После того, как я закидывался им, у меня были кошмары — один за другим, только заснешь, как начинается. В одном сне я заболел бешенством и посмотрел в зеркало — у меня изменилось лицо, и я завыл. А в другом у меня была привычка к хлорофиллу. Я и еще пятеро хлорофилловых торчков сидим и ждем, чтобы замазаться. Мы уже все зеленые, а соскочить с нее нельзя. Один сеанс и зависаешь на всю жизнь. И мы превращаемся в растения. Ты знаешь что-нибудь о психиатрии? О шизофрении?
— Не много.
— В некоторых случаях шизофрении имеет место явление, известное под названием «автоматическое послушание». Я говорю: «Высунь язык», — и ты не можешь сдержаться и слушаешься. Что бы я ни сказал, что бы кто-нибудь ни сказал — ты должен это выполнять. Ясна картинка? Хорошенькая, правда — если ты тот, кто отдает приказы, а не тот, кто им автоматически подчиняется. Автоматическое послушание, синтетическая шизофрения, массовое производство по заказу. Вот какова мечта русских, да и Америка тут не сильно отстает. Бюрократы обеих стран хотят одного и того же: Контроля. Супер-эго, контролирующее агентство разбухло, как раковая опухоль и сошло с ума. Кстати, между шизофренией и телепатией есть связь. Шизики очень чувствительны к телепатии, но они всегда — только приемники. Врубаешься, какая связь?
— Но ты же не сможешь яхе распознать, если даже увидишь?
Ли задумался.
— Как ни мерзко это сознавать. Придется мне съездить еще раз в Кито, поговорить там с ботаником в Ботаническом институте.
— Ни за чем я больше в Кито не поеду, — сказал Аллертон.
— Я не прямо сейчас собираюсь. Мне нужно отдохнуть и окончательно скинуть с шеи эту китайскую заразу. Да и тебе не нужно будет ехать. Оставайся на берегу. Папа съездит сам и привезет всю информацию
ГЛАВА 8
Из Манты они полетели в Гуаякиль. Дорогу затопило, поэтому добраться можно было лишь самолетом или на судне.
Гуаякиль выстроен вдоль реки, там много парков, площадей и статуй. В парках полно тропических деревьев, кустарников и лиан. Например, дерево, раскинувшееся, как зонтик, одинаково широкое и высокое, и в тени его каменные скамьи. Люди в Гуайякиле сидят много.
Однажды утром Ли встал рано и пошел на рынок. Там была давка. Странная смесь населения: негры, китайцы, индейцы, арабы, какие-то личности, происхождение которых трудно определить. Ли заметил очень красивых мальчиков, помесь китайцев и негров — стройные, изящные, с прекрасными белыми зубами.
Горбун с парализованными ногами играл на грубой бамбуковой флейте Пана скорбную восточную музыку, проникнутую печалью гор. В глубокой грусти нет места сентиментальности. Она окончательна, как сами горы, — факт. Вот она. Когда понимаешь это, нечего жаловаться.
Вокруг музыканта толпились люди, слушали несколько минут и шли дальше. Ли заметил молодого человека — его небольшое лицо было туго обтянуто кожей так, что походило на сушеную голову. Весил он, наверное, фунтов девяносто, не больше.
Время от времени музыкант заходился кашлем. А однажды, когда кто-то коснулся его горба, зарычал, обнажив почерневшие гнилые зубы. Ли дал ему несколько монет. Потом пошел дальше, заглядывая во встречные лица, в дверные проемы, в окна дешевых гостиниц. Железная койка, выкрашенная в светло-розовый цвет, вывешенная сушиться рубашка… обрывки жизни. Ли жадно хватался за них, точно хищная рыба, отрезанная от добычи стеклянной стеной. Он не мог удержаться и постоянно тыкался в нее носом в кошмарной погоне своего сна. А в самом конце остановился в пустой пыльной комнате, освещенной закатным солнцем, и в руке у него был только старый башмак.
Этот город, как и весь Эквадор, производил странное впечатление и сбивал его с толку. Ли чувствовал, что здесь что-то происходит, здесь есть некое подводное течение жизни, скрытое от него. Здесь издревле работали гончары чиму — их солонки и кувшины для воды были вопиющими непристойностями: два содомита на четвереньках образовывали ручку на крышке кухонного горшка.
Что происходит, когда не остается никаких пределов? Какова судьба Земли, Где Можно Всё? Люди превращаются в огромных сороконожек… сороконожки осаждают дома… человек привязан к тахте, а над ним вздыбилась сороконожка в десять футов длиной. Все это — буквально? Произошла какая-то омерзительная метаморфоза? В чем смысл символа сороконожки?
Ли сел в автобус и доехал до конца линии. Пересел на другой. Доехал до реки, выпил газировки, посмотрел, как в грязной реке купаются какие-то мальчишки. Река выглядела так, словно из буро-зеленой воды сейчас поднимутся безымянные чудовища. Ли заметил, как по другому берегу бежит двухфутовая ящерица.
Пешком он вернулся в город. На углу миновал кучку мальчишек. Один из них был так красив, что облик его хлестнул по всем чувствам Ли, точно проволочная плеть. Боль невольным призвуком сорвалась с его губ. Он обернулся — как будто посмотреть название улицы. Мальчишка смеялся какой-то шутке высоким, счастливым смехом, очень весело. Ли зашагал дальше.
Возле самой воды на куче мусора играли шестеро или семеро мальчишек лет двенадцати-четырнадцати. Один мочился на столб и улыбался остальным. Мальчишки заметили Ли. Их игра стала неприкрыто сексуальной, сквозь нее пробивалась насмешка. Они смотрели на Ли, перешептывались и смеялись. Ли же смотрел на них пристально — холодным жестким взглядом обнаженной похоти. Изнутри его разрывала боль безграничного желания.
Он остановился на одном мальчишке — резкий и ясный образ, точно он смотрел на него в телескоп, а остальные пацаны и вся набережная остались в затемнении. Мальчишка испускал ток жизни, словно юный звереныш. В широкой ухмылке обнажились острые белые зубы. Под лохмотьями рубашки Ли мог разглядеть худенькое тельце.
Он уже чувствовал себя в теле этого мальчугана. Обрывки воспоминаний… аромат какао-бобов, сушащихся на солнце, бамбуковые хижины, теплая грязная река, болота и мусорные кучи на городских окраинах. Они с другими мальчишками сидят на каменном полу брошенного дома. Крыши уже нет. Стены полуобрушены, их оплели лианы и сорняки, они устилают уже весь пол.
Мальчишки снимают драные штаны. Ли приподнимает тощие ягодицы, чтобы тоже спустить свои. Он чувствует каменный пол. Штаны падают на лодыжки. Его колени плотно сжаты, а другие мальчишки пытаются их разжать. Ли сдается, и они прижимают его колени, он смотрит на них и улыбается, и скользит одной рукой по своему животу вниз. Другой мальчишка роняет штаны на пол, и встает, руки на бедрах — смотрит на его напряженный орган.
Мальчишка сел рядом с Ли и положил руку ему между ног. Перед глазами от оргазма почернело жаркое солнце. Он весь вытянулся и закрыл глаза рукой. Другой мальчишка лег головой ему на живот. Ли чувствовал, какая теплая у него голова, а там где по животу елозили волосы, было щекотно.
И вот он в бамбуковой хижине. Масляная лампа освещает женское тело. Ли чувствовал, что хочет эту женщину сквозь тело кого-то другого. «Я не педик, — подумал он. — Я лишен тела».
Ли пошел дальше, размышляя: «Что же мне делать? Позвать их с собой в гостиницу? Они, вроде, непрочь. За несколько сукре…» Он смертельно ненавидел этих глупых, заурядных, не одобряющих его людишек, не позволяющих ему делать то, что он хочет. «Настанет день, и я смогу все делать по-своему, — говорил он себе. — И если какой-нибудь морализатор, какой-нибудь сукин сын вздумает до меня доебываться, его выловят потом из реки».
Для осуществления плана Ли требовалась река. Ли жил на реке — и жил так, как ему вздумается. Выращивал свою дурь, мак и кокаин, а прислуживал ему во всем юный туземный мальчишка. На грязной реке у берега стояли лодки. Мимо проплывали огромные водяные гиацинты. В ширину река была добрых полмили.
Ли дошел до небольшого парка. Там стояла статуя Боливара, этого «Дурня-Освободителя», как называл его Ли: Боливар поживал кому-то руку. Оба выглядели усталыми, им было противно, оба смотрелись потрясающими пидорами то есть, настолько, что потрясало. Ли стоял и рассматривал статую. Потом сел на каменную скамью лицом к реке. Все вокруг посмотрели на Ли, когда он сел. Ли тоже посмотрел на них. В нем не было этого американского нежелания встречаться взглядами с незнакомыми людьми. Окружающие отвернулись, закурили, возобновили свои разговоры.
Ли сидел и смотрел на грязно-желтую реку. На полдюйма вглубь уже невозможно было ничего разглядеть. Время от времени перед лодкой на поверхность выскакивала рыбка. Там были элегантные клубные яхты, с полыми мачтами и изящными обводами. Там были каноэ-долбленки с подвесными моторами и кабинами из бамбуковой щепы. Посреди реки на якоре стояли две ржавые канонерки — военно-морской флот Эквадора. Ли просидел там целый час, потом встал и зашагал к гостинице. Уже было три часа. Аллертон еще лежал в постели. Ли присел на край кровати.
