Путешествие в прошлое показало ей, насколько это непередаваемое чувство – прикоснуться к тому времени, о котором только слышала из рассказов. Своими глазами увидеть вещи, которым в ее жизни никогда не будет места.
Она раньше не задумывалась, что все, преданное забвению в ее реальности, где-то живет и существует. В другом измерении? Или в бесконечном настоящем чьих-то воспоминаний? И те, кто в ее мире ностальгируют по своему прошлому, по жизни в СССР, даже представить себе не могут, что где-то другие люди (или они же сами в молодости) сидят на кухне и ужинают, смеются и курят папиросы, по телевизору начинается программа «Время» и звучит легендарная композиция Свиридова[5]. А в деревне в этот же момент кто-то в хлеву собирает куриные яйца или точит косу, чтобы завтра утром отправиться заготавливать сено к зиме. Потрескивает ламповая радиола на знакомой волне, в корзине лежит мокрый от дождя справочник грибника. Все это есть, оно живет, дышит… Только руку протяни, и дотронешься.
С такими мыслями Настя подошла к дверям своей комнаты.
– Говорю тебе, все парни на это клюют. Вот увидишь, Пашка тоже не устоит, – донесся до ее слуха голос Тамары.
Но когда она вошла, девочки резко замолчали. В комнате были только Катя и Тома.
– О, нашлась пропажа! – фыркнула последняя.
Вспомнив о подозрениях Мартовицкого, Настя взглянула на вешалку – черная куртка с капюшоном, действительно обычно висевшая там, сейчас отсутствовала.
– А где Таня? – будничным тоном поинтересовалась девушка.
– Конечно, умчалась на класс, – недовольно ответила Катя, подпиливая ноготок. – А ты где была всю ночь? Вава тебя искала. И Артем вечером приходил по твою душу. Ты что-то натворила?
– Прогуляла репетицию. И теперь меня, скорее всего, отчислят.
«Так вот когда Мартовицкий к ним заходил!» – осенило Настю. Он искал ее!
– Разве сегодня есть класс? Выходной же, – заметила она.
– У Гальской есть. И у Тайгряна, и у Марта.
«Мартом» иногда называли Артема. Насте это его прозвище не нравилось и по ее мнению, оно ему совершенно не подходило. «Он же не мартовский кот!» А может быть, не по вкусу ей было это слово еще и потому, что саму ее в школе дразнили «Марта».
– Да? У Артема тоже? – невольно уцепилась за эту фразу Анастасия, хоть и давала себе зарок вообще о Мартовицком не думать и не говорить.
– Конечно. У них всех ведущие партии. А премьера назначена на Новый год. Вот и спешат.
– Я не знала, что премьера так скоро…
Анастасия с сочувствием подумала, что Артем, наверное, как и она, за эту ночь страшно устал. А теперь ему предстоит еще и несколько часов в танцевальном зале провести…
– Да что ты вообще знаешь? Ты странная, Насть. Живешь сама по себе, отдельно от коллектива, – вымолвила Тома.
Девушка поняла, что сил спорить у нее в данный момент точно не найдется. Поэтому просто пожала плечами и изрекла:
– Я спать. Ночью глаз не сомкнула.
– А где была-то? Так и не сказала, – напомнила Тамара.
Но Настя уже устроилась поверх покрывала прямо в футболке и лосинах, как была. Лишь курточку скинула. Отвернувшись к стене, закрыла глаза.
Размышления о редком автомобиле внезапно натолкнули Анастасию на одну мысль. Почему Артем так странно отреагировал, когда увидел «Чайку» и выходившую из нее девушку? Почему решил, что за всем этим кроется какая-то загадка? Если человек в «Чайке» – действительно отчим Павла, то все-таки он, скорее всего, хотел навестить пасынка. Иначе стал бы светиться рядом с общежитием на такой приметной машине? Но, должно быть, Павла не оказалось дома из-за репетиции. Вава запросто могла назначить ее часов на семь утра. С нее станется. И вот, чтобы сообщить мужчине о том, что Паши нет, кто-то из девчонок спустился к автомобилю. Выходит, все просто. А Артем напустил туману, чтобы порисоваться перед ней. Сделал вид, будто посвящен во что-то такое, о чем говорить не хочет.
Проснулась Анастасия ближе к вечеру. В комнате было пусто. Из открытого окна доносился шум галдящей в парке детворы, собачий лай, цокот каблуков по тротуарной плитке.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Девушка по-турецки села на постели, взяла в руки фарфоровую балерину и задумчиво провела пальцем по контуру ее маленького личика. Гладкий, чуть прохладный фарфор приятен на ощупь.
– Зря ты выбрала себе в помощницы меня, – прошептала Настя, обращаясь к статуэтке. – Я ничего не могу понять. Я даже не знаю, с какой стороны к этому всему подойти, на кого думать, кого подозревать… Вот Костик на моем месте гораздо быстрее бы сориентировался и что-то уже предпринял бы. Извини, если у меня ничего не получится.
Она старалась не зацикливаться на том, что погибшая девушка – Татьяна. Точнее ей все меньше хотелось в это верить. Слишком тяжело, когда лично знаешь человека, видишь его каждый день, говоришь с ним. Было невыносимо отождествлять живую и такую прекрасную Таню с останками в старом, покрытом пылью посылочном ящике, который забыли в холодном каменном подвале на тридцать с лишним лет.
Идти на занятие в понедельник все же оказалось страшно. Волнение и стыд вернулись, хоть и были уже не столь острыми, как вначале. Настя представляла, как Валентина, брызжа слюной от ярости, клеймит ее позором перед всей группой. Но Вава не сказала ни слова о ее побеге, словно его и вовсе не было.
Перед классом в коридоре училища к ней совершенно неожиданно подошел Артем, взял за локоть и быстро прошептал:
– Не вздумай никому рассказывать, где была. Скажи, что у тетки или у подруги ночевала.
Это прозвучало как распоряжение. Стало неприятно. В знак протеста Настя тут же достаточно громко сообщила девочкам, что была в пятницу на квартирнике.
Специально взглянула на Мартовицкого, чтобы увидеть реакцию. Его в буквальном смысле перекосило от недовольства.
Тут же все принялись расспрашивать, что там было, кто пел и как Настя туда попала.
– А мой брат был на квартирнике группы «Кино»! А еще он знаком с Янкой Дягилевой[6], – заявила Тома и перетянула внимание девчонок на себя.
Старший брат Тамары – сын ее отца от первого брака – учился в Москве. Настя иногда задумывалась, почему же туда не отправили учиться саму Тому, и пришла к выводу, что, поскольку данные у подруги не самые блестящие, скорее всего она бы там не выдержала конкуренции и нагрузок. А может быть, Настя просто придиралась, и есть другие причины.
Во время класса все мысли унеслись прочь. Здесь были только движения, концентрация, четкость, ритм. Настя с каждым классом все больше отдавалась балету. Прогиб, рывок, взмах ноги… Уже почти не страшно и не так больно, как вначале. Даже когда ногти до боли впивались в кожу ладоней, а стопы горели от напряжения. Теперь желание кружиться, прыгать, жить в такт музыке стало осознанным и непреодолимым. Легкие юбки из тончайших тканей обвивали бедра невесомыми складками и повторяли каждое движение своих хозяек, взлетая вслед за ритмом нежной классической музыки. В плавных, изящных, словно взмахи крыльев, движениях, поднимались вверх девичьи руки. Танец дарил наслаждение, взлет эмоций, довольство собой. Каждый вдох – в такт, каждый удар сердца – в такт. Танец похож на таинство. Он делает откровеннее, обнажает перед зрителем до самых нервов, до самого нутра. С виду балерина – сама сдержанность, спокойствие, сила. А внутри у нее могут бушевать штормы. Вот это и нужно показать.
– Балет – искусство не для слабых. Ни духом, ни физически. Через танец вы не только демонстрируете зрителю умения своего тела, но, в первую очередь, раскрываете свою душу! – говорила педагог, строгим взором окидывая девочек.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Танец – почти что исповедь. Но не перед священником, а перед зрительным залом. Он же – молитва, потому что делает чище, выше, приближает к Богу.
Такие сравнения приходили Анастасии в голову во время класса. Зато не размышления о том, кто же мог убить юную балерину, не тоска по дому, и, к счастью, не мысли о Мартовицком. Тело неимоверно уставало, но как же это помогало разгрузить мозги!
