отвести взгляд, он устало вздохнул и открыл холодильник, но почти сразу же его закрыл, так ничего и не взяв. Стараясь не смотреть на цветок, Аркадий вернулся в гостиную и сел на диван. Стрелки часов показывали девятнадцать сорок.
Аркадий хотел включить телевизор, но, пока искал пульт, передумал. У него возникло странное ощущение, что это время стоит провести иначе.
Философ подошёл к стационарному телефону, но так и не поднял трубку. Его взгляд остановился на многочисленных чёрно-белых и цветных фотографиях, стоявших на комоде рядом. На них застыли безмолвные лица всех его родных. Отец с матерью. Жена Зоя. Сын Александр. Несколько самых близких друзей.
Ни одного из них уже не было в живых. На глазах Аркадия выступили слёзы.
«Я скоро приду к вам, дорогие мои. Очень скоро…» – старик вытер ладонью глаза и подошёл к окну. Оттуда открывался прекрасный вид на Москву. Но старик смотрел не на город. Его взгляд был прикован к небу.
В такие моменты Аркадий обычно либо погружался в воспоминания, либо размышлял. Он уже очень долгое время оставался в этом мире один.
Облокотившись на подоконник, философ созерцал в безоблачном небе необычно яркую и большую для Москвы луну.
Он думал о том, что жизнь как начинается с одиночества, так одиночеством и заканчивается. Остаются только небольшие отрезки времени, наполненные воспоминаниями и чувствами. Они оставляют после себя лишь потрёпанные документы, полузабытые награды и множество бесполезных предметов, значимость которых рассеивается быстрее, чем память об их владельце. Одинокая мебель, завешенные зеркала и запертые двери.
За окном окончательно стемнело, а луна спряталась за пеленой облаков.
Аркадий лёг на кровать и закрыл глаза. Ему казалось, он слышит плач новорождённого ребёнка, очень похожий на плач его собственного сына.
Жизнь подходила к концу. Книги, которые он забрал из академии, так и остались лежать в коридоре. Потёртый паспорт уже никогда не покинет кармана пальто. Тихонько поскрипывала старинная мебель, будто прощаясь со своим последним владельцем. Входная дверь была заперта на ключ.
Дверь…
Последняя мысль вызвала у философа тревогу и беспокойство. Закрыл ли он после ухода дверь кабинета? Мозг из последних сил обратился к памяти, но не смог получить ясного ответа. Руки в момент ухода были заняты сумкой с книгами и портфелем, а значит, есть вероятность, что дверь в его кабинет осталась открытой.
Аркадий хотел подняться с кровати и, несмотря на позднее время, поехать на работу, но было уже слишком поздно…
Было поздно закрывать какие-либо двери. Эта дверь навсегда останется для него открытой. Дверь, в которую может проникнуть что угодно. И это что-то ожидало по ту сторону порога.
* * *
– Сынок! Пора вставать!
Это был голос мамы. Аркадий открыл глаза, но ничего не увидел. Вокруг царила кромешная тьма. Аркадий хотел откликнуться, но не смог. Он не ощущал своего тела и словно парил в черноте.
– Папа! Ты, наконец, пришёл!
Это уже говорил сын.
– Дорогой? Ты слышишь? – прозвучал голос Зои.
«Где я? Почему ничего не видно?»
Думать удавалось с трудом, словно мозг погрузили в пугающе вязкую субстанцию, тормозящую движение нейронов и все другие процессы, необходимые для мышления.
Что-то блеснуло. Появилась полоса света. Световой отрезок пересёк незримую черту и не прервался. Незавершённый отрезок – это луч. Аркадию вспомнился Островский. Луч света в тёмном царстве. Или правильнее будет сказать в царстве тьмы?
Вновь послышались голоса родителей, сына и жены. Теперь они звали его все одновременно. Вскоре Аркадий начал различать голоса друзей и дальних родственников. Голоса всё прибавлялись и прибавлялись. Звучали громче. Они перемешивались между собой, и вскоре стало невозможно различать отдельные слова. Этот шум вытеснил черноту, и одновременно к Аркадию вернулось ощущение самого себя. Как будто чернота и была той самой субстанцией, что блокировала любую деятельность. Философ глубоко вздохнул. Шум проник в него, и они стали единым целым.
– Приветствую тебя, Номер Семь.
Все стихло. Когда Оно говорит, всё остальное замолкает. Аркадий сразу это понял.
Вновь появился шум. Но теперь он звучал иначе. Аркадий начал различать отдельные голоса. Ему даже показалось, как кто-то крикнул: «Берегись!»
– Номер Семь…
Вновь всё стихло.
– О чём ты хочешь спросить?
За довольно долгую по человеческим меркам жизнь Аркадий прочёл и сам написал немало книг по теологии и философии. Он задавался вопросами о мире и месте в нём человека, возможности существования высшего разума, души и загробной жизни. Профессор часто задумывался, какие бы вопросы задал в такой ситуации, но не предполагал, что страх станет этому преградой.
Он замер, словно мышь, над которой нависли скрюченные когтистые лапы хищной птицы. «Берегись!» – вот что кричали ему родные. Но как они здесь оказались и где «здесь»? Почему он их слышит?
– Страх – это естественно, Номер Семь. У тебя достаточно времени, чтобы собраться с мыслями.
«Вот он выбор, – подумал Аркадий, – или только его иллюзия. Сложнейшее явление, сыгравшее в истории самую значительную роль. Оно предопределило всё существование человека. В христианской традиции Ева делает выбор: ест яблоко – и всё человечество изгоняется из рая. Выбор совершает “отец атомной бомбы” Роберт Оппенгеймер – и миллионы людей низвергаются в радиационный ад страшнее того, что описывал Данте. Теперь выбор стоит передо мной. И чем же я рискую? Ева не знала, какие беды кроются за одним кусочком сладкого фрукта. А Оппенгеймер должен был знать… В любом случае, знание, равно как и незнание, не освобождает от ответственности».
– Выбор, Номер Семь. Всё верно… Я знаю, чего ты хочешь. Но ты всегда сможешь назвать своё имя…
– Имя? – Аркадию показалось это знакомым или скорее символичным. – Вот, значит, зачем все эти номера… Тебе нужно имя. Но кто ты?
– Это не имеет значения, Номер Семь…
Аркадий перебирал в памяти религиозные и оккультные учения различных культур, в которых бы упоминалось о существе, стремящемся
