— Вот это впечатление вы должны рассеять сразу же, как вы приедете.
— Но… как? Как? — спросила Полина.
— Именно это я и собираюсь вам сказать, — ответил лорд Чарнок. — И первый человек, с которым я намерен обсудить положение дел, будет посол Британии в Копенгагене.
— Где вы… сходите… с корабля, — едва слышно проговорила Полина.
— И где вы сделаете то же самое, — отозвался лорд Чарнок, который ее услышал.
— Вы… хотите сказать… что мне можно… ехать с вами?
Ему показалось, что ее глаза засияли, как яркие огни. Он поинтересовался:
— А вы знали, что я собирался сойти с корабля?
— Да, конечно. Ваш камердинер сказал мне, что царь отправил за вами свою личную яхту.
— Это правда, — подтвердил лорд Чарнок, решив про себя напомнить Хибберту, чтобы тот впредь держал язык за зубами.
Для его доверенного слуги такая разговорчивость была нехарактерна. Скорее всего Полина, в силу своего крайнего одиночества и острой любознательности, засыпала его камердинера вопросами, прекрасно понимая, как страшно ей будет, когда лорд Чарнок покинет корабль.
— Я намерен сообщить сэру Генри Уоткину Уилльямсу-Уинну, — сказал лорд Чарнок, — что перед самым отплытием корабля женщина, которая должна была по просьбе вашей тетки сопровождать вас в поездке, неожиданно и тяжело заболела. По-видимому, у нее было пищевое отравление, поскольку ее камеристка заболела одновременно с ней — и с теми же симптомами.
Он немного помолчал, а потом медленно продолжил, словно обдумывая только что рождающийся в голове план.
— Поскольку ваша компаньонка не смогла отправиться в путь, вы по доброте сердечной оставили с нею свою собственную горничную, чтобы она ухаживала за больными, почему вам и пришлось плыть в Россию одной.
Полина слушала, широко раскрыв глаза.
— А сэр Генри… поверит… этой истории?
— Он поверит мне.
— Да… Да, конечно… И я должна буду… повторить те же самые объяснения… когда приеду… в Санкт-Петербург.
— Естественно, — кивнул лорд Чарнок. — А поскольку ни я, ни сэр Генри не могли допустить, чтобы юная девушка-англичанка одна плыла до Стокгольма — и уж тем более потом на русском корабле, — то мы позаботимся о том, чтобы вы пересели на императорскую яхту «Ижора».
Полина сжала руки.
— Почему вы… так добры и внимательны ко мне? Мне было… так страшно, так невыносимо страшно… думать о том, что… может случиться, когда я… останусь одна.
Лорд Чарнок понял, что она снова думает о том наглом типе, Адамсоне, и резко воскликнул:
— Забудьте о нем! И в России никому не рассказывайте о том, что вы подверглись подобному оскорблению. Никто вас жалеть не станет, но все будут поражены тем, что вы могли оказаться в такой неприятной ситуации, а это обязательно скажется на вашем положении в обществе.
Полина кивнула, и лорд Чарнок продолжил:
— Когда вы приедете в Санкт-Петербург, то с первой же минуты ясно дадите княгине понять, что вы — ее гостья и что вам даже в голову не приходило, что вас может ждать в ее доме какая-то оплачиваемая должность.
— А… как это можно сделать? — спросила Полина.
— Во-первых, вы поблагодарите ее светлость за то, что она вас пригласила погостить, и скажете, что всегда мечтали побывать в России: ведь ваша крестная мать была русской.
Лорд Чарнок прервал свое объяснение, чтобы уточнить:
— Вы ведь говорили мне, что это в честь нее вы получили такое необычное имя?
Полина кивнула:
— Моей крестной была княгиня Полина Трубецкая.
Кивнув, лорд Чарнок сказал:
— Я знаю эту семью. А кто был ваш отец?
— Мой отец был майором лейб-гвардии, которой когда-то командовал мой дед, — пояснила девушка.
— Как его звали?
— Генерал сэр Эдвард Тайвертон.
Лорд Чарнок улыбнулся.
— Ну, это наверняка должно произвести впечатление на императора: он ведь помешан на всем военном!
— На… императора?
Полина не могла скрыть своего изумления: она не могла себе представить, как это она сможет хоть чем-то заинтересовать русского царя.
— Вам не сказали одну вещь, — ответил на это лорд Чарнок. — Хозяин дома, в который вас пригласили, князь Иван Волконский, — это младший брат князя Петра, который является начальником гвардии императорского двора. Если вы будете гостьей княгини, то вы, несомненно, будете достаточно часто встречаться с Его Императорским Величеством.
Такая перспектива произвела на Полину ошеломляющее впечатление. Но в то же время она не могла не заметить того, как лорд Чарнок подчеркнул слово «гостья».
— Так вот, — продолжал он, — приехав в гости, вы первым делом преподнесете хозяйке дома подарок. Этот обычай принят во многих иностранных государствах, но он не распространяется на тех, кто находится в услужении.
— И… что мне… я могу ей подарить? — спросила Полина.
— Что-то небольшое и что не может быть сочтено претенциозным. Я уверен, что у вас с собой найдется нечто в этом духе: шарф, набор шелковых или кружевных носовых платков, веер.
— Да, конечно, у меня есть подобные вещи, — подтвердила Полина, вспомнив, какое множество покупок делала ее тетка. А она-то тогда считала, что большая их часть ей никогда не пригодится!
— Это будет началом, — сказал лорд Чарнок. — А потом — не забывайте: ваши дядя и тетка принадлежат к высшим слоям британской аристократии и занимают в обществе весьма заметное место. Вы должны вести себя так, как, по-вашему, в таких обстоятельствах держались бы они.
Говоря это, он цинично подумал, что Полине меньше всего надо было бы вести себя так, как ведет себя ее тетка, но он понимал, что его юная собеседница не имеет ни малейшего представления о том, как бы вела себя Кэтлин Ротбери, окажись она с ним на одном корабле. Графиня Ротбери отбросила бы все условности, забыла строгие правила и показала бы свое истинное лицо женщины.
Казалось, Полина не видит в нем привлекательного мужчину, и она не делала ни малейшей попытки заставить его заметить, что она — женщина, и к тому же весьма красивая. Да, она слушала его, широко раскрыв глаза и стараясь не проронить ни одного слова, и задавала множество вопросов. Лорд Чарнок решил, что в разговорах с ним она видит возможность узнать то, что ее занимает, и найти ответы на все свои сомнения и вопросы. Но их разговоры оставались ровными: так он мог бы беседовать с мужчиной или с одной из умных женщин старшего поколения, которые все еще встречались в лондонском обществе.
Полина явно обдумывала все, что он только что ей сказал. Спустя некоторое время она сказала:
— Не знаю… как мне благодарить вас… за то, что вы были так добры и чутки! Теперь я точно знаю, что мне надо делать… Остается только надеяться, что у меня хватит сообразительности и решимости, чтобы это осуществить.
