Теперь, в обычном одеянии, его трудно было узнать. Ведь никто никогда не видел полкового медика в штатском. Год назад, при назначении в гренадерский полк лекарем (без темляка — офицерского отличия) с нищенским окладом 18 гульденов в месяц, генерал Оже передал ему августейшее повеление: «без права заниматься частной практикой и носить партикулярное платье».
Вещи погрузили на повозку, и лошади тронулись. Жребий был брошен. Как поется в народной песенке: «Прости-прощай, разлюбезный швабский край!» Путь его лежал к границе, в чужие земли.
Беглец благополучно проехал по примолкшим ночным улицам. Миновал Эслингенские ворота. Вот и поворот на Людвигсбург — зимнюю резиденцию, построенную в начале века герцогом Эвергардом Людвигом.
Лошади медленно поднялись в гору. Это был знаменитый Тунценгофский холм — лобное место города Штутгарта. До сих пор на нем сохранялись остатки железной виселицы, на которой лет сорок назад повесили придворного финансиста еврея Зюсса. История эта была широко известна в стране. Однажды, еще ребенком, проезжая мимо этого странного железного сооружения, воздвигнутого чуть ли не два столетия назад, он спросил отца: «Это мышеловка?» И в ответ услышал рассказ о бедном Зюссе. О том, как зимним февральским днем везли его под конвоем на повозке через весь город к лобному месту, одетого в ярко-пунцовый кафтан, как сверкал, словно слеза, на его пальце огромный бриллиант. И как совершалась казнь при стечении несметного числа людей, глазевших на смертника, будто он невиданное чудовище. Его повесили особым способом— в специальной клетке. «Такая кара уготована всем государственным преступникам и разбойникам, скрывающимся в дремучем лесу», — при этих словах отца маленький Фридрих весь съежился. Он представил грозную шайку душегубов, прячущихся в непроходимой чащобе. Это про них говорилось в песенке, что живут они в дремучем лесу, питаются кровавой колбасой и запивают ее кровью.
«Мышеловки», а вернее сказать, «смертельные капканы» во множестве попадались близ городов и селений, были их неизменными спутниками. Недаром говорилось, что дороги в Вюртемберге по обеим сторонам обсажены виселицами, словно тутовыми деревьями.
Всякий раз при виде этого орудия казни ему вспоминался рассказ отца: людская толпа, повозка смертников, пунцовый кафтан и клетка с человеком…
Внезапно небо над лесом озарилось ярким светом. Это было зарево от иллюминации в герцогской летней резиденции Солитюд. Замок, сиявший огнями, парк, виноградники были прекрасно видны. Причем настолько, что Фридрих без труда различил крышу флигеля, где жили его старики.
Сердце сжалось при мысли, что своим поступком он навлечет немилость герцога на родительский дом. И мысленно — в который раз — попросил прощения у матушки и отца, служившего в замке лесничим.
Фридрих явственно вообразил придворный сброд, веселящийся в замке, этих пресмыкающихся, разряженных в шелковые кафтаны и расшитые золотом мундиры, эти лица, полные спеси, чванства, угодничества и тупости.
В такой момент можно было не опасаться преследования. Мстительный Карл Евгений и думать не думал о каком-то строптивом лекаришке, судьбу которого он мог решить одним словом: в крепость! Фридрих невольно оглянулся. Вдали, на западе, в предрассветной мгле проступали очертания крепости Асперг.
Еще недавно он мог оказаться в ее казематах. Теперь же тиран был ему не страшен. Скоро он, Шиллер, отпразднует свой праздник — обретение свободы.
С тоской покидал он древнюю вюртембергскую землю. На юге и западе раскинулась она в предгорьях Шварцвальда. На востоке, словно гигантский забор, высились Швабские Альпы. С севера наступал знаменитый Вельцгеймерский лес. Среди этих естественных преград лежит прекрасная долина, которую прорезает, живописно извиваясь, Неккар. Вырвавшись из мрачного Шварцвальда, река как бы отдыхает после утомительной борьбы с горными породами. Течение ее, сохраняя внутреннюю силу, выглядит спокойным и умиротворенным. Она будто любуется покрытыми кудрявой зеленью холмами, залитыми солнцем виноградниками, полями золотистой ржи и плодовыми садами. На ее берегах в маленьком городке Марбахе, в низеньком домике, украшенном вывеской пекаря, в 1759 году родился Фридрих Шиллер.
Издревле на этой земле жил работящий народ, крепкий и выносливый, добрый и бесхитростный, в равной мере наделенный юмором и здравым смыслом.
Внешне Шиллер выделялся из толпы своих земляков лишь очень высоким ростом. Типичное для шваба открытое, чуть простодушное лицо. Высокий лоб, темно-рыжая шевелюра. Тонкий, немного заостренный нос. Под сросшимися бровями глубоко посаженные голубые глаза.
Впрочем, типичной у него была не только внешность. И характером он являл собой национальный образец: сдержанный и порывистый; веселый и мрачный; неловкий и бойкий; фантазер и реалист.
В одном он не желал походить на своих соотечественников: жить в стране-клетке, терпеть тиранию, покорно и раболепно служить деспоту. Обидно было слышать, когда про вюртембержцев говорили, что они народ покладистый: послушны законам и государям верны. Он решительно отказывался признавать эти качества добродетелью. Верил, что настанет конец терпению вюртембержцев. Да и не только их. А всей Швабии — едва ли не самого прекрасного, но и самого нищего и отсталого края Германии, состоявшего почти из ста карликовых государств. О том, что они собой представляют, каков в них образ жизни и правления, Шиллер подробно узнал из одной крамольной книжки. Называлась она «Ансельмус Рабиозус, путешествие по Верхней Германии». Имя автора отсутствовало. Осторожность его была понятной. Картины повсеместного разорения, нищеты, произвола и невежества, нарисованные автором, приводили в ужас. Его острое, правдивое перо открыло глаза многим.
Раньше думали так: наша жизнь куда как плоха, но не может быть, чтобы и в других местах, у соседей, она столь же скверная. А оказалось, что болезнь с одинаковой закономерностью поразила всю округу. Она охватила всю Швабию, все 97 государств-карликов: в том числе 4 владения высшего духовенства и 14 светских княжеств, 25 графств и 20 аббатств, не считая имений, владений имперских рыцарей и многие другие.
Причина недугов герцогства Вюртембергского, одного из крупнейших в Швабии — в нем проживало около полумиллиона человек, — как и остальных владении, состояла в бессовестной и жестокой эксплуатации крестьян, ремесленников и бюргеров, в непосильных расходах, которые шли на содержание двора и увеселения деспота.
Карл Евгений, божьей милостью герцог Вюртембергский, старший сын Карла Александра, правление которого так ярко описано Л. Фейхтвангером в романе «Еврей Зюсс», блистательно продолжая политику своего родителя, почти полвека обирал страну, пока не довел ее до полного экономического краха. Жизнь и положение соотечественников его мало занимали. Свой народ он рассматривал как собственность. И, явно подражая французскому кумиру, заявил однажды: «Что такое отечество! Отечество — эго я!»
Приняв личину просвещенного монарха, провозгласив эру счастливого правления, этот деспот учредил военную школу. Вначале она называлась «Военным питомником». Вскоре, однако, тщеславный герцог, льстивший себя надеждой прослыть образцовым правителем в глазах Европы, переименовал школу в Карлову академию — «Карлсшуле».
В ее тесном и душном, как гроб, мирке оказался и тринадцатилетний Шиллер. Навсегда запомнил он тот день, когда переступил порог «Карлсшуле», которую справедливо окрестили «питомником рабов».
Как ни старался герцог наглухо изолировать своих подопечных в академии-казарме, ветры эпохи проникали сквозь ее стены. Молодежь зачитывалась запрещенной литературой, горячо обсуждала политические события в стране и за рубежом, ухитрялась вслух декламировать вольнолюбивые стихи. Молодые головы хмелели от свободолюбивых призывов героев книг: на борьбу с произволом звала тираноборческая поэзия Шубарта — несчастного узника крепости Асперг, смелое перо которого пришлось не по вкусу герцогу; лессинговская «Эмилия Галотти» и гетевский «Гец фон Берлихинген», где в драматической форме, говоря словами Ф. Энгельса, отдана дань уважения памяти мятежника. Идеалом для многих становятся герои «мятежного женевца» Жан-Жака Руссо, и первым из них — Сен-Пре из «Новой Элоизы», страстный мечтатель-разночинец, враг неравенства и несправедливости. Плутарх вызывает перед ним тени героев древности— великих мужей и народных трибунов. Привлекает и драма Клингера «Буря и натиск», давшая название целому литературному движению той эпохи. Точнее говоря, литературным оно было лишь по форме. На деле же, отражая бурные процессы, происходившие в стране — борьбу за национальное единство и демократизацию Германии, это движение носило антифеодальный характер.
