Клашка коня, бежит он — и счастье! А то, что руду наваливать, а потом разгружать, то будто бы совсем не важно, то как-то забывается. Девчонка она, потому и забывается самое тяжелое… Руки в кровь исцарапаны — подумаешь! Ноготь на большом пальце переломился — под камень попал, — до свадьбы заживет! Коленки в глине, а про платье и говорить нечего, — не жаль! Мамка обещала сшить новое, длинное — двенадцать аршин набрать! — в церковь ходить, а то и на гулянку… Может, и ботиночки будут сшиты. Бахилки уже куплены… А вообще-то она не модница: однажды мать рубаху не скинула, так в старой и проходила праздник…
Радует Клашку резвая езда в горняцкой тележке, радует игристый бег сытой лошади… Эх, кабы своя! Лошадь — это богатство. Жаль, что вот у них во дворе конское копыто еще никогда следа не оставило.
Издалека приводят в Тигель калмыцких жеребят, объезжают их, потом надевают сбрую с набором, украшают бубенцами и «гоняются» в праздник!
В мае выгоняют лошадей в лес и выгуливают до осени. Потом наступает Петров день — веселее нет праздника: собираются парни, разудалые, разряженные, на первейших скакунах — за лошадьми в лес. Не гоньба, а охота! Иную лошадь только арканом и возьмешь. А тех, что построптивее, — свяжут хвостами и так ведут к становью, а оттуда «гоном» в Тигель, на горняцкую улицу.
Нетерпеливо нынче ждала Клашка праздничного Петрова дня — может, потому что была теперь коногоном, а может, по другой какой причине.
День был как загаданный: ясный, веселый, нежаркий. На горняцкой улице — и стар и мал. Девки и парни оделись в обновки, пели песни, плясали. Пожилые мужики, безлошадные, — кто на зеленом взгорке, кто на бревне, кто в канаве, прорытой жильной водой, — с горя прикладывались к полубутылке и спорили о чужих конях… Клашка, умытая, причесанная, все время оглядывалась в ту сторону, где толпились и шумели подростки. Заметила Пашку, Сергуньку… Только Алеши не было видно.
Задымилась пылью сбегавшая с горы дорога, и наконец показался «гон». Табун лошадей вылетел на вытолоченную поляну в конце горняцкой улицы. Вспугнутые криками мальчишек, выбежавших навстречу, кони остановились, сгрудились, затоптались на месте, заржали. Пастухи и гонщики стали выкликать хозяев. Кони взматывали головами, отфыркивались, били копытами, но, ловко схваченные за челку, покорялись уздечке.
Максимыч, которого Клашка давно заметила, послал за своими. Гонщик верхом пробился в середину табуна, пастух протискивался за ним и хотел взять за холку гнедую лошадь, но она покосила глазом, подалась назад и рванулась в сторону. Мальчишки едва успели расступиться. Пастух кинулся за ней, на бегу отстегивая от кожаного пояса моток веревки. Только с третьего раза сумел он заарканить гнедую и, устав бороться, передал конец веревки Максимычу.
— Домой, домой! — проговорил ласково, но опасливо Максимыч и потянул упиравшуюся лошадь.
Тогда она снова рванулась вперед и поволокла его по пригону.
Поднялся смех.
Максимыч мог бы бросить веревку, но страшился позора и продолжал неловко волочиться по земле. Никто не хотел помочь ему, — глядеть было куда занятнее. Охотник, с которым он пришел сюда, спрятался в толпу. И тогда навстречу лошади бросилась Клашка. Гнедая от неожиданности остановилась, и Максимыч успел вскочить на ноги. Сильно, зло рванул он веревку, к самой земле пригнул голову лошади.
Сердит был Максимыч и рад — добрый конь выгулялся. А тут еще знакомый мужик предложил погоняться. Правда, он был небогатый — почету не много, — но Максимыч не заставил себя ждать, даже сор из бороды не выбрал, впряг гнедую в бричку, украшенную цветами. Но когда увидел, что в обгонную бричку садится не сам хозяин, а его сын, молодой парень в ботфортах, плисовых штанах и расшитой косоворотке, обиделся, сдержанно сказал:
— Мне за таким козырем не угнаться…
— А ты попробуй.
— И попробую, не испугаюсь. — Максимыч огляделся по сторонам, заметил Клашку и, вспомнив, что она вовремя пособила ему, крикнул: — А ну садись, погонщица!
Она обрадовалась и ловко вскочила в бричку.
Кто-то гикнул, и скачка началась.
Сперва молодой пошел резво. Клашка, прикусив губу, вся подалась вперед, — не хотелось отставать. Но вскоре парень стал почему-то замедлять ход, и Клашка обрадовалась, ухватилась за полу Максимычева кафтана. Максимыч удивился тому, что чужая лошадь быстро сдала, натянул вожжи, вырвался вперед, стараясь не оглядываться и только прислушиваясь к топоту копыт и храпу лошади. И вдруг услышал голос Клашки:
— Куда это он?
Оглянулся: молодой неожиданно свернул в боковую улицу, помчался, нахлестывая изо всех сил, и только в самом конце порядка резко осадил коня. Из шатровых ворот выскочила девка в празднично ярком сарафане, прыгнула в бричку, парень подхватил ее и погнал коня.
Максимыч вскрикнул: это была его дочка.
Только и говорили в тот день, что о кержацкой девке, которая убёгом вышла за православного. Максимыч едва не подрался с обманувшим его мужиком. Но больше всех горевал охотник. Бородатый, плосколицый, он бродил среди коногонов и кому-то грозился дробью. Ребятишки смеялись над ним.
Клашка целый вечер думала про то, что случилось. И все ей хотелось знать: был ли там Алеша и что он сказал про убёг. И потом Клашке хотелось еще знать: выедет ли завтра Максимыч на рудник и выведет ли гнедую. «Ладно бы объездить строптивую!» — думала она.
Максимыч появился на руднике хмурый и злой, но все же разрешил ей запрячь гнедую. Она торопилась, хватала куски руды загорелыми исцарапанными руками, поднимала, прижимала к себе и грудью подталкивала на тележку. Иногда, присев, клала кусок руды на колени, потом, чуть отдохнув, приподнималась, подбрасывала его вверх и усилием всего тела, едва не падая, закатывала на тележку.
Последний кусок, особенно тяжелый и острый, Клашка взяла неловко, вскрикнула от резкой боли, не удержала и уронила. Хорошо, что хоть успела отскочить, поберечь босые ноги. Камень упал прямо на ногу Максимычу, который стоял рядом, молча задумавшись и не собираясь помогать. Он вскрикнул от ушиба, а когда заметил на новом сапоге глубокий след царапины, выругался и ударил Клашку по шее. Девка стукнулась лбом о тележку, всхлипнула, но слезы сдержала. «Не зареву», — сердито подумала она.
Вот Клашка уже сидит на беседке и едет, едет осторожно, словно правит в первый раз. Сначала из ямы нужно выбраться по крутой дороге. Тут можно проехать только одному, а дальше дорога положе и шире. Клашка выскакивает на простор, ей хочется подхлестнуть гнедую, но боится, как бы чего не вышло. И вдруг слышит за собою: «Сгоняемся?» И забывает, что обещала Максимычу не обгонять никого. Хлестнула гнедую, и та понесла, словно взбесилась. Клашка испугалась: гнедая стала трепать тележку. Вывалилась
