— Очень скоро todo el mundo[33] улетят! — сказал Джонни.
— El pajaro клюнул Баст, — серьезно проговорил Терри, — и Баст corrio rapido![34]
Мендоза рассеянно подумал, что Элисон совершенно права в том, что близнецов следует учить не смешивать английский язык с испанским. В конце концов, им скоро три года. Но вот только как их учить?…
— Как прошел день, сага?[35] — спросил он за обедом.
— Замечательно. Но у нас тут есть кое-что…
— У нас опознали блондинку, — сказал Мендоза. — Мне придется снова уйти. И очень странная это история… — Он рассеянно намазал маслом булочку. — Что ты говорила, amante?[36]
— Ничего… подождет, — ответила Элисон. — Расскажи мне о блондинке.
В восемь часов он встретился с Хиггинсом и Паллисером у «Le Renard Bleu». Мода — такая подверженная разным случайностям штука: когда иммигрант из Марселя, имевший небольшие средства, сорок лет назад открыл свой маленький ресторанчик, он всего-навсего рассчитывал иметь скромный доход, обслуживая округу; но он честно придерживался старомодных принципов. Слух о «Голубой лисице» дошел до самых искушенных: ах, моя дорогая, такая атмосфера, просто чувствуешь себя во Франции… и изысканная кухня… Вы непременно должны там побывать. И, в конце концов, «Le Renard Bleu», хоть и расположенный в неподходящем месте, стали посещать люди, весьма отличавшиеся от простых местных жителей, — как и «Ла Голондрину» на Олвер-стрит, как несколько ресторанов в Нью-Чайнатаун неподалеку. В центре Лос-Анджелеса, в не очень-то приятном районе.
— На стоянке нет служителя, — заметил Хиггинс, запирая машину.
— Да и быть не должно, — отозвался Мендоза. — Я думаю, это по-прежнему семейное дело. Без претензий.
Заведение никогда не претендовало на высший класс. Автостоянку, ставшую нынче необходимостью, оборудовали просто: купили два участка по соседству, снесли ветхие дома и положили асфальт. Сам «Le Renard Bleu» представлял собой, в сущности, старое двухэтажное здание, превращенное в ресторан. Узкое парадное крыльцо было теперь обнесено стенами; маленькое фойе, двустворчатые двери, и за ними крошечный вестибюль. Здесь находилась кассирша, не за стойкой, а за маленьким золоченым столиком, на котором стоял старомодный металлический кассовый аппарат. Кассирша была миловидная темноволосая женщина около тридцати лет.
— Месье — vous êtes trois?[37]
Мендоза предъявил значок; в глазах ее вспыхнула тревога.
— Всего несколько вопросов, — сказал он. — О двоих ваших постоянных посетителях. У вас ведь есть завсегдатаи?
— Oui[38], — тихо ответила она. — Следует ли мне позвать месье Робино? Владельца?
— Да, пожалуйста. Мы бы хотели с ним тоже поговорить. Мы хотим всего лишь осмотреться здесь немного, если можно, — мы никому не помешаем. И задать несколько вопросов. — Он ободряюще ей улыбнулся.
— Я позову месье. Полиция — они ходят везде, где хотят, кто же скажет им «нет»?
— Ну, мы предпочитаем быть вежливыми. Как пройти в женскую комнату?
Она подняла брови, пожала плечами и показала.
На месте перестроенного переднего крыльца теперь была маленькая прихожая, от которой вправо уходил узкий коридор, и в нем находилась дверь с надписью «мужская комната». Коридор поворачивал под прямым углом влево и выходил в помещение длиной не более десяти футов, которое, очевидно, находилось позади стены, у которой стоял столик в прихожей. Справа в нем была дверь с надписью «Выход»; Мендоза повернул ручку, и она открылась. Возможно, раньше это была дверь на боковое крыльцо, а возможно, ее прорубили по требованию пожарной охраны. В конце помещения была дверь женской комнаты.
— Ну что ж, — сказал Паллисер. — Значит, она могла сбежать от Трулока, если бы захотела. Он говорил, что ждал у парадной двери.
— М-м, да, — отозвался Мендоза. — Посмотрим. — Он вернулся в вестибюль, Хиггинс и Паллисер шли следом. Из вестибюля широкая арка вела в зал, имевший форму буквы Т. Почти весь первый этаж старого дома был отдан под зал, лишь в задней его части было отгорожено помещение для кухни. В зале было расставлено около пятидесяти столиков. Оформление его, вся атмосфера отвечали ожиданиям: скатерти в красную клетку, там и сям написанные по трафарету надписи на французском языке, французские флаги над камином, в котором горели настоящие дрова. В десять минут девятого здесь было довольно много народу, сто или даже больше посетителей. Зал освещался мерцающими на каждом столе лампами-свечками й большой центральной люстрой высоко под потолком, состоящей из множества лампочек слабого накала.
— Hay mas[39], — просто сказал Мендоза.
Левая сторона зала была изначально внешней стеной здания, и в ней были две застекленные двустворчатые двери, ведущие наружу. Надпись в готическом стиле гласила: «Терраса», и за дверями смутно виднелись еще несколько столиков — для еды под открытым небом в хорошую погоду.
— И… — проговорил Мендоза. Он повернулся и отправился обратно в вестибюль и к двери. В прихожей, занимавшей пять квадратных футов, между входной дверью и дверью в вестибюль на обеих стенах были укреплены небольшие освещенные витрины, где на узеньких полочках была выставлена, вероятно, ценная коллекция французских монет. На каждой полочке имелись надписи с названиями монет и датировкой. Мендоза с интересом оглядел коллекцию.
— Он сказал, что ждал у передней двери. Однако же в вестибюле или здесь?
— Если он был здесь, — задумчиво проговорил Паллисер, — и в ожидании рассматривал старинные монеты… хотя бы часть времени… она могла выйти и там. Проскользнув мимо кассирши и через зал.
— Зададим-ка мы кое-какие вопросы, — сказал Мендоза.
Когда они возвратились в вестибюль, месье Робино уже ждал — пухлый, в годах, лысый, исполненный желания помочь. Они показали ему фотографию Мишель. Помнит ли он, чтобы она приходила сюда, с молодым человеком? Да, он помнит.
— Понимаете, — он улыбнулся, — нынче я уже не обслуживаю посетителей — я стал стар и богат. Но я прохаживаюсь по залу, приглядываю за тем, как идет дело. Да, эту молодую леди я знаю, она часто приходила со своим молодым человеком — ну, может, раз в десять дней, последние четыре или шесть месяцев… В понедельник вечером? — он пожал плечами. — Возможно, это был и прошлый понедельник, когда они приходили, у нас ведь все вечера похожи один на другой.
Господа желают поговорить с официанткой, которая их обслуживала? Он поспрашивает и разыщет ее. Он надеется, что ее надолго не задержат, официантки очень заняты, — это заведение славится хорошим обслуживанием. Десять минут спустя появилась официантка, пышущая здоровьем молодая женщина с темными усиками, выражением открытой искренности на лице и с сильным французским акцентом.
— Да, светловолосую молодую леди я помню. Красивая девушка, и ее молодой человек тоже. Они часто приходят и обычно сидят за столиком в моей части зала. У камина. Молодой человек, он всегда дает хорошие чаевые. Я помню.
Она помнила также и вечер понедельника. Потому что произошло нечто необычное. После того как они ушли, некоторое время спустя — кто же следит за временем, она успела принести на два столика полные обеды и apéritifs[40] на третий, — молодой человек вернулся и спросил, не видела ли она девушку. Она не видела. Тогда он попросил ее поискать девушку в toilette[41]. Но она была занята, она не могла оставить столики, она извинилась. Поэтому он пошел поговорить с мадемуазель Марго. Мадемуазель Марго Гийом, которая сидит за кассой. Нет, она не заметила, чтобы молодая леди и молодой человек спорили, когда она их обслуживала.
— Н-да, — задумчиво сказал Паллисер. — Он говорил, что в женскую комнату по его просьбе ходила официантка.
— Он был взволнован, — отозвался Хиггинс. — Если говорит правду, это мелочь.
Марго Гийом не проявила такого же желания помочь, как ее патрон, который, пока они с ней разговаривали, маячил поблизости.
— Да, конечно, я помню — это было достаточно необычно — вечер понедельника. Эта молодая пара, они часто здесь бывали, я их знаю. Нет, не по именам, конечно, нет. Я не помню точное время — это было рано. Они пришли раньше, чем обычно. А потом мужчина подходит ко мне, просит заглянуть в женскую комнату, — она пожала плечами, в темных глазах мелькнула циничная усмешка. — Она от него… как это говорится?… улизнула, ушла, hein?[42] Что ж, я не занята — чтобы оказать любезность, я иду и смотрю. Там никого нет.
— В женской комнате нет служительницы? — спросил Паллисер.
— Зачем? Нет.
— Вы не видели, как молодая леди… м-м, тайком от него, скрываясь… прошла мимо вашего столика, может быть, чтобы выйти наружу из зала через дверь на террасу? — спросил Мендоза. — Возможно, вы подумали, что это был розыгрыш, и не сказали ему?
