(Клавейн?)
Его вызывала одна из Объединившихся, входивших в разведгруппу. Клавейн обернулся, чтобы «осветить» ее лицо, и налетел на переборку.
«Что вы обнаружили?»
(Ничего хорошего. Все мертвы.)
«Точно все?»
Мысли женщины, четкие и меткие, влетали в его голову, словно пули.
(Да, причем смерть наступила недавно. Никаких повреждений. Все выглядит очень продуманно.)
«И никаких признаков уцелевших? Мы думали, что хотя бы один из них жив».
(Никого, Клавейн.)
Она открыла ему свою память. Клавейн принял предложение и заранее приготовился к тому, что предстояло увидеть.
Очень скверно, как и ожидалось. Больше всего это походило на сцену заранее спланированного массового самоубийства. Никаких признаков борьбы или принуждения. Эти люди даже не колебались. Они умерли на своих постах, словно кому-то поручили выдать им ядовитые пилюли. Был еще более отвратительный вариант: к экипажу обратились с какого-то центрального пункта и убедили в необходимости добровольно уйти из жизни, после чего они вернулись на свои посты. Возможно, они продолжали выполнять свои обязанностями до того момента, пока капитан не отдал приказ совершить самоубийство.
В невесомости у покойников не болтаются головы и не открываются рты. Трупы остаются в более или менее естественных позах. Так было и сейчас. Одни висели на месте, опутанные какими-то тесемками, другие просто плавали от переборки к переборке. Подобные сцены являлись одним из самых первых и наиболее пугающих уроков космической войны: в невесомости трудно отличить живого от мертвого.
Все члены экипажа были тощими, если не истощенными — казалось, последние несколько месяцев их держали на полуголодном пайке. У некоторых оказались ссадины и кровоподтеки — старые и не зажившие до конца. Кое-кто, похоже, умер раньше остальных. Таких просто вышвыривали из корабля, чтобы сэкономить топливо за счет массы их тел, или изолировали неподалеку от топливных цистерн. Головы мертвецов, под шапками и шлемофонами, покрывал лишь сероватый пушок — когда-то люди были обриты наголо. Все носили униформу, но знаки отличия указывали скорее на техническую специализацию, чем на воинское звание. В тусклом свете аварийного освещения кожа приобрела серо-зеленый оттенок.
Потом Клавейн собственными глазами увидел, как один из мертвецов двигается.
Казалось, труп чуть заметно отталкивается от воздуха руками, приоткрыв рот и уставившись непонятно на что в нескольких метрах перед собой. Потом он врезался в переборку, и сонар уловил слабое эхо.
Клавейн послал мысленное сообщение женщине из своей команды.
«Подержи этого, хорошо?»
Женщина ничего не ответила, но повиновалась. Клавейн приказал всей разведгруппе застыть и не двигаться. Больше ни один из трупов не двигался. Внутри корабля вообще не осталось ни одного движущегося объекта.
Клавейн выждал время, чтобы «Ночная Тень» могла обновить данные. С корабля по-прежнему поступали импульсы датчиков движения.
В первый момент Клавейн не поверил.
Это было невозможно. Но в недрах вражеского судна что-то по-прежнему двигалось.
— Маленькая Мисс?
Эти нотки в голосе Тваря Антуанетта узнавала мгновенно — они не предвещали ничего хорошего. Упав обратно на противоперегрузочную кушетку, она пробормотала фразу, смысл которой понял бы только сам Тварь:
— Опять что-то, да?
— К сожалению, Маленькая Мисс. Нельзя быть полностью уверенным, но, похоже, какие-то проблемы в центральной зоне синтеза.
Тварь вывел на главный иллюминатор мостика схему термоядерной установки, превратив его в подобие дисплея, на который можно было смотреть, не меняя положения головы. За стеклом проплывали пласты облаков — «Штормовая Птица» поднималась в космос. Некоторые элементы термоядерного двигателя были выделены зловещим пульсирующим пурпуром.
— Вот дерьмо, господи! Токамак?[10]
— Похоже, именно он, Маленькая Мисс.
— Мать твою! Помнится, мы его заменили, когда проходили капремонт.
— Именно «проходили», Маленькая Мисс. И… извините за напоминание… что сделано, то сделано.
Антуанетта запустила несколько систем диагностики, но результаты были однозначно неутешительными.
— Это все Ксавьер, — буркнула она.
— Ксавьер, Маленькая Мисс? И в чем провинился господин Лю?
— Ксав клялся, что эта хрень выдержит как минимум три полета!
— Возможно, Маленькая Мисс. Но прежде чем обвинять господина Лю, вы, может быть, вспомните, как полиция остановила нас, когда мы отходили от Ржавого Обода? Тогда пришлось срочно глушить главный двигатель. А быстрая остановка токамаку пользы не приносит. Потом, при входе в атмосферу, имела место сильная вибрация, которая могла усилить повреждение.
Антуанетта нахмурилась. Иногда приходилось только догадываться, на чьей стороне в действительности выступает Тварь.
— Хорошо, Ксава пока не трогаем. Но от этого не легче, правда?
— Катастрофа возможна, Маленькая Мисс, но не гарантирована.
Антуанетта снова проверила показания.
— Нам нужно разогнаться до десяти кликов в секунду, чтобы выйти на орбиту. Что скажешь, Тварь?
— Будет сделано все возможное, Маленькая Мисс.
Антуанетта кивнула. Большего она не может требовать. Облака над кораблем уже редели, небо потемнело до глубокого синего цвета, словно ночью. Казалось, до открытого космоса рукой подать.
Но путь будет очень долгим.
Клавейн наблюдал, как удаляют последние слои маскировки, скрывавшей тайник, где прятался уцелевший. Один из солдат поднял горелку и осветил мрачную камеру. Беглец, закутанный, как в кокон, в грязное серое термоодеяло, завозился в углу. Клавейн вздохнул с облегчением. Одной маленькой проблемой меньше. Теперь можно спокойно уничтожить неприятельский корабль, и «Ночная Тень» вернется в Материнское Гнездо.
Обнаружить уцелевшего оказалось намного проще, чем ожидал Клавейн. В течение каких-то тридцати минут акустические и бисенсорные сканеры локализовали зону поиска. Куда больше времени ушло на то, чтобы вырезать переборки и аппаратуру, чтобы добраться до тайника — крошечной ниши, куда могли поместиться разве что два посудных шкафа, составленные вместе. Убежище находилось в той части судна, куда команда лишний раз старалась не заглядывать — поблизости от термоядерных установок, испускающих смертоносное излучение.
Почти сразу Клавейн сообразил, что перед ним наспех сооруженная тюремная камера. Очевидно, что на этом корабле никогда не перевозили заключенных. Скорее всего, арестанта поместили в нишу и забаррикадировали ее оборудованием и панелями, скрепленными между собой, оставив лишь крошечное отверстие, через которое просовывали воду и пищу. Камера напоминала загаженное логово. Взяв пробу воздуха, Клавейн случайно потянул носом, и его едва не стошнило от вони. Впрочем, экскременты были явно человеческими. Любопытно, как давно команда измывалась над пленником? С начала полета? Или, когда «Ночная Тень» начала преследовать Демархистов, им стало не до арестанта?
Впрочем, его содержали неплохо. Стены ниши были обиты двумя слоями мягкого материала — на случай боевых маневров. В одной из стен обнаружился встроенный интерком — правда, он работал в одностороннем режиме: арестант мог обратиться к команде, но не слышал ответа. Одеяла, остатки пищи… Клавейну доводилось посетить места заключения, которые выглядели куда хуже. А в некоторых — даже ненадолго задержаться.
Он послал мысль солдату с горелкой.
«Сними одеяло с него, хорошо? Я хочу посмотреть, кого мы нашли».
Солдат полез в нишу. Интересно, кто это может быть? Клавейн быстро пересчитал в голове возможные варианты. Кто-то из Объединившихся? Вряд ли: в последнее время никто из них не попадал в плен. К тому же Демархисты вряд ли сохранили бы пленнику жизнь: лишняя головная боль им не нужна. Значит, кто-то из своих — дезертир или предатель.
Солдат подошел к пленнику, который забился в угол, и сорвал с него одеяло.
Тот немедленно свернулся клубком, точно зародыш, и часто заморгал темными глазами: он явно отвык от света.
Клавейн с любопытством разглядывал заключенного. Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы отбросить все прошлые догадки. В первый момент его можно было принять за молодого мужчину — вернее, подростка, судя по росту и пропорциям. Он лежал на полу, обхватив себя руками — совершенно голый. Бледно-розовая кожа тоже выглядела вполне человеческой. Одно предплечье, которое было хорошо видно, покрывали жуткие следы ожогов — яркие пятна молодой кожицы и мертвенно бледные шрамы.
Гиперсвин, или человек-свинья — генетическая химера свиньи и человека.
— Привет, — произнес Клавейн. Он говорил вслух, и его голос, усиленный динамиком скафандра, бил по ушам.
