Даже удивительно, как в эти секунды мне захотелось жить. А я-то, идиот, совсем недавно, всего сутки назад, сетовал на скуку и апатию, не зная способа ее разогнать.
Ну и дурак!
Да просто жить, несмотря ни на что, любуясь природой, людьми, неспешно гуляя по бульвару или, наоборот, торопливо продираясь сквозь людскую толчею, потому что опаздываешь на лекцию, блаженствовать на диванчике с томиком Диккенса в руках или смаковать вкуснющий и толстенный самопальный бутерброд с колбасой, маслом и сыром (можно без хлеба), запивая сладким чаем,– это уже огромное счастье. Встречать рассветы и провожать закаты, брести в дождь по мокрому асфальту,– сколько всего замечательного было в моей жизни, а я, как слепец, ни на что не обращал внимания.
Жаль только, что понял я, каким счастливчиком был, лишь сейчас, лежа в беспомощным в какой-то средневековой смрадной избе и имея силы на один-единственный удар, который вампиру как слону дробина. Нет бы увидеть все прелести мира хоть немногим раньше, а не за пять минут до неминуемой смерти, притом весьма ужасной и... противной.
И чего мне так не везет?! Даже вампир и тот попался совершенно несимпатичный! Более того, отвратительный!
Ну и ладно. Главное не отчаиваться.
Кстати, если дробиной попасть очень метко, например, в глаз, можно убить ею и слона. Вот так-то. Жаль только, что у меня нет ни ружья, ни дробины, ни...
Я угадал с моментом, хотя сам удар вышел так себе – хиленький. К тому же я так и не понял – то ли он попал в цель, то ли вурдалачка успела в последний момент отшатнуться. Скорее всего, и то и другое, поскольку соприкосновения мой кулак практически не ощутил, а вампирша тяжело шмякнулась на пол.
– Чтоб тебя жаба задавила! – послышались гневные причитания Гликерьи (кстати, мне показалось или у нее и впрямь изменился голос?).– И так силов нет, три дни уж почитай не жрамши, да тут еще ентот кочевряжится. Чтоб тебя приподняло да шлепнуло оземь. Сип тебе в кадык, типун на язык, чирий во весь бок! Чтоб тя разорвало, чтоб тя пополам да в черепья!
Я еще успел удивиться – как это она три дня не ела? Или легкий ужин мною не в зачет? Но дальнейшие ее возмущения и изощренные ругательства я уже не слышал, вновь улетев в забытье, которое длилось довольно-таки долго. Странно, но за все это время она ко мне больше не подходила, а если это и имело место, то без кровососания, поскольку я оставался по-прежнему живой.
Но толком на эту тему поразмыслить мне не дали – вновь послышались шаги. На сей раз идущих было двое. То ли прибыла подмога с кладбища, то ли...
Додумать не успел – сразу две головы, причем одна страшнее другой, склонились надо мной, а сил в наличии не имелось вовсе.
То есть вообще никаких.
– Очнулся? – строго спросила та голова, что поближе, и, не дождавшись ответа, утвердительно кивнула.– Сама зрю, что очнулся. Вот и славно. Таперича дело на поправку пойдет,– пояснила она другой голове.
– А сызнова драться не учнет? – боязливо осведомилась дальняя.
– Не учнет,– хмыкнула первая.– То он не с тобой тягаться удумал – поблазнилось ему, что он ишшо у Гликерьи, вот и...
Головы отодвинулись, словно потеряли ко мне интерес, а их обладательницы неспешно двинулись куда-то в сторону. Куда именно, мне посмотреть не удалось – глаза не дотягивались, а повернуться хоть чуть-чуть сил не имелось. Оставалось только слушать и... удивляться.
– А можа, ты ево к себе примешь, бабка Марья? – робким голосом осведомилась вурдалачка пострашней.
– Негоже ныне мужика на мороз вынать – эвон яко застыл, ажно свистит все в грудях. Пущай хошь денька три у тебя побудет, а тамо поглядим,– последовал ответ.
– Дык, можа, и не от застуды у его свистит. Можа, ему Гликерья тово, в грудину топором угодила? – возразила та, что пострашней.
– Ты, Матрена, не лукавь,– раздраженно буркнула бабка Марья.– В плечо она ему и впрямь заехала, дак то сразу и видать – вона яко вспухло. А на грудине следов вовсе нетути, стало быть, от простуды у него.
– А Гликерья чего теперь? – боязливо поинтересовалась Матрена.– Ну как с домовины[10] своей вылезет да первым делом сюды придет, чтоб обидчику отмстить?
– Вона чего ты боисся. Дак енто здря. Не придет она,– отрезала бабка Марья.– Мужики ей кол осиновый в сердце вогнали. Да то, ежели помыслить, лишнее. Не опыр она вовсе – помутилось в голове с голодухи, вот и накинулась на мужика. Хорошо, что попался ей не из пужливых, а то всем худо бы пришлось.
– Почто всем-то? – не поняла Матрена.– Он что жа, тож опырем бы стал?
– Да что ты заладила – опыр да опыр! – рассердилась бабка Марья.– Тут иное. Сама помысли. Коли ей мужика убить бы удалось, нешто она остановилась опосля того, яко его стрескала? Да ни в жисть. Кто человеческого мясца отведал – все, пропащий навек. А силищи у ей от безумия хошь отбавляй. Он же ей почитай всю головушку раздолбал об печку, а егда мы с тобой зашли, она из последних силов, разинув рот, к его шее тянулась. Дак ведь вдвоем ее оттаскивали и то еле-еле управились. Хорошо, что ты ее ухватом по хребтине додумалась огреть, не то нипочем бы не управились.
– Ох, молчи, молчи,– испуганно пролепетала Матрена.
– Это она голодная была,– не обращая внимания на просьбу, продолжала пояснять бабка Марья.– А поела бы, дак у ее сил супротив прежнего вдесятеро прибавилось бы. Дак опосля того, как его доела, она беспременно к суседям подалась бы. Зазвала бы твою...
– Молчи, сказываю! – взвизгнула Матрена.
– То-то,– проворчала ее собеседница.– Да и ты хороша. Нешто не ведала, что у ей ишшо по осени амбар со всеми припасами сгорел?
– Ну уж там и припасов было,– иронично протянула Матрена.
– Какие ни на есть, ан были,– сурово оборвала бабка Марья.– Потому не юли, а ответствуй – ведала?
– Ну ведала,– повинилась Матрена, но тут же встрепенулась.– Дак ведь он сам сказывал, де, в крайнюю избу, мол, ты его послала, вота я и поправила его.
– Поправила,– передразнила бабка Марья.– Он окоченел совсем. Тут и не такое ляпнешь, а ты и рада-радешенька.
– А можа, ты его...– вновь заикнулась Матрена, но тут же была перебита:
– Не можа. Про долг, чай, памятаешь?
– Дак, памятать-то памятаю, тока мне ныне отплатить нечем,– сразу заюлила Матрена.– Сама, поди, ведаешь, яко с припасами. Уж и не знаю, как до весны дотянуть. Я-то ладно, пожила малость, а на девонек своих как гляну, дак ажно выть во весь голос хотца – крохи совсем. Помрут ведь без меня с голоду, как есть помрут.
– Тогда я тебе ишшо раз напомню: помощница мне надобна,– сурово заметила бабка Марья.– И долг скощу весь, и еще кой-чего дам. Пришлешь старшенькую через часок, вот и будет вам всем на зубок.
– А можа, осени дождесся, да я хлебушком отдам? – жалобно осведомилась собеседница.– Да и на кой она сдалась тебе, Марьюшка? Ведь они у меня обе хрещеные. Будет ли тебе прок с таковских?
– Дура ты, Матрена, как есть дура! – послышалось злое.– Тебе ж самой легче будет, коль из двух ртов один останется. И про хрещение зазря помянула – я ж ее в травницы к себе беру и все. Сама-то уж стара стала, чтоб по полям да лесам вприпрыжку скакать, для того она мне и надобна. Обучу чего да как сбирать, да в какую пору, а опосля и к лечбе приохочу. Вечерять да ночевать она все одно возвертаться станет, а уж поутру да днем у меня на учебе побудет. К тому ж ведаю я, Дашка твоя сама до ентих дел охоча, приметлива да смышлена, все ей в новину да в охотку – выйдет из девки толк. Ишшо и тебя на старости лет кормить станет, а ты счастья свово не зришь.
– Так-то оно так, да вот бабы сказывают, что...
– И бабы твои – дурищи глупые,– сердито перебила травница.
– Можа, оно и так, тока ночная кукушка дневную завсегда перекукует. Я енто к тому, что случись как беда, прошать особливо не станут – подопрут дверь чем ни то да петуха красного подпустят. Выходит, и Дашке моей с тобой вместях гореть?
– А уж тут как Авось[11] скажет,– откликнулась бабка Марья.– На все воля божья. Коль что суждено, дак оно все равно беспременно случится, яко ты не тщись изменить. Бывает, конечно, наоборот, токмо такие людишки – редкость. И некогда мне с тобой тут рассусоливать – сказано, чтоб девку прислала, стало быть...
– Можа, как-то инако сговоримся, Марьюшка? – затянула Матрена старую песню.
– Инако вы все втроем сдохнете чрез месяц! Я хошь и не ворожея, а конец твой близкий воочию зрю. Твой да детишков твоих.– Она направилась куда-то еще дальше, скорее всего к выходу, но на полпути остановилась и тем же строгим голосом напомнила: – Чтоб к вечеру твоя девка у меня была, не то гляди... И болезного накормить не забудь.
– Дык нечем ведь! – вновь взвыла Матрена.
– О том не твоя печаль. Сказано же, девку пришлешь, а я с ей тебе кой-чего передам. Она на ногу шустрая, мигом прискочит.
Отчетливо хлопнула дверь, закрывшись за сердитой гостьей.
Оставшись одна, Матрена – это я уже увидел, поскольку сумел все-таки повернуть голову,– брякнулась на лавку возле стола и безутешно заревела. Тут же откуда ни возьмись возле нее оказались две девчонки, на вид лет семи-восьми, которые наперебой принялись утешать женщину.
