— Да, понимаю, понимаю, — отвечал Хакетт. — Я понял, когда ты первый раз рассказал эту маленькую историю. Конечно, ты его видел — а я нет. Ты думаешь, Луис, так оно и есть?
— Не знаю. Если это спектакль, то Трулок представляет его просто замечательно — не переигрывая роль. Если это роль.
— Проще, конечно, — сказал Хакетт, — чем болтовня о том, что Мишель, дескать, исчезла из женской комнаты.
— И в таком случае он не очень бы и рисковал. Марго Гийом говорит, что между тем, когда Мишель у нее на глазах направилась в женскую комнату, и тем, когда Трулок попросил ее там посмотреть, люди приходили и уходили. Она не могла бы сказать, сколько вообще времени прошло. Этот вестибюль невелик. Могло быть, что Мишель возвратилась из женской комнаты вовремя, они вышли к машине, а Марго не заметила. И продолжали спорить уже в машине. М-м, да — ему пришлось рассказать нам о споре, иначе у него не было бы причин не позвонить в полицию после ресторана. Маленькая размолвка по поводу школьной приятельницы Мишель — об этом ли? Об этом? И таким образом он может говорить, будто подумал, что она, возможно, тайком от него ускользнула. Но хорошо, вот они спорят — в машине, на темной стоянке. И Трулок выходит из себя, хватает ее, может быть, чтобы встряхнуть. Я бы сказал, что он довольно вспыльчив, знаешь ли. А она — маленькая, хрупкая девушка. Он не собирался ее убивать, но он большой, сильный мужчина. Так что неожиданно у него на руках оказывается труп.
— Ты выстраиваешь это искусственно, — сказал Хакетт. — Его невеста? Хорошо, может быть, отчасти из-за денег, но он ее и любил, тут дело не в одних деньгах. Она красивая девушка.
— Нет. Нет, он не хладнокровный самовлюбленный эгоист — но в подобной ситуации, Арт, человек в самом деле — как бы он ни ужасался, раскаивался или пугался — имеет свойство подумать и о себе. Cómono?[49] Он не дурак, и он адвокат. Он знает, что не собирался этого делать, — это произошло случайно, но все-таки произошло. Он бы подумал: чего ради губить свою жизнь и карьеру из-за случайности. Не уверяй меня, что он не попытался бы это скрыть.
— Я не уверяю. Если он таков, как ты говоришь, — Хакетт заглянул в раскрытый путеводитель, на страницу сорок четыре: центральная часть Лос-Анджелеса. — Элмир-стрит находится за три коротких квартала от этого ресторана. Снять с нее украшения, чтобы все выглядело в первую очередь как грабеж, а потом уже как случайное убийство. Выбросить тело в первом же подходящем темном месте, вернуться в ресторан и разыграть там свою маленькую драму. Да, и он там бывал раньше — он знал о боковом выходе у женской комнаты. Я тебе одно скажу, — проговорил Хакетт. — Если это так, то получается, что он совершенно ни при чем, а родители решили, что ее похитили, и все откладывали позвонить нам. Если бы ее нашли сразу, насколько более правдоподобно выглядела бы его история. После небольшой размолвки Мишель от него скрылась и пошла на автобусную остановку, чтобы ехать домой. Заприметив бриллианты, на нее нападает грабитель, а оказавшись обремененным трупом, он оттаскивает ее немного по той дорожке, чтобы иметь время смыться. Все смотрится вполне натурально.
— Como si[50]. Мать говорит, у нее не было ни цента. Мишель не могла бы сесть на автобус — но в этом нет полной уверенности. А бриллианты в этом случае лежат в сейфе Трулока в банке, и там они и останутся.
— Ты считаешь, что это произошло именно так?
— Не знаю. Могло быть и так. Это следует держать в уме, вот и все. Однако же мы не позаботились поспрашивать там, где было найдено тело. Супругов Херли, которые ее обнаружили, не было дома — но другие соседи могли быть у себя. Не видел ли кто из них что-нибудь в тот вечер? И так далее. Поезжай-ка и прощупай. А потом, я думаю, мы с тобой поедем прощупать мистера Пола Грулока: зададим ему кое-какие вопросы. Может быть так — это иной аспект, — что он совершенно не ожидает, что мы заподозрим его, и будет потрясен этим фактом. Посмотрим.
— О'кэй. А ты что будешь делать, Шерлок? — Хакетт поднялся.
— На тот случай — также возможный, — что Трулок говорит чистую правду, займусь этой Эйлин Родни, — сказал Мендоза. — Расспрошу о ней Стэнъярдов. Потому что… — он развернулся со своим креслом и задумчиво поглядел на Хакетта. — Мишель был двадцать один год. Эта часть рассказа Трулока показалась мне правдивой. Судя по всему, девушку тщательно оберегали, и жила она без забот и тревог. Возможно, не успевшая повзрослеть, наивная. И — молодая. Конечно, частные школы. Молодые всегда так чертовски идеалистичны — и неопытны, naturalmente[51]. Если все, что он говорил о девице Родни, соответствует действительности, — а он, разумеется, знал, что мы можем это проверить, — то я вполне могу себе представить, как девушка вроде Мишель, с путаными идеями о верности старым друзьям, защищает ее и даже, возможно, мчится к ней об этом сказать. Просто чтобы преподать ему урок. И — в Бойл-Хайтс ютится эта Родни? Если она посещала ту же частную школу, что и Мишель? — Он поднялся, стройный, щегольски одетый, и сказал: — Это запутанный клубок. Будем искать и тянуть ниточки. Встретимся за ленчем у Федерико.
В девять часов в городской больнице Паллисер и Грейс нашли Йокумов. Те утром появились дома, миссис Мейсон рассказала им, что дети заболели, и они приехали в больницу. За час до того доктор Гудхарт позвонил в отдел по расследованию убийств и сообщил о смерти пятого, и последнего, ребенка.
Они поговорили с доктором, прежде чем встретиться с родителями.
— Еще не знаете, что это было? — спросил Паллисер.
— Мы, конечно, произведем вскрытие, — ответил Гудхарт. — Возможно, даже сегодня, хотя мы, разумеется, весьма заняты. Те образцы, что вы привезли, сейчас в лаборатории. — Он покачал головой. — Чистейшей воды беспечность. Небрежность. Невежество. Подонки общества. — И он бросил косой взгляд на Грейса.
— Доктор, — сказал тот, — подонки встречаются с любым цветом кожи, как мы все знаем. Возможно, вы совершенно правы.
— Родители чуть не обезумели, — продолжал Гудхарт. — Как всегда. Плохо смотрят за детьми, оставляют их одних, а потом рыдают и рвут на себе волосы, если с ними что-то случается. Я дал матери успокоительное — с ней начиналась истерика.
Они прошли в маленькую приемную в конце вестибюля, где находились Йокумы, и представились. На вид обоим супругам еще не было тридцати; Йокум — с очень черной кожей, круглоголовый, коренастый, в старых джинсах, рубашке без галстука, потрепанном свитере. Женщина — светлее, с нечесаными волосами, чуть полноватая; на ней было довольно грязное хлопчатобумажное платье, туфли на высоком каблуке, надетые на босу ногу, рядом с ней на кушетке лежало ярко-красное пальто, которое они видели в доме.
Йокум раскачивался из стороны в сторону, восклицая высоким голосом:
— Мои детки, мои бедные детки. Господи, зачем ты забрал моих деток?
Грейсу удалось успокоить его настолько, что тот взглянул на значок.
— Вы понимаете, что мы должны задать несколько вопросов, мистер Йокум?
— О-о, мои бедные маленькие детки… о-о, не могу об этом думать… — Он вытащил грязный носовой платок и высморкался. — Вы из полиции, сэр? Из-за наших бедных деток… наверно, вы слышали, как это случилось: они наелись испорченной пищи… Моя жена, она не знала, и нас не было дома…
Женщина скорчилась на кушетке, словно оцепенев, — действовало успокоительное. Она подняла мутный взгляд:
— Полиция? Из-за деток? О Господи, моя крошка Фанни, и Билли, и Джон, и Энни, и… Я даже не могу поверить… все мои дети умерли…
— Нужно составить официальный отчет, — терпеливо проговорил Грейс, чуть морща нос от запаха, который распространял Йокум: застарелого и свежего пота, грязного белья, лука и пива. — Мы должны задать вам кое-какие вопросы, мистер Йокум. Вы оставили своих маленьких детей одних, что является судебно наказуемым поступком. Почему? Где вы были?
— Дети, они уже много раз оставались одни, — защищаясь, проговорил он. — С ними была Мэй — моя жена. Я… я… был в Лонг-Биче у друга, он дает мне денег на новую машину — у меня, знаете, чуть не тыща долларов скоплена с прошлого сезона. О-о, я был ужасно потрясен: возвращаюсь, а мне говорят, что детишки…
— А что вы, миссис Йокум? — спросил Паллисер. Она молча посмотрела на него. — Вы ушли в среду днем и не вернулись. Где вы были?
— Я… — начала она. — Господи, Эдди говорит, он был потрясен, — а что же тогда я? Мои дети — все умерли! Моя малютка Фанни, с ней было так легко сидеть, и остальные крошки… У меня в мыслях не было, чтобы с ними что-то случилось, — всего одну-то ночь! Я… я поехала повидаться со своей подругой, сэр, с Милли Фосдик, я ее уж долго не видела, как она вышла замуж и переехала сюда, — мы давно не были в Лос-Анджелесе, обычно останавливаемся севернее, когда нет уборочного сезона. И мне у нее стало так плохо тогда: что-то вроде лихорадки, и… я не могла ехать домой, но думала, с ними ничего не случится. С Фанни так легко сидеть… и еда у них была, кукурузная каша и все такое…
