— Уже три часа, Джин. Пора вставать.
— Зачем?
— Ты всю жизнь хочешь в постели проваляться? Пойдем вместе, по городу приколемся. Я видел тут очень красивых мальчишек на набережной. Настоящие, неограненные. Такие зубы, такие улыбки. Молоденькие мальчишки, все просто вибрируют жизнью.
— Ладно. Хватит слюни распускать.
— Что в них есть, чего мне хочется, Джин? Ты не знаешь?
— Нет.
— В них мужское начало, разумеется. Во мне — тоже. От себя я хочу того же, чего и от других. Я лишен тела. Своим собственным телом я почему-то пользоваться не могу. — Он протянул руку. Аллертон увернулся.
— В чем дело?
— Мне показалось, ты хочешь погладить меня по ребрам.
— Чего ради? Ты что, думаешь, я педик или как?
— Честно говоря, да.
— Но у тебя действительно очень красивые ребра. Покажи мне сломанное. Это вот здесь? — Ли провел рукой по верхним ребрам Аллертона. — Или ниже?
— Ох, иди на фиг.
— Но Джин… мне причитается, не забыл?
— Да, наверное, причитается.
— Конечно, если ты захочешь подождать до вечера… Эти тропические ночи так романтичны. Так мы сможем часов двенадцать провести за правильным занятием. — Ли провел рукой по животу Аллертона. Он видел, что это его немного возбуждает.
— Наверное, лучше сейчас, — ответил Аллертон. — Ты же знаешь — я люблю спать один.
— Знаю. И очень жаль. Если бы все было по-моему, мы бы каждую ночь сплетались друг вокруг друга, как гремучие змеи в спячке.
Ли разделся и лег с Аллертоном.
— А холосо бы нам с тобой, масенький, плосто плюхнуться вместе в один больсо-ой пузыль, — по-детски просюсюкал он. — Тебя жутики берут?
— Еще какие.
Аллертон удивил Ли своей необычной страстностью. В оргазме он жестко стиснул ребра Ли. Потом глубоко вздохнул и закрыл глаза.
Ли погладил его брови большим пальцем.
— Не возражаешь? — спросил он.
— Не очень.
— Но тебе же иногда нравится? Все это, я имею в виду.
— О, да.
Ли устроился щекой у голого плеча Аллертона и уснул.
* * *
Ли решил подать заявление на паспорт перед тем, как уехать из Гуаякиля. Он переодевался перед визитом в посольство и разговаривал с Аллертоном:
— Наверное, высокие ботинки не годятся, да? Консул, вероятно, элегантный гомосексуалист… «Дорогуша, ты можешь в это поверить? Высокие ботинки. Такие настоящие, старомодные, со шнуровкой на крючочках. Я просто глаз отвести не мог. Боюсь, я понятия не имею, чего ему нужно было…»
Я слыхал, из Государственного департамента вычищают всех педиков. Если это правда, там останется только обслуживающий персонал… А, вот они где. Ли надевал полуботинки. — Представляешь — подходишь к консулу и сразу просишь денег на еду… Он отшатывается, подносит ко рту надушенный платок, точно ты ему дохлого омара на стол уронил: «Так вы нищ! В самом деле, я не понимаю, почему вы решили прийти ко мне с этим отвратительным известием. Могли бы проявить и чуточку предупредительности. Вы должны понимать, насколько такие вещи омерзительны. В вас что — нет ни капли гордости?»
Ли повернулся к Аллертону.
— Как я выгляжу? Я не хочу выглядеть чересчур хорошо, иначе он полезет ко мне в ширинку. Может, лучше тебе сходить? Тогда мы точно паспорта получим завтра.
* * *
— Ты только послушай. — Ли читал гуаякильскую газету. — Похоже, перуанские делегаты появились на противотуберкулезной конференции в Салинасе с огромными картами, на которых были изображены районы Эквадора, присвоенные Перу в войне 1939 года. Эквадорские врачи могли бы прийти на заседания, покручивая на своих часовых цепочках усохшими головами перуанских солдат.
Аллертон нашел статью о героической борьбе эквадорских морских волков.
— Кого?
— Тут так написано: Lobos del Mar. Похоже, какой-то офицер держался за свое орудие до последнего, хотя поворотный механизм уже не работал.
— Довольно глупо, на самом деле.
* * *
Они решили поискать яхту в Лас-Плайясе. Там было холодно, вода неспокойная и грязная, унылый курорт для среднего класса. Еда была кошмарной, но одна комната без еды стоила почти столько же, сколько и полный пансион. Они попробовали один обед. Тарелка риса — ни соуса, ничего. Аллертон сказал:
— Я оскорблен.
Безвкусный суп, в котором плавал какой-то волокнистый материал, похожий на мягкое белое дерево. Основным блюдом служило безымянное мясо, ни определить, ни съесть которое было невозможно.
— Повар забаррикадировался на кухне, — сказал Ли, — и наливает эти помои через амбразуру. — Блюда действительно подавали через отверстие в двери, которая вела в темное дымное помещение, где ее, судя по всему, и готовили.
Они решили, что на следующий день поедут в Салинас. В ту ночь Ли захотелось лечь с Аллертоном в постель, но тот отказался, и на следующее утро Ли извинился, что настаивал так скоро после первого раза, а это нарушение контракта.
Аллертон сказал:
— Мне не нравятся люди, извиняющиеся за завтраком.
— Но в самом деле, Джин, разве ты не пользуешься несправедливым преимуществом? — возразил Ли. — Например, у кого-нибудь ломки, а я не сижу на джанке. И говорю такому человеку: «Тебе плохо? В самом деле? Знаешь, я не понимаю, почему ты рассказываешь мне об этой своей отвратительной проблеме. Если тебе плохо, по крайней мере, тебе хватило бы порядочности держать это при себе. Я терпеть не могу больных. Ты должен отдавать себе отчет, насколько мерзко видеть, как ты чихаешь, зеваешь и рыгаешь. Почему бы тебе не пойти куда-нибудь, где мне не придется на тебя смотреть? Ты понятия не имеешь, видимо, насколько ты утомителен, насколько гадок. У тебя что совсем нет гордости?»
— Это совершенно нечестно, — ответил Аллертон.
— А это и не должно быть честно. Просто еще один номер — тебя развлечь, но в нем есть доля правды. Давай быстрее, доедай свой завтрак. А то на автобус в Салинас опоздаем.
* * *
Салинас производил впечатление спокойного, полного достоинства курортного города для верхушки общества. Они приехали в межсезонье. Придя на пляж, они поняли, почему не сезон: Гумбольдтово течение в летние месяцы пригоняло к берегу холодную воду. Аллертон обмакнул ногу, сказал:
— Вода никакая — только холодная, — и отказался купаться вообще. Ли нырнул и проплавал несколько минут.
Время в Салинасе, похоже, пошло быстрее. Ли обедал и лежал на пляже. Через некоторое время — казалось, час или два — он поднимал голову и видел, что солнце клонится к закату: шесть часов. Аллертон сообщал о похожем ощущении.
* * *
Ли поехал в Кито добывать информацию о яхе. Аллертон остался в Салинасе. Ли вернулся через пять дней.
— Яхе также известно у индейцев как «айяхуаска». Научное название Bannisteria caapi. — Ли разложил на постели карту. — Растет в глубоких джунглях на амазонской стороне Анд. Мы с тобой поедем в Пуйо. Там — конец пути. Там нужно будет найти кого-нибудь, кто сможет общаться с индейцами, и отыскать яхе.
* * *
Они переночевали в Гуаякиле. Ли перед ужином напился и проспал все кино. Они вернулись в гостиницу, чтобы лечь пораньше и наутро встать пораньше. Ли налил себе бренди и присел на край постели Аллертона.
— Ты славно сегодня выглядишь, — сказал он, снимая очки. — Поцелуй меня немножко, а?
— Ох, иди прочь, — вздохнул Аллертон.
— Ладно, парень, как скажешь. Времени у нас навалом. — Ли подлил себе еще бренди и лег к себе.
— Знаешь, Джин, в этом захолустье не только нищета живет. Богачи тут тоже есть. Я видел одного такого в поезде до Кито. У них, наверное, на заднем дворе аэроплан моторы греет. Так и вижу, как они грузят в него свои телевизоры, радиоприемники, клюшки для гольфа, теннисные ракетки и дробовики, да еще сверху на другой утиль пытаются впихнуть ногой особо ценного быка Брамы. Так набивают самолет, что он от земли оторваться не может.
Это маленькая, нестабильная, неразвитая страна. Расклад экономики — в точности, как я и думал: сплошное сырье, лес, пища, рабочая сила, жилье все очень дешево. А все промышленные товары — очень дороги, потому что пошлина на импорт. Пошлина призвана защищать эквадорскую промышленность. Но в Эквадоре нет промышленности. Здесь нет никакого производства. Те, кто может производить, производить не желают, потому что не хотят, чтобы у них здесь застревали деньги. Они только сидят и ждут, как бы поскорее отсюда свалить с мешком налички, лучше всего — американских долларов. Но боятся они напрасно. Богачи же всегда чего-то боятся. Даже не знаю, почему. Наверное, как-то связано с комплексом вины. Quien sabe? Я пришел не психоанализировать Цезаря, а защитить его личность. Не за так, разумеется. Здесь им одно нужно — департамент безопасности, чтобы проигравший уже не высовывался.
— Да, — ответил Аллертон. — Мы должны обеспечить единство мнений.
