кюрелена, с силой ударил его кулаком по лицу, и калека без памяти повалился на землю. Кровь брызнула из разбитого носа, а воины громко захохотали и стали кричать поверженному калеке разные гадости, столпились вокруг него и пинали несчастного ногами. Кюрелен судорожно сжал край халата монаха, впился в материю мертвой хваткой. Кюрелену казалось, что пред ним предстало благородное лицо монаха, ласково глядевшего на него, а потом пола халата, подобно воде, скользнула меж пальцев, и калека погрузился в полную черноту.
Глава 7
Кюрелен с трудом приходил в себя после длительного забвения. Он лежал с закрытыми глазами, слышал отдаленный сухой хрип, дрожал всем телом. Юрта содрогалась от порывов ветра, бросавшего в стены пригоршни пески и снега.
«Вот и настала зима, и мы переезжаем на зимние стоянки», — подумал он, и от этой мысли калека сразу открыл глаза. В юрте царил полумрак, горящая жаровня испускала клубы пахнущего кизяком дыма. Кюрелен с трудом различал очертания своих любимых резных дорогих сундуков и висевшие на стенах юрты прелестные китайские шелка, на которых были изображены дивные птицы, цветы и черные иероглифы. Снаружи слышались выкрики женщин, раздраженные вопли верблюдов и ржанье лошадей, мычанье стада и блеяние овец, далеко разносившиеся в морозном сумеречном воздухе.
Он попытался приподняться, но тут же ощутил острую боль: правая рука была обмотана материей и накрепко привязана к телу. Голова, казалось, состояла из отдельных дико болезненных частей, а перед глазами плясали багровые огни. Боль, пронзавшая тело, кажется, заставила его припомнить ту ночь, когда пытался спасти жизнь буддистского монаха. От отчаяния он застонал, и тут же услышал рядом тихий шорох. Кюрелен с трудом повернул голову — рядом на корточках в полутьме сидела женщина. У него замерло сердце.
— Оэлун! — слабым голосом прошептал он. Женщина придвинулась к нему поближе.
В этот момент он понял, что перед ним не сестра, а совсем другая женщина. В неясном свете он разглядел девушку, которую отдал ему Есугей в ту ужасную ночь. Девушка ему улыбнулась и приложила прохладную руку к его лбу. От ее тела и одежды исходил горячий пьянящий запах юного немытого тела, терпкий, подобный запаху плодородной земли весной. Неизвестно почему Кюрелену стало дурно, и он даже зажал ноздри.
— Как тебя зовут? — спросил он.
— Шасса, — робко ответила девушка.
Кюрелену внушал отвращение откровенный запах молодой женщины, от которого у него кружилась голова, но он попытался улыбнуться Шассе.
— Я был… в таком состоянии… долго?
— Да, хозяин, очень долго. На небе светили и уходили три луны, и с тех пор, как они… принесли тебя в твою юрту, мы уже давно в пути. — Потом Шасса добавила: — У тебя были сильные повреждения, хозяин.
— Могу себе представить, — поморщился от боли Кюрелен.
Снаружи звуки сделались громче, а Кюрелену стало совсем дурно от вони, жары и дыма, наполнявших юрту.
— Отбрось быстро полог, — задыхаясь, приказал он.
Девушка немедленно выполнила приказ, и бурный ветер ворвался в духоту, пламя жаровни заметалось алыми языками. Серый дым свивался в кольца, подобно серо-синеватым пугающим духам. Воздух, проникавший в юрту, казался чистым и имел удивительный привкус горной воды. Кюрелен сделал глубокий вдох, и в груди у него что-то захрипело. Шасса сидела у полога, поглядывая на мужчину через плечо, и взгляд у нее был терпеливый и тревожный. От полога по полу юрты потянулись длинные полоски снега, белой молью снежинки разлетались по юрте.
Вдруг юрта вздрогнула и зашаталась: это Есугей со своими воинами решил не останавливаться на ночь. Крики снаружи стали сильнее. Скот дружно заржал, замычал и заблеял. Деревянные оглобли напряглись и заскрипели. Стонали огромные деревянные колеса, двигаясь по девственно белому снегу, по ледяному насту. Ветер в ярости дул еще сильнее. Кюрелен покачивался и перекатывался на своем ложе. Лицо его искажала боль, чтобы не стонать, калека с силой прикусил нижнюю губу. Девушка закрыла полог и уселась рядом с ним. Угли в жаровне потрескивали, рассыпая вокруг золотистые искры.
— Моя сестра Оэлун приходила ко мне? — спросил Кюрелен, открыв глаза и улыбнувшись Шассе.
— Да, хозяин! Когда я спала, она с малышом сидела рядом с твоим ложем.
— О! — от радостного известия у Кюрелена даже немного порозовело лицо.
— Сюда, хозяин, часто приходил шаман, пытался колдовать.
Кюрелен тихо рассмеялся, а потом нахмурился, решив обдумать все случившееся. Он осторожно потрогал свои раны и решил, что остался жив благодаря хорошему уходу. Шасса склонилась к нему. Он взглянул ей в лицо, и она, покраснев, быстро отвернулась, а Кюрелен горячей ладонью погладил ее руку.
— Шасса, ты хорошо за мной ухаживала, но тебе, возможно, не стоило этого делать, — сказал он, улыбаясь, поскольку верил, что лучше поблагодарить человека за оказанную услугу — ему приятно, а от тебя не убудет… Жить станет легче обоим — и тому, кто лгал, и тому, кто слушал его ложь.
Девушка обрадовалась и очень смутилась. Во взгляде, устремленном на Кюрелена, можно было прочитать все, что творилось сейчас в ее невинной простой душе. И Кюрелен с удивлением почувствовал, что ему стало стыдно.
В этот момент скрипящие и скрежещущие юрты с грохотом застыли на месте новой стоянки, и мужчины начали громко отдавать команды. Шасса немного откинула полог, чтобы узнать, в чем дело. Ночь стала совсем черной, окутав непроницаемый хаос, и факелы, подобно узким мятущимся вымпелам, порой выхватывали из темноты озабоченные лица, полог чужой юрты или круп коня, над которым поднимался пар. Шасса спросила у проходящего мимо мужчины, в чем дело, и тот ответил, что орда остановилась на ночевку. Дул сильный ветер, и было опасно продвигаться мимо глубоких впадин, заполненных рыхлым снегом так, что из-под снега виднелись только очертания черных острых каменных зубов, торчащих в этой страшной пасти, в которой могли исчезнуть не только животные, но и огромные юрты.
Темноту заполнили выкрики мужчин, тревожные звуки, издаваемые животными. Все пытались побыстрее устроиться на ночлег. Шасса подбросила еще кизяка в жаровню и, склоняясь над нею, пыталась поярче раздуть огонь. Фигуру девушки скрывала одежда из толстого войлока. Огонь отражался в глазах девушки, и Кюрелен подумал, что они напоминают ему глаза робкого, дикого и совершенно неприрученного зверька. Свалявшиеся волосы падали ей на лоб, длинными прядями висели вдоль округлых щек.
Кто-то снаружи попытался откинуть полог, и Шасса пошла к выходу. У Кюрелена замерло сердце. Но к нему пожаловала не Оэлун. Пригнув голову, закрытую высоким остроконечным колпаком, в юрту шагнул шаман. Он был закутан в меха и напоминал высокого медведя, стоящего на задних лапах. Подойдя к Кюрелену и обнаружив, что к тому вернулось сознание, шаман улыбнулся. Кюрелен скорчил удивленную рожу:
— Ты видишь, Кокчу, твое колдовство не смогло меня убить!
Шаман, продолжая улыбаться, ничего не ответил Кюрелену, уселся на пол рядом с ложем. Старые враги молча уставились друг на друга. Наконец шаман важно заговорил:
— Я оказался удивительным врачевателем, и ты — тому яркое подтверждение. Пройдет, однако, еще много времени, прежде чем ты полностью излечишься. Отдыхай и ни о чем не думай, — сказав это, он, наклонившись к Кюрелену, спросил: — Ты испытываешь сильную боль?
— Боль — расплата за то, что к тебе вернулось сознание, — также важно ответил Кюрелен.
Оба переглянулись многозначительно.
— Как мой племянник? Оказывают ли ему духи свое расположение? — поинтересовался Кюрелен.
— Могу тебя в этом уверить, — серьезно подтвердил Кокчу и закатил глаза вверх.
Кюрелен поморщился.
— Ты, наверно, доволен? — Он осекся, поняв, что далее ему не следовало произносить ни слова.
