Дома он рассказал дочерям, что́ с ним приключилось в поездке, и добавил, что завтра на заре поедет в замок, где чудовище живьем сдерет с него кожу.
Младшие дочери дружно уверяли отца, что чудовище пугал его понапрасну. Ему неоткуда узнать, где они живут. И вообще, этот чудовище – обыкновенный психопат. Его угрозы – бред чистой воды. Наверняка его мучают галлюцинации, а в этот самый момент он, скорее всего, выясняет, кто же все-таки шепчет ему из шкафа всякие непристойности или почему мебель сама по себе передвигается с места на место.
Хорошо, папочка, а ты покажешь, что привез?
Да-да, конечно…
И он принялся вынимать из седельных сумок свертки с гостинцами.
И только Красавица знала, что угрозы чудовища не напрасны, что он разыщет их и всех убьет. Только Красавица понимала, как много может значить одна-единственная роза и на какие поступки вдохновлять, когда живешь в безысходности – чудовищем, запертым в замке, или девушкой, обреченной всю жизнь провести в захолустной и нищей деревне.
Поэтому вскоре после полуночи, пока отец и сестры крепко спали, она пробралась на конюшню, села на отцовскую лошадь и велела ей везти себя в замок чудовища. Лошадь, тоже в своем роде чудовище, радостно повиновалась.
Выглядело это актом отчаянного самопожертвования. Но им не являлось. На самом деле Красавица была готова что угодно претерпеть от чудовища, лишь бы больше не пасти гусей и не просиживать вечера напролет за плетением кружев.
А еще она надеялась, что отец, проснувшись поутру и заметив пропажу, устремится ей на помощь. Рисовала в воображении образ отца, вышедшего против чудовища; он сам был чудовищем ее юных лет, громадным, мохнатым, ощетинившимся, всегда вел себя подчеркнуто ласково и дружелюбно даже несмотря на то, что она, не такая наивная, как ее сестры, прекрасно понимала, ценой каких усилий он удерживает себя от неких действий, которые мог бы с легкостью совершить, уверенный, что ему не помешает их мать, благополучно упокоившаяся на церковном кладбище.
Проезжая по ночным полям и топким низинам, Красавица воображала битву, которая могла бы из-за нее разразиться. Ей было (к чему скрывать?) даже приятно гадать, кому бы она досталась в добычу – отцу или чудовищу?
Отец был совершенно убит известием об отъезде старшей дочери в замок чудовища. Но при этом его не покидала мысль, что накликавшая беду просьба о розе была с ее стороны проявлением лицемерно скрываемого тщеславия. Мол, Красавица хотела выказать себя самой чистой и непорочной – то же желание кроется за надменностью монашек.
Он никогда не простит себе, что позволил Красавице отдать себя вместо него в лапы чудовища. И тем не менее он разрешил ей это сделать. Со временем он придумает множество способов переложить вину на дочь. Не без толики сладострастия вживется постепенно в образ бессердечного негодяя, а сколько-то спустя поймет, что таким ему проще жить.
В замке чудовища Красавице с самого начала был оказан безупречный прием. Кушанья сами собой появлялись на столе, а стоило ей войти в комнату, там весело вспыхивал камин. Настенные подсвечники в виде детских ручек освещали ей путь по сумрачным коридорам.
Не прошло и двух дней, как она уже твердо знала, что отец не явится ее спасать, что он счастлив сидеть в безопасности дома, что для безмятежной дряхлой старости ему вполне хватит двух оставшихся дочерей (на которых всегда можно положиться, которые разотрут ему больные суставы и спросят, не пора ли поменять подушку).
Сначала Красавица жила в замке совсем одна, а потом вместе с чудовищем.
Он был неизменно учтив и любезен. Не навязывал невинной девушке животного секса на огромной кровати, в которой она спала в одиночестве. Не нанизывал ее на красный распаленный двухфутовый член, не вылизывал плотоядно, и вообще, ей не выпало стать объектом эгоистичной животной похоти.
Она вздохнула с облегчением, когда поняла, что так будет и дальше. И в то же время каким-то тайным и постыдным образом испытала разочарование, но даже себе самой она в этом вряд ли бы призналась.
Жизнь их изо дня в день протекала по странному, но четко определенному распорядку. Днем чудовище притворялся, будто занят делами в дальних закоулках замка. По вечерам он садился с Красавицей за стол и ждал, пока она поужинает, потом долго вышагивал, что-то бормоча себе под нос, по замковым залам и, наконец, когда совсем темнело, отправлялся в лес, там ловил косулю или кабана, перегрызал добыче горло и пожирал ее.
Про вылазки в лес Красавица узнала случайно, как-то бессонной ночью подглядев за ним в окно. Чудовище скрывал, что по ночам убивает зверей. Он не верил в способность Красавицы понять и принять, что ему, как и всякому, необходимо бывает избыть тоску, а кроме того, опять же, как всякому, нужно что-то есть.
Он в одно и то же время и оправдывал ее ожидания, и обманывал их. Она, разумеется, с самого начала знала, что он будет диким, свирепым и смрадным. Но такой зверско-галантной рутины предвидеть никак не могла.
И если безупречное поведение чудовища отчасти Красавицу огорчало, его стремление держать в тайне свои менее презентабельные особенности с течением времени помогло ей выработать робкую, но при этом стойкую приязнь к нему. Нет, симпатию ей внушала не животная вонь, в которой смешивались запахи помета и ярости и которую не заглушал никакой одеколон, не когти размером с кровельные гвозди, мешавшие ему нормально держать бокал с вином. Ей нравилась его решимость быть добрым и чутким, щедрым и верным, как если бы она долго прожила с мужем, которого теперь оставили плотские желания, а вместе с ними и молодой эгоизм, и который больше всего на свете боится утратить привязанность жены, получающей от него меньше, чем прежде. Ее отношение к чудовищу подпитывалось кротостью, к которой он себя сурово принуждал, благодарностью, мелькавшей при взгляде на нее в его нечеловеческих глазах, и тем, как храбро он совладал с безысходностью своей жизни.
Несколько месяцев дни текли, похожие один на другой как две капли воды – Красавица рассеянно коротала время за вышиванием, а вечерами за ужином им было не о чем говорить, – пока наконец чудовище не велел ей возвращаться домой. Он грузно рухнул перед ней на колени, как лось, пронзенный целым роем стрел, и сказал, что не стоило ему запирать ее в замке, не стоило забивать себе голову чушью о всепобеждающей силе любви. О чем же он думал, когда все затевал? Не верил же он в самом деле, будто юная симпатичная девушка, попавшая к нему не по своей воле, сможет полюбить такое страшилище? Судя по всему, его ввели в заблуждение слышанные где-то истории про девушек, влюблявшихся в уродливых и отвратительных существ. Но ему не пришло в голову поинтересоваться, а все ли с самими этими девушками было в порядке.
Красавица не смогла заставить себя сказать, что, если бы он не был таким учтивым и нагнал бы на нее побольше страху, то, возможно, его замысел и удался бы. Про себя она подивилась при этом, как много мужчин надеются, что смирение проложит им путь к женскому сердцу.
Они с чудовищем не завели манеры откровенничать друг с другом, а теперь уже было поздно ее заводить. Красавица послушалась чудовища и ушла. Ей было жаль покидать его, но в то же время нельзя же было обречь себя на вечное тоскливое девичество в четырех стенах замка – как бы удобно оно ни было обставлено, со всеми этими самозагорающимися каминами и самонакрывающимися столами, – да еще в компании зацикленного на своих промахах страшилища. Она ушла, потому что жизнь в замке чудовища при всей комфортабельности, по сути, не слишком-то отличалась от той, которую она вела дома.
Как ни странно, но в родной деревне у Красавицы не возникло ощущения, что она снова дома. Она была рада, да, рада увидеть отца и сестер, но при этом отец оставался в первую очередь человеком, который не последовал за ней в замок чудовища и не сразился с ним за нее. Сестры повыходили замуж за тех, за кого им и было всегда суждено выйти замуж – одна за каменщика, другая за торговца скобяным товаром. Оба были мужчины сугубо приземленные, оба исполняли свою работу без ропота и без души, любили, чтобы обедать им накрывали ровно в шесть, а по вечерам, поздно и неверной походкой возвратившись из паба, приступали к производству новых детей. У средней сестры их было двое, а младшая, не успев выкормить грудью одного, уже ждала второго.
Но что удивительней всего, за время отсутствия Красавица бесповоротно испортила себе репутацию среди деревенских.
О том, что она жила в замке у чудовища, никто в деревне не знал, но и придуманной отцом истории про внезапное решение уйти в монастырь тоже никто не поверил. По общему мнению, Красавица вела развратную жизнь где-то в далеких краях, а когда наскучила какому-то герцогу или графу или же просто приелась посетителям борделя, непонятно с какой стати решила, что может как ни в чем не бывало возвратиться в родную деревню. И теперь даже отборные женихи (пекарь, подверженный внезапным приступам ярости, и косой, дерганый кроликовод) – эти тоскливейшие образчики человеческой породы – сто раз подумали бы, прежде чем посвататься к девушке, вынужденной скрывать прошлое.
