Она с любовью посмотрела на его осунувшееся лицо, на сдвинутые в заботе брови… и в её сердце вновь проснулась ненависть к мелким незначительным существам, которые каждый день отнимают у неё мужа. А ведь он мог быть рядом с ней круглые сутки!
А он бросает её из-за них. Целыми днями пропадает там, внизу. Строит им дома, пашет землю… как будто они сами не могут. Да они просто не хотят учиться! Они тупые и злобные твари!
Если бы их не было, он всегда был бы только с ней!
Она сдвинула брови – в точности как у него – и решительно зашагала в свою личную гардеробную. Доступ сюда был закрыт для всех, даже для него. Он не протестовал: у женщин обязательно должны быть свои секреты.
В гардеробной она открыла потайную дверцу и принялась экипироваться: надела боевой скафандр с экзоскелетом, вставила в держатели снаряды и самонаводящиеся ракеты, подвесила к локтям термические бомбы. Взяла в руки термоизлучатель и реактивную пушку.
Она ненавидела этих существ и хотела всех уничтожить.
Собравшись, она подошла к огромному зеркалу, увидела в нём грациозную и смертоносную фурию, и прошептала:
– Это моя работа!
Искушение
Время остановилось. Муха, прицелившаяся сесть Павлу на лицо, замерла в воздухе, растопырив лапки и крылышки. Толстый эсэсовец, лениво зевающий на стуле, застыл с открытым ртом, продолжая держать в руках дубинку. Этой дубинкой он только что сломал Павлу два ребра, и решил малость передохнуть.
Второй эсэсовец неподвижно наклонился над ящиком с медицинскими инструментами. Словно обдумывал новую пытку.
Третий… третий эсэсовец двигался. Самый маленький, в фуражке с высокой тульей, он сохранял скучающее выражение лица во время всего допроса, но сам в процесс не включался.
Сейчас же на лице его появилась лёгкая заинтересованность.
Павел осторожно обвёл взглядом комнату: что в ней ещё изменилось? Это было единственное движение, не вызывающее боли. Поэтому если он тоже сохранил возможность перемещения, проверить другими способами не мог. Или попробовать, превозмочь?
Павел напрягся, попробовал двинуть рукой… Странно, ничего не болит.
Но двигаться не получилось, лишь напряглись мышцы. А так хотелось вскочить! С маленьким гадёнышем он бы справился! Пистолет в кобуре – у тех двоих оружия не было, палачам не положено, – пятнадцать патронов… Многого бы, конечно, не сделал, но шороху навёл бы! С десяток гадов можно с собой забрать…
– Лежишь? – скрипучим голосом осведомился эсэсман.
Павел не ответил: вопрос был дурацким. И вдруг его словно вновь окатили ведром холодной воды: эсэсовец спрашивал по-русски! И не на ломаном, на котором обращался тот, толстый, а на чистейшем русском языке, первые звуки которого позволяют безошибочно определить соотечественника.
Власовец? А чего тогда молчал? Стоит ли вербовать так, через гестапо? Наш, разведчик? Фильмы, виденные в первые годы войны, наталкивали на подобную мысль. Но остановка времени?
В голове у Павла хороводом закружились мысли. Он увлекался фантастикой, читал Жюль Верна, Уэллса, Беляева. Кажется, у последнего, в цикле о профессоре Вернере, было что-то подобное. Может, писатель знал о ведущихся опытах, или догадывался?
Но почему на него, Павла, подействовало лишь частично, а на третьего… Кто он такой? Наш? А приборчик-замедлитель времени, в кармане? Или под фуражкой? Потому и тулья высокая…
– И долго собираешься лежать? – продолжал третий.
Нет, надо отвечать. Может, удастся что-то прояснить. Что же до остального… Язык дан человеку ещё и для того, чтобы скрывать правду.
– Есть предложения? – с трудом произнёс он.
– Есть, – эсэсовец присел на корточки. – Чего бы ты хотел сейчас больше всего?
– Свободы, – криво усмехнулся Павел.
– Это понятно, – поморщился эсэсовец. – А что ещё? Отомстить хочешь?
– Отомстить? – Павел обвёл взглядом помещение пыточной. – Конечно!
Он с ненавистью посмотрел на сидящего толстяка. А ещё считается, что толстые люди добрые.
– Что бы ты с ним сделал? – продолжал вкрадчиво допытываться третий. Но в голосе появились садистские нотки.
– Я бы ему… – Павел вытянул руку, словно охватывая голову толстяка – она точно поместилась между большим и указательным пальцами – и из оставшихся сил сжал.
И обомлел: голова смялась с легким писком, и по плечам чёрной униформы поползла бело-красная каша.
«Словно их флаг: чёрно-бело-красный», – успел подумать Павел. Ладонь ощущала липкое.
– Видишь, – третий наклонился сильнее, – ты можешь делать всё, что хочешь! А ну-ка, второго!
Павел, скорее по инерции, чем со зла – он был настолько поражен первым экспериментом, что хотелось сначала осмыслить произошедшее, а уж затем продолжать – ткнул в направлении склонившегося эсэсовца пальцем.
Палец, неимоверно удлинившись и утолщившись, легко проткнул грудную клетку, проделав в ней огромную дыру, из которой сразу потекла пузырящаяся кровавая жижа.
Ошеломление проходило. Появилось любопытство: что можно сделать ещё? И удовлетворение от совершенной мести. Лёгкое злорадство: как я их! Но совсем не такое, как от удачно выпущенной очереди. Сделанное, похоже, доставляло настоящее большое наслаждение…
Труп убитого эсэсовца продолжал стоять.
– Остановка времени, – пояснил третий очевидное. – Ну, как? Хочешь выйти отсюда? Хочешь истребить всех врагов?
Глаза Павла вспыхнули. Встать, выйти из застенков, пронестись по коридорам гестапо, сея смерть и разрушения, разя фашистов направо и налево голыми руками! Уничтожить змеиное гнездо! А потом, потом… Павел ясно представил себя на поле боя, одним мановением руки рассекающего танки, шлепком ладони сбивающего самолеты и сметающего с лица земли пехоту. Вместо черноты наступающих мундиров ровная белизна свежевыпавшего снега. Точно такого, какой был, когда его взяли…
– Кто ты? – прохрипел Павел.
Третий усмехнулся и снял фуражку. Маленькие рожки блеснули в тусклом свете лампы с жестяным абажуром.
– Разве ты не догадался? – спросил он. – Кто ещё может проделывать такие штуки? Продолжай представлять! Мне нравятся твои мысли! Ты далеко пойдёшь! Весь мир будет лежать у твоих ног!
Павел испугался. Ему вдруг вспомнилось всё, что рассказывала бабушка о кознях сатаны, и он торопливо зашептал:
– Отче наш, иже еси на небесех…
Дальше он не помнил.
Третий брезгливо поморщился:
– Оставь! У тебя всё равно ничего не выйдет. Ты ведь не крещён.
– Не крещён, – Павел автоматически кивнул.
– Впрочем, это не имеет значения, – продолжал третий. – Люди, когда перед ними встаёт призрак собственной выгоды, забывают и печально известные десять заповедей, и Спасителя, и, чего греха таить…
Он остановился и внимательно посмотрел на Павла.
– А я предлагаю тебе не призрак! Не мифическое увеличение числа нулей на банковском счету, и даже не реальное добавление сотен килограммов золота в сокровищницах. Я предлагаю настоящую власть! Не притворство лизоблюдов, только и ожидающих момента всадить нож в спину, а настоящую власть, подкреплённую настоящей силой. Власть над миром! Тысячелетнюю, миллионолетнюю! Вечную власть! – он распростёр руки в стороны, и словно тьма пошла от его рук.
Павел дёрнулся. Частичная свобода, позволившая поднять руку и расправиться с врагами, исчезла.
– И при этом ты останешься самим собой, – голос утратил металл, стал мягким, байковым, – Павлом Лопуховым, уроженцем деревни Соломенные Столбы, в которой по-прежнему ждёт девушка Настя… И ты сможешь каждый день навещать её… Причем этот день будет всегда одним и тем же, тем самым… Помнишь?
Павел застонал. Тот день… он помогал ему жить. И в окопах, и в концлагере, и в партизанском отряде. И здесь, в гестапо.
При любой погоде стоило вспомнить – и окружающее исчезало. Снова вокруг было лето…
– Ты согласен? – вопрос прорезал воспоминания, вернул на холод бетона.
– Зачем… тебе… это надо? – губы не слушались Павла. Они хотели произнести короткое слово «да», и их мучения, мучения тела, на этом бы кончились. Они бы купались в шоколаде…
– Это моё дело, – кривое лицо искривилось ещё больше. – Скажем так: мне одному скучно. Ты подумай о том, что получишь ты!
Павел подумал. Войну можно прекратить… за день! Враг будет уничтожен, стёрт с лица земли, буквально. Никто не вспомнит, что был какой-то Гитлер. Все будут знать только его, Павла! Он станет героем… Стоп, а этот? Где он будет? Сидеть в его голове? Видеть его глазами? Ощущать то, что ощущает он?
Павел принялся вспоминать, что рассказывала бабушка о человеке, в которого вселились бесы. Бесы… Бесы, это когда много. Может, с одним легче договориться? Нет, если он способен на остановку времени, что ему Павлово сопротивление?
А зачем ему нужен Павел? Не может войти в голову сам? Может действовать только через человека? Или ему нужен не всякий? Та сила, которую Павел приобрёл в боях, та стойкость, терпение, стремление к победе – они чего-то да стоят! Но отдать себя, свою душу, стать вместилищем для ЭТОГО… Разве ЭТОТ остановится?
