– Как когда. Иногда каждый год, иногда раз в два-три года.
– Заметно. Не богатые у вас сведения о нем.
– Это уж, как говорят, наши внутренние дела.
– Разумеется. Но я ведь сейчас вынужден вторгаться в ваши эти внутренние дела.
– Тоже правильно.
– Каким образом конверт из ФРГ мог попасть в дом к вашему отцу?
– Без понятия.
– Вы считаете, что у вас родственников в ФРГ нет. Но может быть, вы просто не знаете об их существовании. А отец вот узнал. Сейчас у многих советских немцев отыскались там родственники. И многие едут отсюда.
– Правильно делают.
– Вы так считаете?
– А вы – нет? – Тюнен в упор глянул в глаза, в которых играла усмешка. И Левин понял, что имел в виду его собеседник: "Ты ведь еврей, ваши валят, так что ты мне голову морочишь?" – Ладно, вернемся к конверту, – вздохнул Левин. – Где же остальная, большая его часть и содержимое? Майор Каназов не высказывал никаких предположений? Что из себя представляет Энбекталды? Как конверт вообще попал в те места? Видите, сколько вопросов.
– Энбекталды, – поселок. Глушь. Девяносто процентов населения казахи. Есть татары, узбеки, корейцы, русские. И, по-моему, две-три немецкие семьи. Может быть кто-то из них и переписывается. Сейчас можно.
– Если предположить, что ваш отец взял у кого-то почитать письмо или ему предложили его, стал бы он отрезать от чужого конверта кусок для закладки? Разве в доме не нашлось бы другой бумаги?
– Отец человек очень аккуратный, педантичный. Чужая вещь для него и есть чужая. Хоть конверт, хоть что. Это он мне вдалбливал с детства.
– Библию он читал часто?
– Постоянно. У него, помню, закладкой торчал там кусочек картона. Может, потерялся. Вот он и отрезал от конверта. Да еще с красивой маркой.
– Значит мысль, что конверт с письмом ему дал кто-либо, попробуем отбросить? Как считаете?
– Это вы считайте. Я буду считать деньги. В ваших делах я не профессионал, я по другой части.
– А с точки зрения логики?
– Тут, похоже, вы правы.
– Мог ли конверт или эта полоска от него где-нибудь валяться? Бесхозно. И если да, то где: на улице, в мусорнике, в магазине, в кинотеатре и так далее? А отец ваш увидел и подобрал. Подходит такой вариант?
– Не думаю.
– Почему?
– Если письмо пришло в Энбекталды, то на девяносто девять процентов кому-нибудь из немцев. Кому же еще в этой глуши? Верблюдам? А наши не станут выбрасывать такую реликвию, как конверт. Хранить будут вместе с письмами. Отрезать кусок, где красивая марка, – вовсе не сделают такого!
– Видите, логически рассуждая, вы привели меня к мысли, что письмо все-таки получил ваш отец. И заменил картонку полоской от конверта, потому что она стала ему милей, а? Элемент вероятности тут есть. А вот где остальная часть конверта с указанием адресата, с обратным адресом и содержимое – это уже вопрос другой.
– Тут много вопросов, – нахмурился Александр Тюнен.
– Хорошо бы заполучить какую-нибудь приличную фотографию вашего отца. Как это сделать?
– А черт его знает. Может напишите Каназову: мол, так и так, пусть пороется в комоде, он разобрался, где что там лежит, вдруг и найдет чего.
– Хорошо. Это мы попробуем сделать. Если, конечно, майор Каназов окажется столь любезен.
– Окажется.
– А в чем мог быть одет ваш отец?
– Возможно, в сером костюме, малоношенном.
– Отечественный, импортный? Фабричного изготовления или индпошива?
Тюнен удивился: "Те же вопросы, что и Каназов задавал. Как сговорились. Или это у них по единой милицейской шпаргалке отработано?" – Плащ на нем должен быть. Это точно. Дома, в шкафу плаща нет. Без него он не мог поехать, холодно еще было. Плащ на теплой подстежке.
– А о плаще что-нибудь можете сказать? – спросил Левин.
Тюнену показалось, что человек, сидевший напротив, задал вопрос с ехидством, и он, зыркнув на Левина, ответил:
– Конечно, могу. Сам покупал ему этот плащ. Записывайте: импортный, темно-синий, с погончиками, на утепленной коричневой подстежке, она съемная, на "молнии", пятидесятый размер, – отчеканил Александр, как бы подразнивая Левина.
И вдруг тот, отложив шариковую ручку, сказал:
– Александр Георгиевич, мы ведь не в игру играем, зачем же нам пикироваться? Мы работаем по вашему же заявлению, так что…
– Ну, вы тоже…
– Продолжим, – сухо сказал Левин. – Опишите подробно внешность отца.
– Внешность?
– Рост, форма лица, цвет волос, глаз, какие-нибудь особые приметы, скажем, родинка или шрам, – подсказал Левин.
– Росту он среднего, худощавый. Лицо узкое и нос узкий с горбинкой. Губы обыкновенные, ни толстые, ни тонкие. Глаза… – Тюнен запнулся. Он не помнил, какой цвет глаз у отца. – Кажется, серые… Волосы светло-каштановые, почти седые. Особых примет вроде никаких.
– Ладно, – Левин отложил ручку. – Как долго вы сможете пробыть здесь?
– А как долго вы будете раскручивать это дело?
– Спросите чего-нибудь полегче… Какие у вас планы?
– Я в отпуске. У меня отпуск долгий, северный. Есть путевка на Пицунду. Но хрен с ней, буду сидеть здесь сколько потребуется: месяц, два, три.
– А жить где?
– Это моя забота. Не летать же мне из Старорецка в Дудинку, а из Дудинки в Старорецк. Смотаюсь только в Москву на неделю, дней на десять и вернусь…
– Хорошо, – сказал Левин.
– Что же случилось, как вы думаете?
– Александр Георгиевич, ничего я пока не думаю, – понимая тревогу Тюнена, мягко ответил Левин. – Будем искать.
– Если что – сразу дайте мне знать, – сказал Тюнен не уточняя для себя смысл слов "если что"… – До свидания.
"Что ж, в провинции живут и толковые милиционеры", – подумал Левин, схватывая скрепкой бумаги, сочиненные майором Каназовым, которые вручил Тюнен. Раздумывая, что предпринять дальше, он тихонько похлопывал ладонью по губам. Вряд ли это помогало, но давно стало привычкой, когда оставшись один, выбирал какое-нибудь решение. Так он просидел минут десять. Затем взял лист бумаги и стал писать письмо майору Каназову:
"Уважаемый товарищ Каназов!
Я веду розыск пропавшего без вести гражданина Тюнена Георга Францевича, 1917 года рождения, проживающего в Энбекталды по заявлению его сына. Благодарю Вас за толковую и подробную справку. Надеюсь, она поможет. В связи с этим у меня к Вам следующая просьба:
1. При возможности выясните на почте, кто из немецких граждан, живущих в Энбекталды, получает письма из Германии. Если удастся их установить, спросите, пожалуйста, не получали ли они корреспонденцию из Мюнхена в интересующий нас период времени, скажем, за полугодие до отъезда разыскиваемого Г.Ф.Тюнена.
2. Если факт получения подтвердится, то не давал ли этот адресат Г.Ф. Тюнену читать письмо (с конвертом). И в каком состоянии был конверт: с отрезанным ли краем, где марка и штемпель, или целый. Возвратил ли Г.Ф.Тюнен письмо владельцу.
3. Выясните, пожалуйста, в поликлинике, не состоял ли Г.Ф.Тюнен на каком-либо спецучете.
4. Постарайтесь достать фотографию Г.Ф.Тюнена. Желательно самую позднюю и четкую.
5. Изыщите оперативную возможность установить, имеется ли у Г.Ф.Тюнена счет в сбербанке, и не снимал ли он с него деньги накануне отъезда. Если снял, то какую сумму".
Перечитав письмо, Левин из фразы "Благодарю Вас за толковую и подробную справку" убрал слово "толковую", придавшую письму некую начальственную снисходительность, что могло обидеть Каназова, а затем задумался, как подписать это послание, как указать свою должность. Ведь кто он теперь? Где работает? Когда-то это было просто: "Прокурор-криминалист, старший советник юстиции", а позже – "Прокурор следственного управления". И письма печатались на фирменном бланке областной прокуратуры… Зря, конечно, написал сейчас на обычном листе бумаги да еще от руки. Отпечатанная деловая бумага на фирменном бланке впечатляет больше, особенно в провинции, там при виде ее срабатывает отечественный рефлекс стать по стойке "смирно". Впрочем, на обычном листке бумаги, от руки вроде доверительней, просто просьба, которую и выполнить не грех, поскольку у нее и вид обычного человеческого послания, а не приказ. Иногда от приказов люди становятся строптивыми.
Утвердившись в этих мыслях, Левин не стал перепечатывать письмо на бланке, а просто подписал его, поставил дату, вложил в конверт и запечатав его, пошел к Михальченко. Тот разговаривал по телефону, что-то выслушивал, весело восклицал, смеялся, по всему было видно, что шел праздный треп. Левин махнул ему рукой, мол, кончай. Михальченко кивнул, дескать, понял и сказал своему собеседнику: "Добро, Леша… Держись… Как-нибудь загляну", опустил трубку на аппарат.
– Вижу, у тебя много свободного времени, – буркнул Левин. Займись-ка делом, – он сел обок стола и рассказал о Тюнене.
