Пожара нет никакого…
Зато пришла почтальон, принесла бандероль на папино имя.
— Кому можно вручить? — говорит.
— Мне можно, — решила на свой риск Ася.
Нет, ей почтальон не согласна. У Аси паспорта нет. Неизвестно, может ли она еще расписаться.
Ну, уж это просто смешно. За кого хочешь может расписаться! С крючком и с росчерком. Что Ася, маленькая?
— Все равно нельзя, — вздохнула почтальон.
Ей самой обидно, что она зря на третий этаж поднималась. У нее одышка. Ступеньки высокие, старый дом. Но бандероль заказная, нельзя рисковать. Вдруг она пропадет?
Тут в коридор вдруг выскочил Фингал. Ася ему строго-настрого приказала сидеть в комнате, что бы ни случилось. А он все равно выскочил! Придется с ним потом серьезно поговорить…
Фингал, — папа считает, — самый крупный в семье политик. Он со всеми разный. Маму он, например, не слушается совершенно. Когда мама одна, Фингал носится по квартире как ненормальный. Лает, тапки грызет, может стащить у нее из-под рук колбасу. На диван завалиться с ногами. Не считает зазорным! «Я для него просто хорошая коммунальная соседка для игр», — вздыхает мама. «Сама распустила, — объясняет папа. — Никогда его не наказываешь!» — «Разве? — удивляется мама. — По-моему, я наказываю. Я его наказываю презрением. Или великолепным молчанием. Или внутренним неприятием. Просто он меня не ставит ни в грош. Не ремнем же его наказывать?»
Но папа считает, что иногда — именно ремнем. Он пару раз наказывал! И Фингал очень даже понял, больше не требуется. Во всяком случае, папу он высоко теперь ставит. Может, папа придумал насчет ремня? Ася не видела. Но Фингал, видно, чувствует, что — в принципе — папа может. Пойти на эту крайнюю меру. И слушается папу безукоризненно, с первого раза. При папе он к обеденному столу вообще не подходит, а из маминых рук даже не берет сахар. Делает вид, что он сахар терпеть не может. Ему тошно на этот сахар смотреть! Уберите скорей! А стоит папе на секунду выйти, Фингал мгновенно подскакивает к маме и тычется носом в руки: «Давай сахар! Быстрее! Копаешься!» Схватит, за щеку сунет и отойдет, как пуся. Будто и не просил. «Фу, какая двойная душа», — стыдит его мама. Фингал смирно лежит, где папа ему приказал, грызет свой сахар и на маму даже не смотрит.
Такой политик!
А Асю Фингал охраняет. Когда он с Асей наедине, Фингал, конечно, дурачится, скачет на равных, даже еще дурее. Но стоит кому-нибудь появиться, чужому, и он сразу меняется — Фингал как-то вдруг подбирает тогда в мощный комок свое длинное тело, ставит шерсть на загривке дыбом, белые клыки сдержанно и строго белеют из-под черной верхней губы, слышен сдавленный рык, и глаза вдруг твердеют по-взрослому. Такой твердый, точный и пристальный взгляд! Будто Фингал каждого сразу предупреждает: «Вы на эту девочку голос никогда не повышайте, потому что я ее люблю…»
Почтальон говорила тихо. Но Фингалу все равно не понравилась. Может — зачем бандероль Асе не отдает?
Вышел и рядом с Асей встал. Рыком своим рокочет тихонько.
— Это твоя собачка? — сразу заинтересовалась почтальон. — Красивая какая собачка! Она не кусается?
— Без команды он никогда не кусается, — объяснила Ася.
Почтальон только что присела на тумбу для обуви, чтоб отдышаться. И рядом с ней заказная бандероль.
— Я, пожалуй, пойду, — вдруг заторопилась. — Уже отдохнула. Мне еще столько разносить!
И протянула руку — забрать бандероль.
Это Фингалу совсем не понравилось. Он рыкнул громче.
Почтальон отдернула руку и тихо положила себе на колени.
— Что, собачка? — говорит. — Понимаешь, нужно работать…
Уважительно так с Фингалом разговаривает. Рассказывает ему про свою работу, что нужно ходить по разным квартирам, кому — журналы, кому — перевод. Она бы, может, и не ходила, по возрасту. Но приходится, жизнь так сложилась. Времени совершенно нет, чтоб посидеть вот так без дела…
— Вы идите, пожалуйста, если некогда, — сказала Ася. Фингал до утра может слушать, а человеку действительно некогда. Прикрикнула на него, чтоб отошел с дороги. — Фу, Фингал! Расселся!
Усталая почтальон вдруг вскочила резво, как девочка, и выскочила за дверь. Быстро-быстро уже бежит по лестнице вниз. Даже не попрощалась.
Из-за тумбы для обуви высунулся любопытный уж Константин. Увидел, что почтальона нет, и спрятался обратно.
А заказная бандероль на папино имя так и лежит на тумбе. Забыла бандероль! Ася только сейчас заметила. А ведь она даже не расписалась. Фингал нюхает бандероль, и шерсть у него на загривке дрожит от чужого запаха.
— Дай сюда, — приказала Ася.
Фингал с отвращением взял зубами и подал бандероль Асе. Все-таки он ее тоже с первого раза слушается, не только папу…
Папы все нет.
Ася подошла тихонько к маминой двери. Послушала. У мамы было тихо. Машинка, во всяком случае, не стучит. Ася цыкнула на Фингала, чтоб не вздумал лезть, тихонько нажала дверь и вошла.
Мама неподвижно сидела за своим столом, перед машинкой.
Такой у нее, честно говоря, был сейчас вид, будто маму силком затащили в эту комнату, набитую толстыми книгами до потолка, посадили на этот стул в тяжелом осеннем свете, тревожно текущем из медленных окон, и приказали сидеть так вечно. А зачем — объяснить забыли. Вот она и сидит, смотрит в стенку куда-то перед собой, даже позу переменить боится, сесть поудобней…
— Мам, — окликнула ее Ася. — Там папе бандероль.
— Сейчас получим, — не сразу отозвалась мама, все еще глядя куда-то в стенку, где ничего не было.
— Я уже получила, — сказала Ася.
— Молодец, — мама, наконец, обернулась. Хоть папа и запретил ее беспокоить, но было видно, что мама обрадовалась. И Ася ее поняла! Что за интерес, в самом деле, смотреть в стену, где ничего все равно нету? Надо хоть картинку нарисовать и туда повесить. — Положи куда-нибудь…
— Я не буду мешать, — сразу предупредила Ася. — Ты работаешь?
— Как тебе сказать, — мама задумалась. Наверное, сперва хотела соврать. Но потом тряхнула головой и призналась. — Нет, по-моему, не работаю. По-моему, скоро пойду водить трамвай. Ты не против?
— Не знаю, — честно сказала Ася.
Мама давно собирается. Чуть что у нее не ладится, сразу: «Все. Пойду лучше водить трамвай». Сама, между прочим, не умеет. Даже ни разу не пробовала. Если там тоже не получится? «Научусь. Я способная. Кончу курсы». Ася видала в трамваях объявления: приглашают. Правда, что ли, пойдет? «Трамваи от страха с ума сойдут», — уверяет папа. Мама такая рассеянная! Она же не заметит, когда рельсы кончатся. Свой трамвай загонит куда-нибудь в капусту. «Где это ты капусту в городе видел?» — смеется мама. С ее-то рассеянностью?! Бегемот, например, будет сидеть на рельсах и на пианино играть. Мама все равно не заметит, если задумается. Запросто сделает этого бегемота уродом. «Не сделаю, — протестует мама. — Он меня заметит». — »Да, это на него произведет неизгладимое впечатление», — объясняет папа.
— Может, тебе не понравится, — осторожно говорит Ася.
Хуже нет маму напрямик отговаривать, Ася по себе знает. А вот если так, осторожно…
— Понравится, — уверяет мама. — Я скорость люблю.
Глаза заблестели, так она любит. Вскочила из-за своего стола и теперь по комнате бегает.
— Быстро буду мчаться! Без остановок. По прямым сверкающим рельсам через весь город наискосок…
Размечталась.
Ася представила, как она несется. Трамвай под уздцы схватила, будто он лошадь. Он вздыбился! На задних колесах уже несется. Ржет и красными боками поводит. Мама никак не может остановить. Тут Ася бросается с Фингалом наперерез…
Ух, даже дух захватило!
— А как же пассажиры будут садиться?
— Пусть вскакивают, если смогут, — бесшабашно машет мама рукой.
Ей не до пассажиров. Она несется без остановок.
— А как же выходить?
Ася не замечает, что она уже кричит. Увлеклась тоже!
— Пусть соскакивают! — бесшабашно машет мама рукой.
— Ну, хоть на нашей остановке остановись!
— Не остановлюсь, — заупрямилась мама. — Я уже разогналась.
— А зачем же тогда трамвай? — кричит Ася.
— Как зачем? — удивляется мама. — Для красоты! Для домовитости города! Для удивленья!
— А метро?
— Нора крота изнутри, — кричит мама, ликуя. — Разве можно сравнить с трамваем? В нем солнце! Воздух! Он же звенит!
Это Ася когда-то нарисовала. Все черное. Прямо чернущее. И черные ступеньки ведут в черноту. А в этой черноте лежат на черных полках черные припасы на черный день: черный хлеб, черный сыр, черные коробки с черной икрой. И кругом все исключительно черное. А сверху, над черной чернотой, зеленая трава и красное солнце. «Нора крота изнутри». Ася писать тогда не умела, но устно она объяснила…
— Погоди, а чего это мы с тобой орем? — удивилась мама.
