Он взял газету, поднял голову и снова увидел картины на библейские сюжеты, и снова Иисус, сидящий на скале.
Теперь, когда Голианова стояла спиной к окну, глаза уже не казались такими красными, пальцы не вонзались в ладони. «Облегчение»? – промелькнуло в голове, а если облегчение, то почему? Лазинский, закрывавший ящики письменного стола, вдруг сказал:
– Вы упоминали о корреспонденции, но здесь ничего нет.
Женщина ответила, что еще недавно во втором ящике лежал пакет.
– Какой пакет?
– Белый; конверт с каким-то письмом.
– Наш конверт?
Она не поняла вопроса.
– С нашей, чехословацкой, почтовой маркой? – уточнил Шимчик.
– Конечно.
– Вы не помните, от какого числа?
– Не знаю, на квартиру не приходило никаких писем. Наверное, на завод. Я заметила конверт неделю назад. Дежо открыл ящик, когда я вошла…
– Когда он унес это письмо? Случайно не сегодня?
– Не знаю, я не видела, как Дежо уходил. Я крикнула из кухни, чтоб пораньше вернулся.
– А он? Промолчал?
– Да, – выдохнула Анна Голианова.
– У него был диплом инженера в рамке. Где он висел?
– Он не висел} а лежал на той полке, – показала она и вздрогнула: – Во всяком случае, утром он там лежал.
– · Вы не заглядывали сюда после его ухода?
– Утром нет, а в полдень… Погодите, сдается мне, что тогда диплома здесь уже не было… Может быть, Дежо за ним вернулся и…
Лазинский согласно кивнул.
– Похоже на то. Или скажите, мог он кого-нибудь послать?
– За дипломом?
– За ним, – подтвердил Лазинский хмуро.
Она все поглядывала на полку. Солнечные лучи падали на письменный стол, полка за ним казалась недоступной и темной.
– Брат никогда никому не давал свой ключ, – ответила женщина.
– Никогда? – настаивал Лазинский, подходя к ней ближе.
Он был невысок ростом, но женщина едва была ему по плечо.
– Нет, – выдавила Анна, и в глазах ее появился страх. – Все его ключи были на одном кольце и всегда были при нем – от дома, от рабочего стола, от машины… Скажите, они пропали?
Вмешался Шимчек:
– Нет, они у меня. Мы нашли всю связку.
Затем в разговор вступил Лазинский:
– Вы сказали «ключ от машины», у него действительно был только один ключ?
– Насколько мне известно – да. – Женщина опустила голову.
– Должен быть еще запасной. Или он в гараже? Где находится гараж?
– У нас нет гаража, не было денег. Машина всегда стояла за домом на узкой улочке, и ночью тоже…
– А зимой? – Голос Лазинского скрипел, как ржавая пила.
– И зимой.
– Ваш брат выигрывал что-нибудь существенное в спортлото?
– Раза два, – ответила она обессиленно, – не то сорок, не то пятьдесят крон один раз, другой – двенадцать тысяч с небольшим, тогда-то он и купил машину. И еще одолжил…
– У кого, не скажете?
Она молчала, потом произнесла едва слышно глухим голосом:
– Не знаю…
Они вышли на улицу. Возле голубой служебной «победы» стоял Сага. Он курил, дожидаясь, когда к нему подойдут.
– Жду вот, хочу… – поспешно начал он, обращаясь к Шимчику, – может зайдем?… – Он взглядом показал на коттедж, в окнах которого, как в зеркалах, блестел свет, ультрамариновый, апельсиново-желтый, зеленый. Шимчик спросил:
– Что-нибудь случилось?
– Нет, собственно… ничего не случилось, но я забыл вам сказать, хотя и здесь могу…
Он словно не мог осмелиться и взглядом просил поддержки. Но капитан явно не собирался приходить ему на помощь.
– Это действительно он или?… – Директор опять заколебался. – Я говорю про формулы… – Вам уже известно, кто их списал? Если это действительно сделал Голиан, то…
– Вероятно, он, – ответил спокойно Шимчик. – Ну и?…
– Дело в том, что я был знаком с его женой. – Глаза Саги бегали. – Разумеется, шапочно, это, вероятно, не существенно, но мне пришло в голову… Я тебе тут же позвонил, но тебя не было, и я подумал, что, может быть, ты здесь… Она разыскала меня в прошлом году в Вене, красивая, приятная брюнетка, расспрашивала о муже. Голиан мне как-то говорил, что разошелся с ней, потому что эта женщина осталась за границей. Да, что вам сказать, он делал какие-то туманные намеки, у меня создалось впечатление, что он очень переживает. Короче – она разыскала меня в Вене в отеле, принесла сверток и попросила, чтоб я перевез его через границу и передал – нет, не ему, посылку она посылает его невестке, собственно, и не ей, ее уже нет в живых, а ее дочке, и я… Я долго отказывался, но она раскрыла сверток и показала, что в нем нет ни письма, ни чего-нибудь в этом роде, только свитер и какие-то консервы, шоколад, конфеты… В конце концов я согласился.
– И передал?
– Конечно. – Директор стоял опустив голову р смотрел в землю.
– Ему?
– Нет, какой-то женщине, думаю, что дальней родственнице или хорошей знакомой. Просто людям, у которых живет девочка.
– Девочка? – спросил Лазинский. – Сколько девочке лет?
– Одиннадцать, самое большее одиннадцать. Маленькая, хорошенькая.
– Вы ее видели?
– Конечно, – ответил Сага.
– Где?
– В Братиславе, эти люди живут в Авионе, на улице напротив Дома профсоюзов, вы, наверное, знаете, там когда-то была «Deutsche Partei».
– Знаю, знаю, – кивнул Лазинский.
– Как фамилия этих людей?
– Кажется, Доман или что-то похожее. С тех пор прошло два года, я, понятно, никогда больше туда не заходил, но, по-моему, Доман, если не ошибаюсь… Доман или нет, но фамилия определенно начинается на «До».
– Вы уверены?
– Конечно, – подтвердил Сага.
– Итак, Доман или что-то похожее. Но все-таки попытайтесь припомнить, вдруг удастся.
Он долго молчал. Мимо шел мальчишка и насвистывал песенку. Откуда-то доносился женский крик – женщина кого-то звала. Водитель служебной машины разглядывал журнал. На развороте слева – стишки, справа – девица по колени в воде. Обнаженная.
– Ну как, товарищ директор, не осенило?
Сага замотал головой.
– Не помню.
– Значит, это тебя мучило, – медленно произнес Шимчик, – а почему мучило, ты не можешь объяснить?
– Могу. – Директор докурил и затоптал окурок. – Днем ты спросил меня, не собирался ли Голиан в командировку. Я ответил, что нет, и для верности позвонил к Голиану в отдел – нет, не собирался. И вдруг мне пришло в голову – в связи с этой историей с Бауманном: если формулы действительно списал Голиан, не хотел ли он снова сбежать? Может быть, боялся, что старик уже все знает, весьма возможно, что Бауманн сам ему об этом сказал, специально, чтоб напугать.
– И таким образом принудить удрать за границу!…
– От Бауманна всего можно ожидать.
– Вернуться к жене?
– Повторяю: у меня создалось впечатление, что он все еще любит ее.
– Несмотря на развод?
– Несмотря на это, – настаивал Сага.
– Ты ему когда-нибудь говорил, что встречался с ней в Вене?
– Нет, никогда. Она просила, чтобы я… Чтобы я ничего не говорил ему о нашей встрече, о том, что она приходила ко мне, спрашивала о нем.
– Понятно, – ответил Шимчик, задумчиво глядя на часы и размышляя, какие дела его еще ждут: Бачова и анкеты, разговор с начальством – начальство потребует Письменного рапорта. Придется писать рапорт, выкручиваться – этого н врагу не пожелаешь…
Он спросил:
– Вы у себя на заводе применяете хлорэтан?
– Насколько мне известно, нет.
– А на складе он имеется?
– Надо узнать.
– Утром позвони мне. Если узнаешь сегодня, звони сразу же.
– Ты будешь на работе?
– После семи – непременно. До самой ночи. А может, и до утра. Не знаю.
Они пожали друг другу руки. У Саги ладонь была потная. В тугих переплетениях дикого винограда галдели воробьи, из трубы вился негустой, спокойный дымок. Шимчик подумал: скоро будет ужин, семейство Саги усядется за стол, четыре болтливые некрасивые дочки пристанут к отцу, с кем это он стоял перед домом; меня никто ни о чем не спросит, у нас дома говорят о погоде, о кинофильмах… когда я возвращаюсь. А если меня нет… О чем они говорят, когда меня нет?
– Позвоню, – тихо сказал директор.
8
Они поднялись в мансарду по крутой деревянной лестнице без перил. У Бачовой – загорелое лицо, темные глаза и невыразительный голос.
– Садитесь. Что вы хотите от меня узнать? – сказала она.
– Утром к вам заезжал инженер Голиан, – начал Шимчик, усаживаясь, – не так ли?
– Так, – ответила она безучастно. – Забегал на минутку.
– Выпили?
Она отрицательно качнула головой.
– И Голиан ничего не пил? Я имею в виду – один, пани Бачова, без вас.
– Сегодня нет, по крайней мере у меня.
– А вообще он выпивал?
– Иногда бывало. – Она задумалась. – Последний раз... вчера вечером.
– Что вы пили?
– Ронду и бикавер.
– Много?
– Нет, не было настроения. Ронды осталось полбутылки. А почему вы спрашиваете?
Ответил Лазинский:
– Инженер Голиан сегодня днем погиб.
