Но только начинал сереть воздух и бледнеть луна, Василиса снова накидывала свою шкурку и обращалась в зеленую лягушку.
Прошел год, за ним второй, минуло еще несколько месяцев, и Василиса начала верить, что свобода близко.
А потом прилетела стрела. Просвистела в дюйме от нее, сверкнула золотым наконечником — особая стрела в колчане, об этом любая девушка знает, — вошла в воду без всякого плеска. Василиса квакнула от удивления и нырнула следом. Выпрыгнула на кувшинку, стала изучать свою находку. Так ее и нашел царевич.
Царевич был хорош. Статный, русоволосый, глаза голубые. Кожа — кровь с молоком. Василисе вспомнился Кощей: вечно бледный и словно больной, старый, с тускло светящимися в темноте зелеными глазами… Вот и нашелся еще один способ отомстить. Пусть помучается, наблюдая, как она нашла свое счастье. Ведь в такого — в Царевича — точно можно было влюбиться. Такого и полюбить не грех. И вот именно такому стоит дать клятву верности.
Василиса проквакалась и предложила царевичу взять ее в жены. Можно сказать, уговорила. Юноша выглядел крайне опечаленным, но лягушку забрал. Так она и оказалась в царских хоромах, уверенная, что ей повезло.
Там она впервые взглянула на себя в зеркало. Навь изменила не только ее магию, но и ее саму. Сверкала белизною кожа, ярко синим смотрели когда-то светло голубые глаза, и даже пшеничная коса, кажется, стала толще и мягче и теперь отливала золотом. Василиса бы залюбовалась на саму себя, но все это было чужое, не ее, напоминало о тех днях, что она провела в темнице у Кощея. Эта внешность была ей противна.
Когда Иван сжег шкурку, Василиса даже подготовиться толком не успела. Налетел вихрь, и вот она снова в месте, которое снилось ей по ночам. Кощей сидел на троне, и невозможно было отвести взгляд от ветвистой короны на его голове. Но теперь она была царевной. И она гордо вскинула подбородок. Кощей, кажется, не обратил на это ни малейшего внимания.
— Подождем, — сказал он с какой-то непонятной ей усталостью, словно все это ему было в тягость. — Ты дала клятвы, супруг твой дал. Интересно, как вы будете их выполнять. Гуляй, где хочешь, Василиса. Ты не в темнице. Ты в гостях.
И она гуляла. Солнце всходило здесь, когда закатывалось там, наверху, но светило слабо, будто вполсилы. Кощеев замок был темен и страшен, и больше всего напоминал груду камней, сваленных на скале таким образом, чтобы они изображали стены, башни и мосты. Она бродила по этим камням и нигде не встречала ни цветка, ни птицы, ни зверя. Ни одна травинка не пробилась через щели. Вокруг замка была пропасть, через которую перекинулся узкий каменный мост, а за пропастью высился вековой лес, он навевал жуть. Василиса часто останавливалась у начала моста и смотрела вниз, в сизый туман, клубившийся на дне пропасти. Приходили разные мысли, но Василиса верила, что Иван ее спасет.
Однажды Василиса увидела тропу. Было страшно подумать, каких усилий требовалось Лесу, чтобы пробиться сюда. Тропа была совсем узкой, еле заметной, она выбегала из леса и, истончаясь, ползла по мосту, пытаясь подобраться ближе, и девушка знала: ступит на нее — и спасена. Это был путь назад. Но ей было нельзя. Она дала клятву. Она должна была ждать и верить. У этой игры были свои правила. Она уже была замужней женщиной. Ее воли больше не было. И она повернулась к тропе спиной, и столько сил ей это стоило, что следующие несколько дней она не выходила из своей комнаты, горько плакала.
В первый вечер Кощей позвал ее разделить с ним трапезу, но она молча отвернулась и встала у окна. Он пожал плечами, и больше не звал. Она вообще его больше практически не видела. Еда в ее комнате появлялась и исчезала сама собой, как и все, что ей было нужно. А вот ненавидеть его становилось все сложнее и сложнее. Ненависть что огонь, ей нужна пища, а Кощей ее давать не желал. Он наложил условия на свое заклятье, и может бы уже и хотел, но не мог от них отказаться.
Впрочем, была у Василисы и отрада: Кощеевы конюшни. Василиса приходила сюда и подолгу сидела, гладила морды коней, угощала их диковинными фруктами, которые ей приносили невидимые слуги, говорила с ними, начищая их шкуры. Кони не трогали ее, наоборот, радостно фырчали, раздувая большие мягкие губы. Каждый из них был в полтора раза больше обычного, но, кажется, и разумнее. Однажды, когда Василиса была в конюшне, внутрь вошел Кощей. Молча взглянув на нее, он сам запряг своего коня и вывел наружу. Василиса сочла его молчание за разрешение продолжать бывать здесь.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
А потом появился Иван. Он не сражался с Кощеем. Не вызывал его на честный бой, в котором скорее всего проиграл бы. Он надломил иглу, и Кощей рассыпался прахом. Впрочем, слишком театрально рассыпался, чтобы Василиса поверила. Но Иван поверил, и она не стала его переубеждать.
Вскоре началась война, старшие царевичи погибли один за другим, не успев оставить после себя наследников, и на престол взошел Иван. И Василиса стала царицей. Это означало, что она оказалась заперта в своей половине терема с правом выезжать только в церковь. Царице полагалась вышивать и молиться. И родить царю наследника. Царице нельзя было на конюшню, нельзя было ходить в лес, спускаться на кухню, разговаривать с кем-то, кто не входил в круг приближенных. Иногда ей приносили челобитные, чтобы она умилостивила мужа.
Это заточение совсем не выглядело так, как ее первое — в замке Кощея. Но очень напоминало о нем.
Потом родился сын, которого у нее забрали в первый же день, назначив ему кормилицу. И Василиса пожалела о том, что Кощей не убил ее.
А у Царя появилось много дел, и осталось совсем мало времени на жену. Жену, навязанную ему силой. Иногда она думала, что сама была повинна в том, как все обернулось. Прояви она больше ласки и понимания, может быть, он приходил бы к ней чаще, нуждался бы в ее совете и в ней, может быть, все пошло бы не так. Однажды он действительно пришел к ней за теплом, но она уже разучилась дарить его, ответила сдержанно и почти насмешливо. Иван скрипнул зубами, развернулся и ушел. И по-своему был прав.
Детей она ему больше не родила, в конце концов, Яга в свое время учила ее варить самые разнообразные зелья, и Василиса хорошо помнила ее науку.
Тридцать три года была она женой Ивану, держала клятву, не любя его и мечтая о свободе.
А потом Иван умер. Однажды утром Василиса встала и подошла к зеркалу, скидывая с себя привычный морок, заменяющий ей морщины. Ведьмовская кровь знала свое дело: она все еще была молода и прекрасна. Василиса подумала о своем взрослом сыне, который вспоминал про мать реже, чем его отец. Подумала про оставшуюся жизнь, которая ожидает ее здесь. Подумала о том, что смерть мужа освободила ее от клятв. И велела заложить карету и везти ее в храм. Они проезжали лес, когда она заметила ее — тропу, бегущую параллельно дороге. Колесо скрипнуло и лопнуло. Остановилась карета. Василиса аккуратно вылезла с другой стороны, и метнулась к тропе. «Спрячь меня», — прошептала она. И как только нога ее ступила на нее, она уже знала, что больше никто и никогда ее не найдет.
В Лесу было хорошо, в Лесу были покой и тишина. Василисе казалось, что заново оживает ее уснувшая в неволе душа, излечивается, молодеет. Отступало назад страшное и болезненное. Однажды она вышла к озеру, взглянула на свое отражение и вдруг обнаружила, что лес вернул ей ее внешность, и теперь на нее смотрела смуглая девушка со светлыми голубыми глазами и косой цвета спелой пшеницы. Лес вернул ее к началу. Она была готова начать все заново.
В эту же ночь Лес открыл ей путь в соседний мир и вывел к зданию из серого камня, возле которого стоял Баюн. Вывел, огладил плечо веткой березы и скрыл тропу.
Глава 7.
По совету Данилы для снятия излишнего восторга от поездки на брата с сестрой напустили домового Савелия с целью обеспечения первым незабываемого времени пребывания на земле Русской. Домовой был стар и сердит, считал, что мир катится в тартарары, и раз уж такое дело, то можно и ускорить процесс. Он горячо взялся за дело. В первую же ночь, стоило разыграться ливню, ветер открыл неплотно закрытые створки деревянного окна, и Гензель и Гретель проснулись от того, что их поливало водой. Постели оказались абсолютно мокрыми, брат с сестрой достали из дорожной сумки тяжелые плащи, подбитые мехом, по привычке кинули их на пол и приготовились спать дальше. Но не тут-то было. Где-то в углу что-то зашуршало. Гретель медленно накрыла предплечье брата ладонью: предупреждающий знак.
