– Не понимаю тебя, сестренка. Тебе что, плохо здесь? Но даже если ты заскучала и желаешь поблестеть на публике, тебе достаточно благосклонно кивнуть хозяину любого театра, и он приползет на коленках, держа в зубах цветочек из Арр-Мурра, только бы заполучить тебя на свою сцену! Что, разве не так?!
– А что толку? Все равно не пустят…
– Кто не пустит?!.
– Кто-кто… а то ты не знаешь! Думаешь, я не пробовала? Так он меня живо укоротил, даже внушение сделал. Да что толку об этом говорить, пойду-ка я спать.
Аш-Шудах, улыбаясь только ему ведомым мыслям, смотрел в большое, чуть волнистое зеркало – не на свое отражение, ибо его там не было, но на лицо спящего Арколя… несколько едва слышных слов – и на месте Арколя оказалась мирно почивающая Амариллис. Маг провел рукою над влажно поблескивающей поверхностью стекла, и лица юноши и девушки слились воедино, не соединяясь, но словно просвечивая сквозь друг друга. Вот вздрогнули черные брови Арколя, в сонном недоумении сойдясь к переносице, а вот показалась светлая прядь волос, лежащая на щеке Амариллис… Несколько минут аш-Шудах всматривался в это двойное отражение, затем, взяв из стоявшей одесную шкатулки щепоть порошка, похожего на золотистую пудру, которой шаммахитские модницы посыпали ресницы, высыпал себе на ладонь и, резко выдохнув, сдул ее прямо на зеркало. Блестящая пыльца с нежным звоном посыпалась на его волнистую поверхность и осела на ней; аш-Шудах снова улыбнулся и сказал, обращаясь к отраженным в позолоченном стекле:
– Смотрите…
Черные, отвесные скалы, несокрушимой стеной вздымающиеся из ярящегося моря… и узкий проход в этой самой природой созданной крепостной стене, опоясывающей одинокий остров… и корабль, ведомый искусным кормчим, танцующий на волнах между каменных клыков, торчащих из воды, а на веслах – одни лишь женщины, полуобнаженные, с ярко-синими волосами, заплетенными в недлинные косы. Одна из них поворачивается в сторону ищущего взгляда вещего зеркала, и спящие видят яростно блестящие глаза, неукротимый, гордый рот никем не побежденной воительницы, вышедшей в открытое море на поиски приключений.
Серые каменные своды бесконечного коридора, мертвая утроба горы, и по ней бегут трое: мальчик, девочка и держащий их за руки старик… и эти же мальчик с девочкой, только повзрослевшие, летят сквозь пылающие кольца с трапеции на трапецию.
Молодая женщина, собирающая травы в плоскую плетеную корзину; лицо ее печально и ресницы еще не высохли от недавно пролитых слез. Рядом с нею пожилой мужчина, что-то горячо ей говорит, заметно волнуясь, а она в ужасе отшатывается от него, отталкивает готовые обнять ее руки.
Темнокожий беловолосый мужчина в жреческом одеянии спорит о чем-то с подобными себе священнослужителями… и он же, одетый в нищенские лохмотья, идет по пыльной дороге, палимый бешеным солнцем; непреклонно и горько сжаты полные губы, и в глазах – серый пепел отчаяния.
И вдруг эти разрозненные картинки, бестолковые, как и подобает сонным видениям, сменяет предельно четкий, настоящий пейзаж – стройные стволы золотистых сосен легким хороводом окружают лесное озеро, подобное дивной чаше в руках лесного духа. Нежная и сверкающая водная гладь, и вереницы облаков, отразившиеся в ней. Один берег – крутой, только кубарем катиться, зато другой – пологий, и там, между расступившимися деревьями, высится воздушно-легкий храм, к которому ведут широкие, белоснежные ступени. Внезапно чуткую лесную тишину разорвал мелодичный перезвон колокольчиков.
Амариллис вздрогнула и тихо застонала во сне; на другом конце дома Арколь так резко повернулся, что чуть было не свалился с кровати, его пальцы судорожно вцепились в шелковые простыни… но тот, кто направлял их сон, снова улыбнулся, что-то успокаивающе проговорил, легонько дунув на зарябившее было зеркало – и все успокоилось.
По ступеням храма спускался высокий, стройный юноша, его длинные волосы были заплетены во множество косичек, перевитых несчисленными бубенцами; обнаженные узкие ступни легки и бесшумны, разворот плеч неожиданно широк, а лик – божественно прекрасен. Остановившись на последней ступени, юноша приложил правую руку к сердцу в знак приветствия и обратился к видевшим его во сне:
– Счастья и радости вам, слышащие меня – меня, Лимпэнг-Танга, бога шутов и артистов. Я призываю вас, ибо моя труппа не может быть полной без танцовщицы и того, кем ты сам захочешь стать, Арколь. Мы все ждем вас, – и в этот момент из храма вышли и встали рядом со своим богом те, кого только что сетями вещего сна ловил аш-Шудах.
– Поспешите, не позвольте мне заскучать без вас… – Лимпэнг-Танг улыбнулся широко и лукаво, как ребенок, встряхнул головой, рассыпая серебристый звон, и после этого сонное видение Арколя и Амариллис стало таять, исчезать в колокольчиковом переплеске, словно утренний туман, убоявшийся жаркой ласки солнечных лучей.
А в своем покое аш-Шудах вздохнул с облегчением, провел по зеркалу сновидений шелковым расшитым платком, сметая золотистую пыльцу, и откинулся на спинку кресла. Он просидел в одиночестве не более пяти минут, когда на его плечо легла чья-то ладонь. Не оборачиваясь, маг накрыл ее своей рукою и сказал:
– Ты чересчур пунктуален для артистической натуры, брат мой, – и, встав, приветствовал пришедшего. Они дружески обнялись и от этого движения звонкие волосы младшего (сводного) брата аш-Шудаха раскатились серебристым смешком.
– Я несказанно польщен твоим доверием, братец, – удобно устроившись на низком диване, Лимпэнг-Танг с веселым любопытством смотрел на мага, – помнится, было время, когда ты мне и дохлой летучей мыши не поручил бы. А тут, смотрите-ка – лучший ученик, можно сказать, приемный сын, да и девушка тоже не простая… Ты уверен, что будешь доволен моим покровительством?
– Не знаю, Лимпэнг-Танг, – с усмешкой отвечал маг, – не знаю… Дохлую летучую мышь я бы тебе и сейчас не доверил, поскольку абсолютно уверен в том, что ты тут же подсунул бы это сокровище мне в шербет… или под подушку. Так что даже и не мечтай. А что касается моих детей – думаю, ты их не разочаруешь. Арколю пора отправляться в обязательное для каждого – пусть даже и очень талантливого – подмастерья странствие, а повозка бродячего театра послужит ему неплохой маскировкой…
– Но у меня уже есть мастер иллюзий! Лиусс отлично зарекомендовал себя… конечно, куда ему тягаться с твоим учеником – но даже ради тебя я не прогоню его.
– Разве я просил об этом? Не беспокойся, вряд ли Арколь захочет работать с примитивной магией бесплотных образов, его это не интересует. И роль он изберет себе другую, вот увидишь. Ну, а Амариллис… надеюсь, ты понимаешь, какой я делаю тебе подарок?
– Понимаю… и безмерно тебе благодарен. Послушай, братец… а тебе не жаль отпускать ее?
– Так ты присмотришь за ними? – аш-Шудах явно не собирался отвечать на последний вопрос младшего брата.
– Да присмотрю, не переживай ты так! Может, я и не самый благовоспитанный бог в Обитаемом Мире, но детей своих обижать не позволю никому! И тебе в том числе… поэтому будь так добр, простись с Амариллис как-нибудь… понежнее… Не учить же мне тебя, в самом деле!..
– Вот это верно. Спасибо тебе, Лимпэнг-Танг.
– Не за что, – вставая с дивана, ответил звонковолосый бог, – всегда пожалуйста.
Уже после того, как гость удалился так же неслышно и мгновенно, как и приходил, аш-Шудах заглянул в стоявшую на столике рядом с диваном резную хрустальную чашу с шербетом и с довольной улыбкой покачал головой – в чаше мирно плавала летучая мышь, невозмутимым презрением к миру подтверждая свою дохлость…
Утром наступившего дня магу не составило особого труда истолковать одинаковые сны, посетившие Арколя и Амариллис; перспектива попасть в храмовую труппу Лимпэнг-Танга вдохновила бы кого угодно… И точно так же Арколю не составило особого труда выбрать себе роль.
– Я думаю, что буду хорошим шутом, – и, опережая вопросы Амариллис, пояснил: – фокусы мне показывать уже как-то не к лицу, да и неинтересно, место воителя наверняка занято этой… синеволосой… акробат из меня некудышный, певец тоже не ахти. Так что придется тряхнуть стариной: в приюте мне частенько влетало за непочтительное насмешничанье. Конечно, если учитель не сочтет эту роль несоизмеримой с достоинством его ученика…
– Не сочтет, – ответил аш-Шудах.
Сборы в дорогу заняли весь день; все-таки будущим артистам предстояло немало проехать по дорогам Обитаемого Мира – через ничейные земли, мимо Маноры, к сосновым борам в предгорьях Безымянного Хребта; дорогу же в храм бога шутов им должен был указать сам Лимпэнг-Танг.
Амариллис, в последний раз проверив содержимое двух своих дорожных тюков (по привычке она все делала сама, неизменно приводя в священный ужас слуг аш-Шудаха), решила попрощаться с чудесным садом, который был так же обманчив и заманчив, как и глаза его создателя – на вид он был не больше обычного сада при богатом шаммахитском доме, на деле же в нем можно было запросто заблудиться. Девушка не спеша шла по узенькой тропке, петляющей, словно лесные речушки севера, между деревьями, иногда прикасаясь к теплой шершавой коре или вставая на цыпочки, чтобы понюхать вечерний цветок. Она полностью погрузилась в свои мысли и поэтому заметно вздрогнула, когда повернула за очередным изгибом дорожки и только что не споткнулась о сидящего на траве мага. Он же, одним, воистину царственным, движением бровей прервав ее неуклюжие извинения, предложил ей присесть рядом.
