Внизу под названием брошюры — «Отдел пропаганды и агитации ЦК коммунистической партии Эстонии».
Нахлынувшие воспоминания вызвали в памяти голос Мартина, дрожащий от пафоса: «Социалистическое общество создает наилучшие возможности для развития науки, сельского хозяйства и завоевания космоса!» Алиде потрясла головой, но голос Мартина продолжал: «Капиталистическая система не успевает за нашим бурным темпом повышения народного благосостояния. Капитализм рухнет и исчезнет». И бесконечное число цифр: на сколько больше в этом году произведено стали, на сколько превысили те и те нормы, как годовой план выполнили за месяц, и все вперед, вечно вперед, больше, больше, еще больше, грандиозные победы, огромные преимущества, победа, победа, победа!
Мартин никогда не говорил «может быть». В его словах нельзя было сомневаться, он не давал для этого никакой возможности. Он говорил лишь правду и только правду.
Бумаг на выброс было так много, что Алиде приходилось ждать, пока сгорят предыдущие, прежде чем загрузить в печь следующую порцию. От прикосновения к старой бумаге руки сделались липкими. Алиде стала мыть руки до локтей, но они сразу снова пачкались, едва она бралась за следующее издание. Бесконечные тиражи «Эстонского коммуниста». И затем все заказные книги: «Опыт идеологической работы в районе Вильянда» К. Раве, «Анализ эффективности продуктивного выращивания скота в колхозах» Р. Хагельберга, Надежда Крупская — «Вопросы коммунистического воспитания молодежи». Гора оптимизма перед печкой росла. Она могла бы потихоньку сжечь все, используя книги для растопки, но казалось важным избавиться от них сейчас же. Хотя разумнее, наверное, было сосредоточиться на поисках того, что может быть использовано против нее. Мартин всегда был человеком, который понимал, что надо заботиться о тыле, и значит, наверняка, где-то что-то припрятано. И все же гора мусора перед печью раздражала ее. Она рвала и сжигала книги несколько дней подряд, потом взяла из конюшни лестницу и отнесла ее в конец дома, хотя лестница весила немало и оттягивала ее руки до земли.
Хису гонялась за низко летающими военными самолетами, она никак не могла к ним привыкнуть, все пыталась поймать, кидаясь на них по нескольку раз в день с бешеным лаем. Хису пропала за изгородью, и Алиде с усилием прислонила лестницу к стене дома. На чердак она не поднималась долгие годы. Там подобного мусора хватало, в пыльных углах полно непристойных текстов и удушающих миазмов. Запах чердака. Навстречу вьются сети паутины, чувствуется привкус странной тоски. Алиде перевязала платок и пошла вперед. Она оставила дверь открытой и дала глазам привыкнуть к сумраку, пробираясь через груды вещей. С чего начать? Задняя часть чердака была набита всякой всячиной: прялки, челноки, сапожные колодки, старые корзины для картофеля, ткацкий станок, велосипеды, игрушки, лыжи, лыжные палки, оконные рамы и швейная машина «Зингер», которую Мартин уволок на чердак, хотя Алиде просила оставить ее в доме, так как она хорошо работала.
Сельские женщины не расставались со своими «Зингерами» и, если подыскивали новые модели, то предпочтительно машину с педалью — на всякий пожарный случай, если не будет электричества, иначе что делать? Мартин никогда не сердился на жену без причины и не возражал жене в хозяйственных делах, но «Зингер» унес и на его место поставил электромашину, русскую «Чайку». Тогда она не обратила внимания на это, решив, что Мартин презирает старые вещи времен Виру и хочет, чтобы их семья показала пример, выразив доверие русским машинам. Однако «Зингер» оказался единственным из предметов прошлого, от которых Мартин хотел избавиться. Почему именно «Зингер»? Почему лишь «Зингер»?
Возьми меня, у меня нетронутые губы.возьми меня, у меня девственность и честь,возьми меня, у меня машина «Зингер»,возьми меня, у меня и стол для пинг-понга есть.
Кто распевал подобные песни? Здесь у нас, во всяком случае, никто. Где же она слышала эту песню? Это было в столице, когда она поехала к своей кузине. Зачем она ездила туда? К зубному врачу? Одна из возможных причин. Кузина повела ее смотреть город, им навстречу шла компания студентов, которые пели: «Возьми меня, у меня машина „Зингер“». Все слегка посмеивались. У них все еще было впереди, будущее представало в самом радужном свете. На девушках были мини-юбки и высокие блестящие сапоги. На волосах или на шее развевались шифоновые косынки. Кузина по-доброму ахала по поводу длины юбок, тем не менее ее волосы тоже покрывала шифоновая косынка, как видно, вошедшая в моду. Молодые лица светились надеждой. Но ее, Алиде, будущее было уже позади. Песнь осталась в ушах на многие дни, нет, даже недели. Она смешивалась со звуком текущего в подойник молока, со стуком калош с глиной на подошвах, когда она шла по колхозному полю и видела результаты пылких забот Мартина о процветании колхоза. Мысль об этом будущем проходила по сердцу Алиде, как тяжелый груз со стальными стахановскими мышцами, неизбежно, неотвратимо.
Алиде направила фонарик на швейную машину. «„Зингер“ превыше всего». Она запомнила эту рекламу из какой-то газеты, когда-то, тысячу лет назад. В ящичке столика зингеровской машины нашлась коробка, полная разного хлама, масленки, маленькие кисточки, сломанные иголки и обрывки тесьмы. Она присела на корточки и стала рассматривать плоскость столешницы снизу. Здесь гвозди были меньшего размера, чем гвозди столика. Она — перевернула машину, осторожно сошла по лестнице вниз, нашла на кухне топор и, пошатываясь, поднялась обратно на чердак. Топор легко справился с машинкой. Посреди развороченной груды отыскался маленький мешочек. Старый кисет Мартина. В нем были старые золотые монеты и золотые коронки. Золотые часы, на которых выгравировано имя Теодора Круса. И брошка сестры, которая пропала в ту самую ночь, которую они провели в подвале муниципалитета. Алиде так и села на пол. Мартин не был там! Не мог он быть! Нет, только не Мартин!
Хотя на голову Алиде набросили мешок и она совсем ничего не видела, она до сих пор помнила каждый звук, каждый запах, походку каждого мужчины. Ничто из всего этого не принадлежало Мартину. Потому только она и вышла за него замуж. Но каким же образом у Мартина могла очутиться брошка сестры?!
На следующий день Алиде взяла велосипед и отправилась по дороге в лес. Отъехав достаточно далеко, она оставила велосипед на краю дороги, пошла к болоту и, широко размахнувшись, швырнула в него кисет.
1992, Западная Виру
МАШИНА ПАШИ С КАЖДОЙ МИНУТОЙ ВСЕ БЛИЖЕ И БЛИЖЕ
Зара чистила последнюю в этом году малину, удаляла червяков и испорченные ими ягодки, от наполовину пригодных отрезала чистую половинку и бросала в тазик. Одновременно она обдумывала, как бы выспросить у Алиде про летящие в окно камни и написанное на дверях слово «тибла». Увидев его, она сперва содрогнулась при мысли, что это относится к ней самой, но даже ее нетвердо работающий мозг подсказывал, что не стали бы Паша и Лаврентий вести подобную игру. Это касалось Алиде, но зачем так издеваться над старым человеком? И как она могла быть столь спокойной в подобной ситуации? Алиде возилась у печи, будто ничего не произошло, слегка напевала и порой одобрительно кивала в сторону девушки и тазика с малиной. И вскоре Зара получила миску с пенкой, снятой с варенья. Старушка сказала, что ее Талви всегда выклянчивала пенку. Зара принялась послушно опустошать миску. От приторно сладкой пенки становилось больно зубам. Червячки, ползающие по порченой малине, создавали впечатление, что цветы на эмалированном тазике живые. Алиде была неестественно спокойной, она сидела на табурете возле печки, наблюдая за супом, трость ее была прислонена к стене, в руках мухобойка, которой она время от времени пристукивала случайных насекомых. Ее галоши блестели в темном уголке кухни. Поднимающийся от кастрюли сладкий запах смешивался с резким запахом сушившегося сельдерея и с кухонным чадом. Это мешало сосредоточиться.
Наполовину спущенный на плечи платок источал старушечий запах. Дышать становилось трудно. Все время на ум приходили новые вопросы, хотя она не успела получить ответы на первые. Как же Алиде жила в таком доме, что значили камни, летящие в окно, успеет ли Талви приехать раньше Паши? Тоскливая тревога одолевала. Алиде не добавила больше ничего к своим прежним разъяснениям по поводу надписи на дверях и каменного града. Как бы склонить Алиде к пустой болтовне? Повышение цен заставляло ее горячиться, может, заговорить на эту тему? Сколько сейчас стоят яйца? Или суповой набор? Сахар? Алиде бормотала что-то о том, что надо бы начать выращивать сахарную свеклу, такие настали времена. Но сможет ли Зара спросить об этом? В последнее время она забыла, как надо общаться, как знакомиться, вести беседу, как найти повод, чтобы преодолеть молчание. К тому же времени становилось все меньше, и спокойствие Алиде пугало. Что, если у нее старческий маразм? Может, Заре надо забыть о камнях и окнах и начать действовать напрямую и быстро? Часы методично отбивали время, огонь съедал полено за поленом, малины в тазике становилось все меньше, Алиде снимала пенку и убирала всплывающих на поверхность червей с какой-то безумной точностью, а Паша все приближался. С каждой минутой он был все ближе. Его машина не может сломаться, у него не кончится бензин, его машину не украдут, с ним не случится ничего такого, что может задержать в дороге простого смертного, потому что несчастья простых людей его обходили стороной и потому что он всегда добивался своего. Нельзя было рассчитывать на то, что ему не повезет, этого просто не могло быть. Ему везло на деньги, и вообще ему во всем везло, и потому Паша неотвратимо приближался.
