Когда принцу исполнилось восемнадцать, он женился на принцессе из соседнего, не столь преуспевающего королевства. Оно лежало вдали от моря по берегам реки, пересохшей несколько столетий назад; известняковая почва того королевства родила лишь капусту, пастернак и другие, столь же сытные, но неинтересные овощи; все до одного кафе там закрывались в девять вечера, а ремесленники не умели делать ничего, кроме грубых шерстяных одеял и фуфаек, и преподносили их в качестве лучшей защиты от студеных ветров, дувших с покрытых льдами гор.
Невесту принцу выбрал король-отец: он не хотел, чтобы в один прекрасный день соседний король послал своих воинов – вооруженных луками и мечами, щуплых и слабых от неважного питания, но сильных и опасных чувством бесконечной обделенности – предъявить права на изобильное и процветающее приморское королевство.
Отец принцессы дал согласие на брак отчасти потому, что не возлагал особых надежд на своих угрюмых от голода военных; с другой стороны, принцесса, о которой идет речь, старшая из трех сестер, отнюдь не отличалась привлекательной внешностью и в свои двадцать два года не получила еще ни одного предложения, а по закону, пока она ходит в девках, не могли выйти замуж ее сестры, и та и другая (и это казалось отцу жестокой шуткой судьбы) особы изящного сложения и приятные на лицо.
Поначалу семейная жизнь у молодых не заладилась. Принц признавал свой супружеский долг и его исполнял. Принцесса тоже. Но будучи далеко не красавицей, она вполне отдавала себе отчет, что стала предметом сделки, и имела все основания полагать, что муж, которому ее наконец-то сбагрили, формально потрудившись в супружеской спальне, затем по подлинной любовной склонности пускается во все тяжкие с горничными, герцогинями и шлюхами, тайком приведенными из города.
Но, как выяснилось, она ошибалась.
И хотя на церемонии бракосочетания (где они, собственно, впервые увидели друг друга), а также непосредственно после он поразил ее манерностью и позерством – его, видимо, дурно учили тому, как следует держать себя принцам (выше голову, нет, подбородок не надо так задирать; говорите властным тоном… нет, не так, я не просил вас орать…) – он, вопреки ее ожиданиям, имел вполне реалистичное представление о собственных умениях и достоинствах. Он был красив, гораздо красивее ее, но какой-то молочной, мимолетной, бледной и прозрачной красотой; он был из тех нежных юношей, у которых, когда им исполняется пятьдесят, люди азартно шепчутся за спиной: «Вы не поверите, но в свое время он был само очарование».
Что еще неожиданней, он был так робок, так неуверен в себе, что совершенно не мог представить себя на престоле, который ему предстояло занять с той же неизбежностью, с какой всех живущих ожидает смерть. Он признался ей в этом немедленно, в их первую брачную ночь. Ему, судя по всему, даже в голову не приходило, что можно скрывать страх и маскировать тревогу.
Принцесса его тоже на первых порах разочаровала, а потом начала удивлять.
Когда она впервые предстала перед ним в день свадьбы, даже несмотря на искусно сшитое подвенечное платье в глаза бросались ее грузная полнота, выпирающий бугром лоб и крошечная запятая носа. Отец с суровой решимостью купца, готового пойти до конца, лишь бы не упустить сделку, волок ее, как баржу на буксире, к соборному алтарю. И вот это лицо, эти мужественные плечи и широченные бедра принцу предстояло видеть изо дня в день всю оставшуюся жизнь.
А потом, в первую брачную ночь, когда они наконец уединились в королевской опочивальне… Ей, скажем так, при ее образе жизни непросто было бы сохранить девственность, требуемую обычаем и приличиями. А богатство ее репертуара говорило о богатом опыте. Кто считал, скольких юных конюхов и пажей успела она повалить в стог или на уединенную лужайку?
Ему понравилась и плотская новизна – девственность ожидалась от нее, но девственником оказался он, – и явные признаки того, что она многое повидала. Она была первой женщиной, которую он увидел обнаженной, и этим зрелищем он остался доволен. Она была полной, но не рыхлой, все ее тело состояло из белых бугров и шелковистых, блестящих выпуклостей. В ту первую ночь, она, нисколько не смущаясь, объяснила ему, что делать, и он был только рад повиноваться – тот, кому вскорости предстояло повелевать, на кого станут вопрошающе смотреть подданные, ожидая его решения по любому мыслимому вопросу.
Король совсем скоро умер – погиб на охоте, затоптанный конем, которого считал лучшим и самым верным своим товарищем. За три недели до девятнадцатилетия принц, к своему ужасу, взошел на престол.
Она влюбилась в него со странной ей самой неотвратимостью, как будто оба они с мужем одновременно подхватили одну и ту же болезнь. По утрам она, не отрывая от него глаз, с нетерпением ждала, пока он проснется, похмельный, но нежный (он любил, прежде чем встать и приступить к исполнению королевских обязанностей, несколько минут понежиться в ее объятиях); вечерами, когда с обязанностями было покончено, она любила поговорить с ним о всякой всячине – хоть о том, как у него прошел день, хоть о его любви к недавно скончавшемуся поэту, чьи стихи король мог цитировать без конца. С удивлением (и как ни странно, мимолетным разочарованием) она обнаружила, что заблуждалась в отношении горничных и шлюх, что по вечерам он стремится поскорее добраться до супружеской постели, что ему не меньше прежнего нравится ее властная манера (подожди, расслабься, я знаю, это чуточку больно, но если не переборщить, это тоже приятно…)
В последовавшие за коронацией месяцы она избавилась от ощущения, будто он недооценивает ее умственные способности (а она на самом деле была умна). С каждым днем становилось все очевиднее, что ее мнение для него важнее того, что предлагают советники (и это при том, что ее официальным предназначением было сохранять мир и производить на свет наследников). Ко времени, когда ему исполнилось двадцать лет (а ей незадолго до того двадцать четыре), уже не могло быть сомнений, что втайне они правят сообща, что он (согласно обычаю) подает как свои решения, принятые ими обоими накануне вечером в уединении супружеской спальни.
Десятилетия шли за десятилетиями. У них родился сын, потом дочь, потом еще один сын.
Жизнь их и правление не были такими уж безоблачными. В королевстве случались грабежи, споры по контрактам, продолжались затянувшиеся на сотню лет тяжбы о недвижимости. Жена кузнеца, мастера по топорам, насмерть забила мужа бараньей костью и заявила схватившим ее полицейским, что просто не хотела пачкать о него новенькие, выкованные им топоры. В замке горничная забеременела от пажа и (хотя король с королевой и не подумали бы ее за это наказывать) утопилась в колодце. Повар пребывал в непрерывной сваре с экономкой, и оба они на протяжении тридцати лет исправно строчили еженедельные доносы, уличая друг друга в злоупотреблениях и проявлениях душевной черствости.
Дочь, их средний ребенок, унаследовавшая и вдвое превзошедшая материнскую склонность к полноте, в двенадцать лет выпрыгнула из окна, но – поскольку это было окно второго этажа – целой и невредимой приземлилась на куст гортензии. Продемонстрировав однажды готовность к подобным выходкам, больше она их не повторяла.
Младший из сыновей – зная, что ему никогда не быть королем, – в семнадцать сбежал из дома и попытался вести жизнь барда и трубадура в соседнем королевстве, но его скромный дар не вызвал интереса у тамошней публики. Меньше чем через год он вернулся, исхудалый и оборванный, и решил, что его вполне устроит существование принца, сочиняющего стихи и исполняющего песенки на домашних дворцовых представлениях.
Старший сын вел себя подозрительно ровно. Он вырос крепким и решительным, до самонадеянности самоуверенным, но ум его отнюдь нельзя было назвать ни тонким, ни проницательным, так что родители, бывало, сомневались в его способности в свое время сделаться королем.
И хотя родительское беспокойство так до конца и не оставляло короля с королевой, старший зарекомендовал себя верным и преданным сыном, а на третьем десятке и вовсе стал приобретать подобающие монарху черты. Младший женился на неказистой с виду, но тонко чувствующей принцессе из отдаленного королевства и посвящал ей тома стихотворных произведений, а она искренне считала его гением, не понятым современниками, но обреченным на славу в веках. Дочь замуж так и не вышла (при том что предложения получала), а зато мастерски овладела стрельбой из лука, искусством охоты и управления парусом и с огромным удовольствием посвящала себя тому, что так хорошо у нее получалось.
Самих короля с королевой не миновали скорби и испытания. Уже в очень зрелом возрасте король возомнил, что влюблен в одну нелепую, но неодолимо безмятежную, прозрачную, призрачно-бледную герцогиню, и лишь две недели спустя осознал, что опьянение ею приносит одну только тоску. Королева вскоре после эпизода с герцогиней возобновила обычай заваливать на сено и зеленую травку дворцовых пажей и конюхов; она предавалась ему до тех пор, пока беспомощная на-все-готовность этих мальчишек и надежды на повышение по службе, отчетливо слышавшиеся в их сладострастных стонах, не стали приносить ей больше унижения, чем отрады.
