Но Бвадрес быстро заставил присутствующих замолчать: приставив руку козырьком ко лбу, он стал вглядываться в верхний конец улицы, словно увидел там кого-то, а потом внезапно указал туда пальцем, как будто там появился человек, которого все так звали. Люди принялись вытягивать шеи и толкаться, пытаясь увидеть, на кого указывает Бвадрес, заодно они перестали скандировать, – и тут старый жрец приступил к проповеди.
– Я скажу вам, что случилось с моим служкой! – вскричал он. – Его поглотил Ланкмар. Он пожрал его – этот нечестивый Ланкмар, город пьянства, распутства и разврата, Ланкмар, город зловонных черных костей!
Последнее кощунственное замечание относилось к истинным богам Ланкмара (их под страхом смерти нельзя было даже упоминать, хотя простых богов в Ланкмаре можно было оскорблять сколько угодно) и заставило толпу потрясенно умолкнуть.
Бвадрес запрокинул лицо и воздел руки к бегущим тучам:
– О Иссек, милосердный и могущественный Иссек, смилуйся над своим смиренным слугой, который лишился друга и остался один. Был у меня один служка, твой неутомимый защитник, и того у меня отняли. Ты говорил ему, Иссек, о своей жизни, посвящал в свои тайны, у него были уши, чтобы слышать твои речи, и губы, что их петь, но черные дьяволы унесли его! О Иссек, смилуйся надо мной!
Бвадрес простер руки над толпой и оглядел слушателей.
– Когда Иссек ходил по земле, он был юным богом – юным богом, говорившим лишь о любви, но его схватили и привязали к пыточной дыбе. Он принес людям воду мира в священном кувшине, но они разбили его.
Тут Бвадрес весьма пространно и гораздо живее обычного (возможно, он чувствовал, что должен чем-то восполнить отсутствие своего служки-скальда) описал житие и, главное, муки и смерть Иссека Кувшинного, так что среди слушателей не осталось ни одного человека, у кого не встал бы перед глазами образ Иссека на дыбе (вернее, на нескольких дыбах по очереди) и не сжалось бы сердце при мысли о страданиях бога.
Женщины и сильные мужчины плакали безо всякого смущения, нищие и судомойки выли в голос, философы затыкали уши.
Стенания Бвадреса достигли душераздирающего апогея:
– И даже когда, о Иссек, твое бесценное тело оказалось на восьмой дыбе, когда ты переломанными руками превратил шейный обруч своего мучителя в изображение кувшина невиданной красоты, ты думал лишь о нас, о святое дитя. Ты думал лишь о том, чтобы сделать прекрасной жизнь даже самых страдающих и обезображенных из нас, твоих ничтожных рабов.
И тут Пульг, сделав несколько неверных шагов вперед и ведя за собой Грилли, опустился коленями на грязные булыжники. Его серебристо-черный полосатый капюшон откинулся на спину, украшенная самоцветами черная маска упала с лица, и все увидели, что оно залито непритворными слезами.
– Отрекаюсь от всех иных богов, – выдавил главный вымогатель между всхлипами. – Отныне я буду служить лишь кротчайшему Иссеку Кувшинному.
Остролицый Грилли, извиваясь изо всех сил, чтобы не запачкаться о грязную мостовую, смотрел на своего хозяина как на полоумного, однако высвободить свою руку из пальцев Пульга все еще не решался.
Действия Пульга не привлекли особого внимания – в этот миг обращенных можно было брать по смердуку за дюжину, – однако Мышелов все видел, тем более что Пульг теперь оказался совсем рядом с ним, и Мышелов мог без труда погладить его по лысине. Человечек в сером испытывал известное удовлетворение, вернее облегчение: если Пульг уже какое-то время был тайным поклонником Иссека, то все его причуды можно было легко объяснить. И одновременно Мышелова пронизало какое-то чувство, похожее на жалость. Взглянув вниз, Мышелов обнаружил, что сжимает в левой руке золотую безделушку, украденную у Фафхрда. Его так и подмывало тихонько положить ее в ладонь Пульгу. «Как было бы уместно, трогательно, хорошо, – думал он, – если бы в миг, когда его захлестнул поток религиозных чувств, Пульг получил бы столь прекрасное напоминание о выбранном им боге». Но золото есть золото, а черный одномачтовик требует такого же ухода, как и судно любого другого цвета, и Мышелов подавил искушение.
Бвадрес широко распростер руки и продолжал:
– Наши пересохшие гортани, о Иссек, жаждут твоей воды. Рабы твои с горящими и потрескавшимися губами молят хотя бы о глотке из твоего кувшина. Мы прозакладываем свои души за одну каплю твоей воды, которая остудила бы нас в этом мерзком городе, проклятом черными костями. О Иссек, низойди к нам! Принеси нам твою Воду Мира! Ты нужен нам, мы стремимся к тебе! Приди же, о Иссек!
И столько было в этом последнем призыве страстной мольбы, что коленопреклоненная толпа подхватила его и начала все громче и громче, словно загипнотизированная, скандировать нараспев:
– Приди же, о Иссек! Приди же, о Иссек!
Эти ритмические возгласы проникли в темную комнату, где лежал пьяный Фафхрд и добрались до какой-то бодрствующей частицы его оглушенного вином мозга, хотя очень возможно, что путь туда уже был проторен упоминаниями Бвадреса о пересохших гортанях, потрескавшихся губах и целительных глотках и каплях. Как бы там ни было, но Фафхрд внезапно пробудился с одной лишь мыслью в голове: еще чего-нибудь выпить, и помня только одно – что где-то еще оставалось вино.
Его несколько встревожило, что рука его не покоится на горлышке стоящего под кроватью кувшина, а по каким-то непонятным причинам находится где-то в районе уха.
Он потянулся было за кувшином и с возмущением обнаружил, что не может пошевелить рукой. Кто-то или что-то ее держит.
Не теряя времени на полумеры, могучий варвар мощно повернулся всем телом, желая одновременно высвободить руку и сунуть ее под кровать за вином.
В результате ему удалось перевернуть кровать на бок и себя вместе с ней. Это его отнюдь не обеспокоило и не причинило никаких неудобств его онемевшему телу. Обеспокоило его другое – вина поблизости не было: он не чувствовал его запаха, не видел кувшин даже краем глаза, не треснулся о него лбом…. а ведь Фафхрд помнил, что оставил не менее кварты как раз для такого случая.
В то же самое время он начал смутно догадываться, что каким-то образом прикреплен к тому, на чем спал, в особенности в районе кистей, плеч и груди.
Впрочем, ноги его казались сравнительно свободными, хотя у коленей что-то мешало. Поскольку же, перевернувшись вместе с кроватью, Фафхрд оказался частично лежащим на низком столике и упирался головой в стену, он с помощью очередного могучего поворота и рывка встал на ноги с кроватью на спине.
Оказавшись в вертикальном положении, он огляделся. Занавешенная дверь выделялась на фоне мрака более светлым пятном, и Фафхрд устремился к ней. Кровать застряла в дверном проеме, не давая ему пройти, однако в конце концов, покрутившись так и сяк, Северянин одолел и это препятствие и двинулся вперед со шторой на лице. Он смутно подумал, что выпитое вино, должно быть, парализовало ему руки или какой-то колдун наложил на него заклятие. Уж больно унизительно было Фафхрду идти с руками, поднятыми к ушам. К тому же его голове, щекам и подбородку почему-то было прохладно, – вероятно, и тут не обошлось без черной магии.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
