— Чем не преминет воспользоваться подлый римский прокуратор Пилат, — с горечью подхватил Каиафа, — он только и ждет повода, чтобы навсегда уничтожить нас и наш бедный народ.
— Что же делать?
— Мы втянем прокуратора в нашу борьбу с иными верами и появившимися отщепенцами…
Анна внимательно выслушал предложение о проведении в жизнь хитроумного плана и одобрительно прикрывал совиные глаза, не разу не перебив зятя.
— Быть добрым просто, но опасно. Быть злым труднее, но мы спасем свой народ от надвигающейся напасти, — проницательно заметил он, уяснив суть изложенного зятем.
— Об этом никто больше не должен знать.
— Об этом никто не будет знать.
— Его следует арестовать. Но в тюрьму заключать опасно, чернь уже дважды пыталась штурмовать ее, чтобы освободить своих предводителей и сообщников. А у него, судя по донесениям наших соглядатаев, много сторонников.
— Мы упрячем его в моем доме, у меня есть тайное надежное помещение…
— Да будет распят опасный назорей! — в завершение воскликнул Каиафа.
— Услышат и помогут нам боги, — Анна сложил на груди руки и выразительно посмотрел вверх.
За окнами целлы тихо стонали сосны и кедры, потревоженные свежим ветром, подувшим со Средиземноморья. День обещал принести некоторое облегчение от невыносимой и удивительной для этой поры года, жары.
Глава шестая
1.3. Маттавия. Если из-за забора видны рога, значит, там есть буйвол
Шумная деятельность, прибывших из неведомых краев, загадочных незнакомцев все более не нравилась начальнику тайной стражи синедриона. Он приказал следить за каждым шагом неразлучной троицы. Чутьем опытного сыщика, Маттавия улавливал, что, с виду беспорядочные перемещения и действия чужаков, преследуют какую-то определенную конечную цель. Но пока не мог понять сути этой цели.
Пришельцы слонялись по кабакам, базарам, постоялым дворам и притонам. Но не просто болтались в безделье и праздности, а повсюду заводили разговоры о новом пророке и его учении, несущем людям избавление от всякого зла и вечную благодать. При этом они говорили непонятные и чудные вещи. С одной стороны, по их рассказам выходило, что вот-вот грядет царствие божие к людям. С другой же — приводили слова Иисуса-назаретянина о присутствии этого царствия внутри любого человека, в его сердце.
Они вещали о прощении ближнего и любви к нему, более того — о любви к врагам своим. И в то же время грозили небесными карами за допущенные грехи и проступки. Страшили скорым концом мира и окончанием жизни человеческой. Голод, мор, землетрясения, войны, беззакония — все это грядет перед неизбежным концом и принесет неисчислимые беды племенам человеческим — пугали чужаки, называя себя последователями новой веры и призывая встретить Иисуса, как Спасителя человечества.
Необычность, противоречивость и запутанность изложения нового вероучения, россказни о каждодневных чудесах, совершаемых пророком, вбивались, как гвозди, в головы горожан, застревали там, обрастали еще более диковинными подробностями и передавались дальше.
Причем таинственные незнакомцы неизменно вызывали своих слушателей на дискуссии, провоцировали их и учиняли постоянные массовые драки, в которых сами почему-то оставались совершенно невредимыми, хотя и не обладали ни комплекцией Голиафа, ни ловкостью Давида.
Город начинал бурлить от слухов о пришествии в Иерусалим назаретянского мессии, хотя сам Иисус, судя по донесениям агентов Маттавии, пока об этом не помышлял, странствуя со своими ближайшими учениками по отдаленным южным селениям Самарии.
— Следует все же задержать таинственных субъектов, — решил главный синедрионский страж, — и допросить их с максимальным пристрастием.
Памятуя о повелении Каиафы, не трогать пока чужаков, Маттавия задумал схитрить. Пришельцы будут задержаны стражами случайно, как участники очередного побоища, вместе с иными драчунами и нарушителями спокойствия…
— Смотри, у него опять одиннадцать… Сам Гефест помогает рыжему… Везет чужаку… Боги весь вечер на его стороне… — разноголосый шепот сопроводил очередной бросок костей. Кости бросил приземистый, но очень коренастый человек в коротком грязно-светлом плаще, похожий на подгулявшего моряка. Выбросивший до этого шестерку с четверкой громадный могильщик, грязно выругался и окинул противника злобным взглядом.
— Истинно, ему помогает, не иначе, сам Иблис, — крупный сизый с красными прожилками нос могильщика грозно подтянулся к верхней губе с торчащими в стороны тонкими длинными усами, будто смазанными канифолью, а волосатая ручища сгребла кости вновь в деревянный резной стаканчик.
— Не гневи богов именем дьявола, — затрещал сидящий рядом долговязый человек с нескладной фигурой, подвижным лицом и плутоватыми глазами, резко вздернув плечами, отчего клетчатый халат на нем распахнулся, обнажив тощую волосатую грудь, — не поминай не ко времени злых духов и их слуг.
— Заткнись, дохлая гусеница! — рявкнул могильщик, и кончик его носа налился кровью. В профиль он напоминал громадного рыжего таракана, готового наброситься на ускользающую добычу. Он бросал кости уже четырежды, и всякий раз сумма их была на единицу меньше, чем у соперника, который невозмутимо сметал со стола мелкие монеты в бездонный карман своего широкого плаща.
Сидящий у очага кот пугливо покосился на возмутителя спокойствия и вновь уставился немигающими глазами в затухающее пламя.
— Прости, я не вижу причин для твоего гнева, — миролюбиво заметил Фагот, — глаза его косили в разные стороны — один и вовсе в потолок, другой — в сторону очага, где один за столом, сиротливо нахохлился кот. Лишь под носом затопорщился пух неразличимого цвета усишек — признак сдерживаемой ярости.
Он и в самом деле не хотел ссоры — таверна всего лишь на треть была заполнена народом. Судя по одежде, преобладали здесь пастухи, погонщики, извозчики, а также мореплаватели и купцы, наезжавшие в сухопутный Иерусалим за восточными сладостями и пряностями, привозимыми из соседней Аравии. Следовало дождаться времени, когда таверну заполнят, лучше всего воспринимающие идеи сопротивления существующей власти, различные лавочники — зеленщики, ткачи, горшечники и мелкие уличные торговцы. Именно они внимали мятежным речам Фагота и Азазелло всей душой, а, накачавшись дешевым кислым вином, орали во всю силу своих луженых глоток славу Иисусу и громогласно требовали его пришествия в Иерусалим.
Могильщик со всей силой потряс стаканчик с костями и протянул его Азазелло, — бросай же ты первым, на этот раз! — Он швырнул на стол два денария. Толпа охнула — это были большие деньги.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
