На прощание Стеша зажарила нам двух гусей. Провожало экспедицию все село. Когда подводы с вещами и экспонатами свернули на лесную дорогу, я обернулся, чтобы последний раз взглянуть на него. На холме виднелось три фигуры: статная, высокая Прасковья Антоновна, стройная небольшая Стеша, а между ними совсем маленькая Семёновна. Мы уезжали, как думалось, ненадолго. В следующем сезоне мы собирались продолжать раскопки. Песни Прасковьи Антоновны были уже переданы в кабинет фольклора Московской консерватории, написали мы о ней и в облздравотдел.
Мы многое собирались сделать на следующий год в лесном селе. Но жизнь разбила наши планы: следующим летом началась война…
Прошли долгие годы. Беспокойная профессия археолога вела меня все к новым и новым местам. Но я не забыл наших друзей из далёкого лесного села, хотя и не знаю о них сейчас ничего. Только раз ещё промелькнуло передо мной лицо Стеши. Это было уже после войны. В областной газете, случайно попавшей мне в руки, я прочел Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении Степаниды Ивановны Шатровой за героическую борьбу с фашистами в тылу врага, в партизанском отряде. Там же был напечатан её портрет. С газетного листа смотрели на меня её неправдоподобные большие прекрасные глаза, и взгляд их был ясен и прям, как совесть.
ДАНДАНКАН
ПОДЗЕМНЫЙ ДВОРЕЦ?..
Высокий румяный офицер с погонами старшего лейтенанта поставил объёмистый чемодан на пол, ладонью вытер пот с лица и козырнул. Потом, оглядев древнюю керамику и украшения, лежавшие на полках застеклённых шкафов, которые стояли в помещении кафедры, он широко улыбнулся и с облегчением сказал:
— Ну, наконец–то попал куда надо!
Мы с профессором с интересом ждали продолжения. Офицер не заставил долго ждать. Ещё раз отерев пот, он вдруг смутился и пробормотал:
— Вы извините, товарищи учёные, может, я не ко времени. Только дело срочное.
Потом, обретя форму, офицер чётко и коротко доложил:
— Наша воинская часть помогает прокладывать дорогу в юго–восточных Каракумах. В большом бугре, из которого в пустыне брали камень, обнаружен подземный дворец.
Мы с профессором переглянулись. А офицер продолжал:
— Прибыл сюда по командировочному предписанию.
А кроме того, командир части приказал найти археологов и им доложить об открытии. А вот это, — тут он снова улыбнулся, — вещественное доказательство.
Офицер не без труда поставил чемодан на стол и вытащил из него кусок каменной колонны, покрытой тончайшей резьбой — стилизованными изображениями растений, звёздами и многоугольниками.
Мы усадили офицера и стали его расспрашивать. Но ничего существенного к уже сказанному он не добавил. В огромном песчаном бугре, под слоем песка, камня, кирпича, на глубине двух метров открылись руины большого здания.
Профессор, внимательно рассмотрев кусок колонны, сказал:
— Судя по стилистическим особенностям орнамента, это домонгольское мусульманское средневековье. Очень интересно. Очень!
Юго–восточные Каракумы! Тогда ещё совсем не исследованная археологами область. Приобретали мировую известность раскопки древнего Хорезма в Кызылкумах, уже поражали наше воображение обнаруженные археологами дворцовые фрески Пянджикента из Таджикистана, а Каракумы — одна из величайших в мире песчаных пустынь — все ещё оставались для археологов неведомой землей! И вдруг такое открытие!
— Приезжайте, товарищи учёные, — сказал старший лейтенант, — командир приказал передать: в чем надо — поможем. — Оставив адрес, старший лейтенант попрощался и ушёл.
Совершенно ясно, что экспедицию нужно посылать, и посылать возможно скорее, несмотря на все трудности её организации в суровое военное время.
Профессор обратился ко мне:
— Поедете? — и тут же добавил: — Нет, нет. Не торопитесь. Ответите завтра. Только учтите — это Каракумы. — Вдруг, неизвестно почему рассердившись, профессор пробурчал: — Вы же сами знаете — на кафедре сейчас нет специалистов по Средней Азии. А археолог — везде археолог, — и, упрямо насупившись, замолчал.
Он всё понял, сказал обо всем самом главном. С трудом подавив желание сейчас же ответить, я отправился домой. Тут было о чем подумать. Разве можно пропустить такую необычайную возможность? Что Каракумы — это пустыня, что там будет не совсем как дома или в туристическом походе, об этом я и без профессора догадывался. И он отлично знал, что уж это меня не остановит. Просто так сказал — как начальство, для порядка. Меня смущало совсем другое. Все годы учёбы в университете я работал в экспедициях по славянской археологии. Конечно, я прослушал курс по археологии Средней Азии. Но чего стоят эти школярские знания без практической работы в экспедиции? Да, археолог — везде археолог. Можно, конечно, заложить раскопы, вести точное описание процесса работ, фиксацию находок. Ну, а дальше что?
Огромная ответственность ложится на каждого археолога в экспедиции. Чем важнее открытие, тем больше ответственность. Ведь можно прочесть неизвестную ещё страницу истории, а можно, не поняв, изорвать, испортить эту страницу так, что её уже никто не сумеет прочесть. Я не подготовлен к этой экспедиции. Нет у меня для неё нужных знаний. Нет, решительно нельзя ехать.
И все–таки мне мучительно, до какого–то исступления хотелось поехать. И дело тут было не только в удивительно заманчивой тайне, которая ждала разгадки.
Я был демобилизован из армии с «белым билетом» — снят с воинского учёта по болезни. После этого меня зачислили на кафедру археологии университета ассистентом.
Шла война. Опустела кафедра. Погибли многие мои товарищи по студенческим годам, по экспедициям в Новгороде, в лесном селе. Где–то в волнах Чёрного моря исчез след Ивана Птицына, в первые же дни войны вернувшегося к своей прежней профессии военного моряка. В бою под Можайском был смертельно ранен Гриша Минский. Пропали без вести Эля Таубин, Рувим Розенберг, Костя Забродин, Георгий Бауер… Никогда не поедут они больше ни в одну из экспедиций, никогда не сделают ни одного открытия. Не осуществится ничего из того, к чему мы вместе готовились все годы учёбы в университете, то, чему должна была быть посвящена вся жизнь, которая, как казалось перед войной, только начиналась. Имена их будут со скорбью и благодарностью помнить многие люди. Из разведчиков истории они стали её частью. Гордая судьба. Но черта подведена. Неужели никогда не осуществятся, пусть даже не ими самими, их мечты, о которых знали только близкие?
Очень трудное это было время для работы ассистентом кафедры археологии. И вдруг, как ослепительная вспышка… Как будто в новом суровом облике, но вернулось прежнее — разумное, прекрасное, сказочное и в то же время до боли знакомое и реальное… Как будто мы снова вместе, снова едем в экспедицию…
Утром, придя на кафедру, я сказал профессору:
— Я все как следует обдумал. Да, вы правы — надеюсь, что хоть в чем–нибудь я смогу принести пользу. Я твёрдо решил ехать.
Профессор, пробурчав: «Так я и знал», рассказал мне о том, что он успел за это время сделать для подготовки экспедиции. В ней примут участие опытный археолог, работающий в Туркменском филиале Академии наук, Николай Иванович Кремнев и известный историк–востоковед Алексей Владимирович Леонов, недавно с блеском защитивший докторскую диссертацию. Ещё в университете я слышал красочные лекции Леонова, успел проникнуться к нему почтением. О Кремневе я, правда, ничего до сих пор не слышал, но самый факт участия в экспедиции специалиста по Средней Азии был очень обнадёживающим. Все недолгое время, оставшееся до выезда, и всю дорогу я читал не без труда добытые книжки: трёхтомное издание Академии наук «Туркмения», сборник извлечений из работ средневековых арабских и персидских историков и путешественников, касающихся Туркмении.
Наконец на вокзале небольшого города Байрам–Али нас встретил старый знакомый — старший лейтенант Волков, который привоз на кафедру обломок колонны. Тут произошла маленькая заминка. Оказалось, что предназначавшаяся нам машина внезапно вышла из строя, а на обычных машинах по пустыне не проедешь. Приходилось ждать до завтра. Видя наши огорчённые лица, старший лейтенант нерешительно сказал:
— Есть тут у нас ещё одна машина, приспособленная для песков, так то бензовозка.
— Гм, — с недоумением произнёс Леонов. — А разве мы поедем не на верблюдах?
— Да что вы, товарищ профессор, — отозвался Волков, — разве можно? Ведь это и долго и муторно.
Замечу кстати, что, когда недели через две мне поневоле довелось во время охоты на джейранов проделать изрядный путь на верблюде, я, вспоминая, как ездил на верблюде Тартарен, полностью оценил мудрость Волкова.
Конечно, чертовски обидно въезжать в Каракумы на какой–то бензовозке, но ничего не поделаешь. Леонов сел в кабину с шофером, а мы с Кремневым уселись на небольших площадках по обе стороны цистерны с бензином и уцепились за железные поручни.
