Пепе, чтобы заработать себе на жизнь, давал уроки муэыки как приходя к ученикам, так и у себя на дому. Однако он соглашался заниматься только с теми, кто, на основе его собственных выводов, имел хотя бы минимум необходимых способностей и таланта. В этом он был непреклонен, что, естественно, отражалось на его бюджете. Его спокойную жизнь нарушали частые споры между ним и учениками, возникавшие из-за его непреклонности и упрямства. Жил он в одиночестве в скромном домике на окраине города.
Там в узкой комнате стоял его «Стейнвэй» - огромный рояль, превратившийся в настоящего тирана, загнавшего маэстро в единственное оставшееся свободным место - крохотную комнатенку, где он спал. В ней было так тесно, что, когда туда входили двое учеников, дверь уже не закрывалась. Создавалось впечатление, что и домик-то этот был построен вокруг великолепного «Стейнвэя».
Другой личностью, производившей на меня глубокое впечатление в те годы, был дон Андрее Девилье, типичный представитель буржуазного провинциального общества того времени. Он занимал должность администратора муниципального кладбища и был преисполнен собственного достоинства. Он торговался, продавая участки земли под могилы с таким видом, будто осчастливливал скорбящих, повторяя при этом: «У меня есть одно хорошее местечко для вашего почившего, это тихий, спокойный уголок, пусть отдыхает себе». Он произносил эта слова медленно, негромким проникновенным голосом, положив руку па плечо родственника покойного.
У дона Андреев Девилье были каштановые волосы и тихая неторопливая манера разговора. Он одевался в черную одежду, носил старомодный, чуть укороченный пиджак, галстук в красную горошину, на котором сияла круглая жемчужина. Говорили, что она стоит несколько тысяч песо. Он носил соломенную шляпу, а в руках обычно держал трость из черного дерева с массивной позолоченной рукояткой. И еще одна деталь, непременный атрибут его туалета, - роза, прикрепленная к лацкану. Он, по-видимому, каждое утро срывал по розе с того или иного вепка па кладбище.
Дон Андрее Девилье был постоянным клиентом и завсегдатаем кафе «Флорида», расположенного па главной улице Каликсто Гарсиа. Достойным соперником этого заведения было кафе «Рефекториум» дона Педро Торса, расположенное всего в двух кварталах от «Флориды» на той же улице.
Каждое кафе города имело свои особенности. Завсегдатаями «Рефекториума» были главным образом представители молодежи. По соседству с «Рефекториумом» находилось кафе «Юнион-клаб», куда вела широкая лестница из белого мрамора. В «Юнион-клабе» собиралась элита буржуазии города, предводителем которой многие годы был мой отец.
Кафе «Флорида» посещала несколько иная публика, и прежде всего служащие: адвокаты, судьи, прокуроры, административные работники муниципалитета, другими словами - наиболее «живая часть» общества, как тогда говорили.
Шум и гам стоял в кафе с девяти утра даже в рабочие дни. Дым от сигар висел сплошным туманом. Доносились взрывы хохота, слышался звон бутылок на столах из темного стекла. Шли веселые разговоры с шутками и забавными историями. Выпитые ром и коньяк оживляли атмосферу кафе.
Дон Андрее Девилье почти постоянно находился в кафе «Флорида», где публика уже привыкла к нему. Иногда он навещал «Рефекториум» и лишь изредка - «Литл Майами». Во «Флориде» его можно было видеть неизменно сидящим за столиком у окна, которое выходило на улицу. Он приветливо раскланивался со всеми своими знакомыми, каковых было немало.
Когда же на стоянке у парка вспыхивали желтоватые фары черных лимузинов, спокойный кладбищенский администратор превращался в хозяина одного из самых крупных и наиболее известных в Гуантанамо домов свиданий. Всего несколько часов в сутки дон Андрее занимался покойниками, чтобы затем снова вернуться в общество живых людей.
С тем же достоинством, какое хранил днем в кафе «Флорида», он держался в собственном салоне «Кукита», девиз которого был наппсан на здании крупными буквами: «Нет предела мужской силе. Рожденный здоровым гордо несет свой стяг до смертного одра!»
Помню, однажды солнечным утром я шел с матерью в контору отца. Когда мы пересекли широкий тротуар у «Флориды», нам навстречу, покинув свое кресло, направился дои Андрее Девилье. На его правой руке висела трость, белую соломенную шляпу он снял и прижал к груди в знак особого уважения. Моя мать остановилась, и дон Андрее, склонив голову, сказал ей:
– Сеньора, я падаю ниц в рабской покорности перед вашей красотой.
Тогда я впервые усомнился в искренности дона Андреса. В те минуты я не был уверен, то ли это рыцарский жест, то ли очередная выходка дельца. Моя мать немного покраснела и поблагодарила его за эти изысканные слова. Всю оставшуюся до места службы отца дорогу она, не переставая, восхищенно восклицала:
– Какая тонкая душа! Настоящий мужчина! К сожалению, таких людей мало сейчас осталось!
Естественно, что мать не знала о «ночном бизнесе» дона Андреса Девилье.
Как-то раз мне пришлось ночью нанести визит дону Андресу, по, конечно, не на кладбище, а… в «Кукиту». Отец заставил меня сделать это. Он долго раздумывал, стоит ли посылать меня, но потом, посмотрев на меня сверху вниз поверх своих очков в топкой золоченой оправе, сказал скептически, слегка покачивая головой:
– Сынок, настал час, когда тебе нужно познакомиться с одной из важнейших в жизни тайн. Узнай, где расположен салон «Кукита», ступай туда этой ночью и представься там дону Андресу Девилье. Это мужской секрет, и пусть он останется между нами. Мать об этом никогда не узнает.
Вечером, еще до назначенного часа, я заглянул в это кафе. Увидев, что я вхожу в зал, дон Андрее быстро поднялся из-за стола, за которым сидел с группой знакомых мужчин и женщин, и, сделав мне навстречу несколько шагов с распростертыми объятиями - чисто театральный жест, - обращаясь ко мне и ко всем присутствующим, произнес:
– Это сын доктора Альварито, мой большой друг. Он джентльмен, прошу любить и жаловать. - Затем, щелкнув пальцами, он громко позвал: - Фабиола, Нора, Мерен, Иоланда! Позаботьтесь об Альварито. Гость достоин уважения!
Я немного смутился, когда меня окружили четыре девушки. Одна из них, самая красивая - блондинка с голубыми глазами, - села мне на колени. Ей было уже за тридцать. Дон Андрее в это время поглядывал на меня с понимающей улыбкой. Я чувствовал себя султаном в гареме из известного анекдота, который знает, что ему нужно сделать, но не знает, с чего начать.
Время тянулось медленно. Я тогда учился на подготовительных курсах университета. Президентом страны в те годы был Грау Сан-Мартин. Старое здание, в котором размещалось наше учебное заведение, было полуразвалившимся. Учащиеся, не желая мириться с этим, объявили голодовку, а группа активных действий, как было условлено, занялась организацией бойкота торговой деятельности в городе. Мы были уверены, что, если Гуантанамо станет «мертвым городом», правительство вынуждено будет пойти на уступки.
Все шло так, как мы и планировали. Группа учащихся вообще отказалась принимать пищу, хотя кое-кто и поговаривал, что по ночам матери и невесты украдкой приносят им кофе с молоком. Тогда я понял, что всегда, когда происходят какие-либо чрезвычайные события, выявляется исключительная личность - лидер. Одновременно с этим появляются и злые языки. Я входил в группу активных действий, и вместе с другими ребятами, пешком и на машинах, которые нам дали в городе, мы закрывали все торговые точки, что приводило к смешным, а иногда и серьезным инцидентам. В этих поездках участвовал и Рауль, сын доктора Иделисо Оливареса Спока.
Я помню, что взял у своего отца браунинг и всегда держал его наготове, под сорочкой. Рауль тоже стал настойчиво выпрашивать оружие у своих каких-то дальних родственников, которые, узнав, для чего оно ему нужно, устроили скандал, но в конце концов все же уступили и со слезами на глазах посоветовали парню:
– Раулито, будь осторожен, жизнь у тебя только одни.
Подъехав на джипе к продовольственному магазину, мы, несмотря на протесты хозяина (а хозяева почти все были испанцами), заставляли его прекратить торговлю и закрыть двери. Через несколько минут после нас появлялись жандармы, которые приказывали хозяину открыть магазин. Но как только они скрывались за углом, мы снова были тут как тут и опять заставляли хозяина прекратить торговлю. И так повторялось много раз. Вопрос стоял так: кто раньше устанет, мы или жандармы.
Через несколько дней ситуация еще более осложнилась. Город был на осадном положении. Произошли столкновения - мы были вооружены камнями и мачете, а жандармы - огнестрельным оружием. Когда мы собрались в парке Марти, напротив кафе «Рефекториум» и «Юнион-клаб», кто-то сообщил, что к центру города идут армейские подразделения. Это были жандармы. Они учиняли расправу над мятежными учащимися, хватая всех, кто попадется на их пути, и избивали. Все бросились наутек. Я оказался перед входом в «Вашингтон» - самый лучший отель в городе. Прячась за колонной, я стрелял в сторону жандармов, которые, к счастью, были от меня на довольно большом расстоянии. Повернувшись, чтобы скрыться, я увидел метрах в пяти от себя моряка, очень нолного мужчину, и его жену, еще более толстую, чем ои сам. Женщина была очень взволнована, и моряк подталкивал ее в спину, стараясь побыстрее уйти по мраморной лестнице. Хотя момент был опасный, меня одолел смех… Судьбе было угодно, чтобы в тот раз я так легко отделался.
