– Мы из суда, – солгал Шимчик и глянул на Лазинского. – Значит, вы с Кнапкой не родня, так?
– Еще чего! – озлился дядька, сплевывая сквозь желтые щербатые зубы.
– И с Бачовой не родня?
– С зубнихой-то?
Мужчина глубоко затянулся сигаретой. Ему было под пятьдесят, голос у него был хриплый, прокуренный, да и сам он был словно пропитан табачным дымом. Пальцы коричневые, под ногтями черно.
– Спей мы родня, – ответил он. – Дальняя, по жене. Потому и живем здесь, собственного дома не имеем, за ее садом ходим, потому она и пустила нас на квартиру. Задаром, чтоб ей лопнуть. Но за фрукты и за все остальное мы платим, за электричество, за воду – во всем доме. Ванну сделала, а нас не пускает, но я сейчас не об этом. Если вы из суда, надо всех выслушать, кто при этом был.
– Значит, пани Бачова пришла позже?
– Ага. Вместе со своим инженером, она с ним еще в обед поругалась.
– Когда в обед? – Шимчик насторожился. – Тогда?
– Нет, не в субботу, а сегодня.
Лазинский забавлялся этим диалогом, а Шимчик становился все любезней и приветливей.
– Вы говорите, что они сегодня в обед поругались?
– Бог свидетель, я ничего не видал, я только с поля явился. Но обычно, когда он от нее уходил, она за ним аж на дорогу бежала. Сегодня – нет, злилась и торчала наверху на лестнице. И он будто в воду опущенный, едва поздоровался. Но я ему все-таки напомнил, что он мне пообещал машину починить – моя машина забарахлила, – а он говорит: сейчас, мол, некогда, в другой раз. Да только потом все-таки пошел в сарай, поглядел машину. – Злой мужик не давал и слова вставить Шимчику. – А потом в корчму потопал.
– В корчму? Откуда вы знаете, он что, сказал вам?
– Зачем говорить, я сам видел. А уж потом моя хозяйка ко мне на поле прибежала, разбился, кричит, инженер-то. Вы про это уже знаете?
Капитан кивнул, и дядька принял приличествующий случаю грустный вид.
– Не надо бы ему в корчму ходить! – вздохнул он.
– Откуда вы видели, как он туда шел?
– А в окно на кухне. Хотя нет, вру – я уже потом, когда из дому шел, видел его автомобиль перед корчмой.
– Давайте-ка еще раз и не спешите, – неприязненно перебил его Лазинский. – Корчма находится посреди деревни и отсюда ее не видать.
– А я и не говорю, что он в нашу пошел. Он в господскую, в чистенькую заходил, эспрессо называется. Во-он там, – показал он, – она перед самым вашим носом, у них там вывеску чинят.
Дядька показал на невысокое кричаще-розовое строение, опоясанное витриной, с выцветшими афишами и каким-то объявлением. Рядом с витриной примостились узкие ярко-зеленые двери, а над ними решетка вентилятора.
– В котором часу ушел инженер?
– Из корчмы или отсюдова?
– Отсюда, – сказал Шимчик.
Лазинский присоединился:
– Вы видели, как он выходил из эспрессо?
– Нет, только отсюдова. Было часов одиннадцать. А может, минут на пять больше.
– В котором часу ушла пани Бачова?
– Я не видел, чтоб она уходила.
– Но ведь на деревянных ступеньках каждый шаг гремит, как гром.
– Конечно, как гром, но я ничего не слыхал.
– До которого часа вы были в кухне?
– До четверть первого или что-то в этом роде. В двенадцать я еще слушал радио.
– Радио вы включили еще раньше?
– Около двенадцати. Время проверить. Да что вы все выпытываете? Если вы из суда, то должны спрашивать о другом. Этот Кнапка – дрянь, он даже в кооператив не захотел вступать…
– Нет, мы не из суда, – перебил его Лазинский. А Шимчик добавил:
– Спасибо вам.
Свирепый мужик остолбенел, а потом выпалил.
– Ступайте к дьяволу! – резко повернулся и решительно пошел прочь. Его шаги заглушил грохот захлопнувшейся двери.
– Так. – Шимчик смотрел на эспрессо. – Это называется везением. Он выпил в этом заведении! Теперь, кажется, с Михалянами мы можем проститься. А что касается Бачовой – то сначала он лишает ее иллюзий, потом она его отвергает, совсем как в сентиментальном дамском романе. Все как в романе, кроме телефонного звонка: кто знал, что Голиан будет у Бачовой?
– Возможно, убийца.
Лазинский тоже смотрел на эспрессо. Без вывески оно было похоже на склад или помещение небольшого кооператива. Или сапожную мастерскую, где под вечер судачат о деревенских сенсациях: о Марте-потаскушке, о драке во дворе напротив, об автомобильной катастрофе на дороге недалеко от распятия…
– Возможно, что и он, – согласился Шимчик, – но все-таки звонил не убийца, звонил кто-то издалека…
Он печально улыбался и щурился от солнца.
– А может, и нет, Бачова упоминала, что звонила женщина, – сказал Лазинский. – Но, может быть, это ловкий ход.
– Чей ход? Голиана?
– Может быть, и Бачовой.
– Но ведь Бачова в это время должна была находиться в амбулатории. Не забывайте, что инженер взял у нее ключи.
Лазинский кивнул. Его начальник все еще улыбался.
– Кроме того, ведь мог звонить и он сам! Как это мне не пришло в голову. Он сам кого-то вызывал и ждал звонка, но Бачова пришла позже, чем его соединили, и он сыграл, будто звонили ему… Эх, ну и дал же я маху: спрашивал, спрашивал и совсем забыл…
– Давайте вернемся, – предложил Лазинский.
– Не сейчас. – Шимчик посмотрел на часы, – Мне к начальству пора. Знаете, мне что-то не по себе, Голиан для меня загадка…
– Мертвые всегда немного загадка, вы не находите?
– Конечно, их уже ни о чем не спросишь. Но дело не в этом. Наверное, спрашивать Голиана все равно было бы бесполезно.
– Вы говорите о формуле?
– Нет. Я говорю о Вондре.
Лазинский задумчиво достал из пакетика малину.
– Вондра? При чем здесь Вондра?
– Кое-что вспомнилось, – уклончиво ответил Шимчик и влез в машину.
На обратном пути они молчали. Дорога бежала навстречу, словно цветной фильм. Окрестности и в самом деле были живописны, художники часто рисовали эти желтые поля на серо-голубом фоне гор. Они же в этот день лицезрели все это в четвертый раз. Лазинский занимался карамелью, у Шимчика на коленях лежала газета, взятая на столе у инженера: политика, спорт, из зала суда, церковь, дорожные происшествия… «Если не завтра, то на днях наверняка опубликуют заметку и о сегодняшней катастрофе, – думал он, – непременно подчеркнут, что причина – алкоголь. Непьющие будут торжествовать, врачи придадут разбитой голове погибшего более или менее приличный вид, уберут жуткую гримасу… Что видел он в последнюю секунду жизни? Черешню, ставшую вдруг гигантской? И все? Многие утверждают, что в эту секунду проходит целая жизнь, вспыхивает огнем из тысячи орудий, потом тупой удар – и конец». Шимчику показалось, что он шепнул: «Тьма», но, взглянув на водителя, успокоился: нет, не шепнул. В зеркале отражался Лазинский, их глаза встретились и равнодушно разошлись, ничто их не сближало, даже совместная работа.
«Победа» остановилась. Серый фасад, ворота и лестница у двери, и коридор, и снова двери, и кресла, и окно без шторы, черепаха и ковер, и портфель из пластика на письменном столе. Шимчик рассеянно взял портфель и принюхался: хлор уже улетучился. Рассматривая документы, он уже представлял себе не живого человека, а его останки. И тут у Шимчика пробежал мороз по коже: «Живой он мало интересовал меня, человеку нужно было погибнуть, чтобы войти в мой мир, в мою жизнь сквозь призму показаний врача с рекламными зубами, толковавшего об инфаркте. И о сигаретах: если б у дороги не было черешни, инженер Дезидер Голиан погубил бы свою жизнь никотином. Где-то далеко. Если бы доехал, куда собирался доехать. Переплыл через реку. Я смотрел на его сестру; у нее на глазах были слезы, когда она говорила о реке».
Лазинский наблюдал за ним – Шимчик не пригласил его войти, – он присутствовал здесь как нечто само собой разумеющееся, как воздух, а может быть, и совесть.
Лазинский опустился в кресло и спросил:
– Что вы имели в виду, говоря о Вондре?
– Я? – Шимчик встал, как будто вспоминая, хотя он все отлично помнил. – Когда это?
– Когда мы вышли от Бачовой.
– Да, да, было такое дело. Ничего особенного. Просто надо звонить в Прагу.
Лазинский кивнул, да, конечно, в Прагу надо звонить. Но чувство, что капитан чего-то не договаривает, не оставляло его.
– А я пока буду у начальства, – добавил Шимчик.
– Будет исполнено. Что сказать товарищу полковнику?
– Доложите, как обстоят дела. И скажите, что мы просим сообщить те, давнишние, сведения Голиана. Обнаружен ли кто-нибудь из агентов, им указанных. А если нет… Хотя ладно, этого мне более чем достаточно.
– Почему эти старые сведения вас так интересуют?
– Хочу понять Голиана.
– Товарищ капитан, мы расследуем причины его гибели.
– Вероятно, тут есть что-то еще. Причины как раз мне достаточно ясны.
– Убийство? Кто убийца?
Но Шимчик словно не слышал. Стоял, курил.
– Вы уже поверили в Шнирке?
– Да. Он, конечно, существует. Сидит себе дома и посмеивается, что здорово нас облапошил. Хотя весьма возможно, что его смех скоро оборвется…
