— Что с ногой? — прямо спросил Станислав.
— Да, ерунда, — улыбнувшись, ответил он. — Нога когда-то сломана была. Сегодня ей опять досталось.
Тихоня смотрела на него, широко раскрыв глаза.
— А! — махнул рукой Сосо. — Да не волнуйтесь вы так, я вас прошу!
— В самом деле, — поддержал его Станислав. — Волноваться не будем. Так, девушки, бегите вперёд и всё организуйте. А мы пойдём, не спеша.
Они и шли проходными дворами, где на верёвках сушились юбки, рубахи да кальсоны. Узкими переулочками где сопливая малышня беззаботно игралась прямо на мостовой, не опасаясь попасть под пролётку или мчавшееся авто и вновь вышли на широкую улицу, где гуляла чистая публика.
Сосо испытывал двойственное чувство. С одной стороны, это приключение пришлось, как нельзя, кстати. Когда идти совершенно некуда, хоть на какое-то время «сын человеческий» обретёт место, где можно будет «приклонить голову». Учась в семинарии, он великолепно знал евангельские тексты и нередко пользовался ими, как метафорами. Про себя, естественно.
С другой — слишком уж кстати. Жандармы на такие «спектакли» большие мастера. Вполне может быть, что и пьяные мастеровые, и эта троица — просто статисты, разыгравшие фарс с единственной целью — втереться к нему в доверие.
«А что ты за птица такая, товарищ Коба, — спросил он сам себя, — чтобы жандармы ради тебя трагедии Шекспира на улицах разыгрывали? С тобой один разговор — беглый ссыльный? В кутузку!»
К тому же, изменить, всё равно, ничего ужа нельзя. «Цугцванг», — вспомнил он шахматный термин, очень точно отражающий положение дел.
И продолжал спокойно, чуть прихрамывая, шагать рядом со Станиславом. Тот, кстати сказать, на «подставного» не походил ничуть. Ни болтливости, ни назойливого общения. Сосо с ними встречался достаточно, чтобы понять, что его спаситель к ним — никаким боком. «Статисты» без устали рассказывают свои истории, стараясь разговорить собеседника. Чтобы тот, в ходе разговора, разоткровенничался и, может быть, сболтнул бы нечаянно что-нибудь лишнее.
Это проходило со многими, но только не с ним. Сосо был недоверчив. К тому же, его аналитический ум очень быстро вылавливал в разговоре какую-нибудь неувязку или логическую нестыковку. А, уловив, мгновенно замыкался, используя любой благовидный предлог — сонливость, головную боль, да всё, что угодно. Правда, в глазах этого парня мелькнуло что-то, Сосо так и не понял — что? Интерес? Сочувствие? Или, вообще, человек своё что-то вспомнил?
«Господи, неужели это и есть Сталин? — думал Стас, неторопливо шагая рядом с прихрамывающим Сосо. — Я кручу комбинацию с Отцом Народов? Это ж охереть можно!»
Деться ему сейчас некуда, идёт, как миленький. Явку, где он скрывался, они прихлопнули. Хозяин, помимо всего прочего, ещё и барыгой оказался — сбытом краденого промышлял.
«Так, что, путь у него один. Сейчас нога будет болеть всё сильнее. А мы — люди благодарные и мягкосердечные. Приютим, конечно, куды ж мы денемся с подводной лодки, да в такой шторм?»
Глава 8. На грани фола
Конспиративная квартира была в приличном доме на втором этаже. Не абы для какой мелкой сошки, а для солидных «клиентов». За обитыми дерматином дверями три просторных комнаты со вполне соответствующей обстановкой. Гостиная с мягким диваном и креслами из тиснёной кожи, массивный обеденный стол под плюшевой скатертью окружён венскими стульями, у стены — «горка» с посудой, на окнах плюшевые портьеры. В соседней комнате спальня с широченным ложем, пузатым комодом и платяным шкафом.
В третьей был кабинет с книжными полками, удобным креслом за письменным столом, где они сейчас и находились. Здесь и обосновался его гость, обнаружив за китайской ширмой скромную кушетку и сославшись на привычку полистать незатейливый роман на сон грядущий. Плед и подушка дополнили скромное ложе, придав ему незатейливый уют.
Прожив в кабинете пару дней, гость постепенно обвыкся и общался без прежней настороженности. Оценив эти изменения, опер пришёл к выводу, что пора «брать быка за рога».
— Слушай, Сосо, — сказал Стас, задумчиво выпуская дым через ноздри, — ты горец, стало быть, человек прямой.
Тот поставил на стол стакан с чаем, и спокойно поглядел оперу в глаза. И этот взгляд многое сказал. Горцы, конечно, народ прямой. Возможно. Но, несмотря на прямоту, им доступно такое коварство, что всякие там Талейраны и Борджиа, в сравнении с ними, дети малые. По внимательному взгляду собеседника Стас почувствовал, что верную ноту взял, не сфальшивил.
— Я понимаю, Станислав, — неторопливо сказал Сосо. — что у тебя есть ко мне вопросы. Спрашивай. Я тебе отвечу.
«Да, не врали историки, — подумал Стас. — Взгляд у него, действительно, стоит отдельного упоминания. Как у нашего полкового особиста, прямо».
Своим спокойным ответом Сосо, как-то незаметно, перехватил инициативу в разговоре, и теперь вёл «первую скрипку». Это следовало, во что бы то ни стало, поломать.
— А я думаю, и спрашивать ничего не стоит, — пожал плечами Сизов. — Я тоже человек прямой, я сибиряк. А ты революционер, это и к бабке не ходи. Бросаешь бомбы и думаешь, что куча трупов приведёт тебя к светлому будущему.
Надо отдать должное Сосо — ни один мускул не дрогнул на его лице. Он спокойно, даже с лёгкой усмешкой, продолжал смотреть на Стаса. Силён, бродяга!
— Я не собираюсь звонить в полицию, — он встал и, пройдясь по комнате, остановился у стола. — И выгонять тебя тоже не собираюсь. Я понимаю, что монархия себя изжила.
Сосо продолжал неотрывно смотреть ему в лицо, даже чуть кивнул, как бы, поощряя — ну, давай, давай.
— Но, неужели ты всерьёз веришь, что, пачками убивая ни в чём не повинных людей, можно как-то улучшить общество? Что это за общество такое будет?
Сосо отхлебнул остывшего чая, встал и, мягко пройдясь по комнате, подошёл к Стасу и остановился напротив.
— Я не бомбист, Станислав. Я не убиваю людей. И я не верю, что таким путём можно чего-то достичь. Чего-то путного, я имею в виду, — усмехнулся он, совершенно, по-сталински. — Я тебе прямо ответил? Как горец. А теперь ты мне скажи прямо, как сибиряк.
Он опять прошёлся по комнате и, подойдя, уткнул палец ему в грудь.
— Что сделал лично ты?
— В каком смысле? — приподнял бровь опер.
— Ты сказал, что самодержавие себя изжило, так?
— Так, — кивнул Стас.
— Что сделал лично ты, чтобы это исправить?
«Ого, — подумал опер. — Так, того и гляди, не я его вербану, а он меня заагентурит. Вот, блин, дядя Джо, с тобой хрен расслабишься. Я ещё таких, пожалуй, что, и не встречал».
Вопрос, прямо скажем, застал его врасплох. Скрывая лёгкое замешательство, он взял со стола папиросу и, прикурив, потянулся открыть форточку. Сосо с улыбкой наблюдал за всеми этими манипуляциями.
— Я ничего не делал, — выпустив дым, пожал он плечами. — Помогать тем, кто стреляет чиновников, я считаю делом бессмысленным и, главное, недостойным. Убили одного — поставят другого, только и всего. Возможно, ещё худшего. Или творчество господина Маркса рабочим объяснять? Увольте.
— А чем тебя лично не устраивает господин Маркс?
— Меня? — удивился Стас. — Я-то тут при чём? Ко мне-то этот господин, точно, никаким боком.
— Как же, ты полагаешь, нужно переустроить общество? — серьёзно спросил Сосо. Если ты об этом думал.
— Есть у меня одна идея, — простецки почесал в затылке опер. — Но мне без толковых помощников не обойтись.
— Интересно, — оппонент сел на стул верхом и пристально посмотрел на Стаса. — А можно поподробнее? Если, конечно, это не секрет.
— Хочешь — слушай, — он оседлал стул, стоящий напротив.
Они встретились на той аллее, где пару дней назад «разрабатывали» Сосо — жандарм Всеволод, сыщик Володя и мент конца XX века.
— Как подопечный? — поинтересовался после приветствия, Володя.
— Нормально, — отозвался Стас, усаживаясь на скамейку. — А что, Полина не доложила? Ай-яй-яй! Ты пожури её, так же нельзя с куратором.
— Станислав, что тебе в голову приходит! — возмутился сыщик.
Опер улыбнулся.
Полину, с которой, в настоящее время, остался Сосо, «сосватал» ему именно Коренев. Незаконнорожденная дочь графа ***, она до семнадцати лет росла в далеко не бедной семье, то есть до тех пор, пока не проявила себя, как талантливая мошенница. Мать и куча тёток пришли в ужас, вся родня (тоже далёкая от нищеты) кинулись «заминать» историю, будучи свято уверенными, что «девочку оклеветали».
— Понимаешь, Станислав, здесь дело не криминальных наклонностях, — рассказывал сыщик. — Душно ей в этом мирке. Натура у неё яркая, талантливая, а где её применить? Начиталась романов, вот и давай чудесить.
Вторая подставная «сестричка», Галина, та и вовсе, несмотря на юные годы, была проституткой со стажем. А куда прикажете податься молодой умной девахе с пятью классами гимназии после смерти отца, бывшего, при жизни, мелким чиновником? Если раньше семья ещё сводила кое-как концы с концами, отец умудрялся как-то платить за гимназию, то после его кончины мать «запила горькую». Перед Галиной с двумя сестрёнками встал вопрос о выживании. И она, будучи человеком решительным, пошла на панель.
