На глаза Заре в доме не попадалось ничего, за что можно было бы уцепиться, ни старых фотографий, ни книг с дарственными надписями. Нужно было самой придумать, с чего начинать. Но у нее в кармане лежала заветная фотография. И когда Алиде отправилась в кладовку искать крышку для банки, Зара решила начать действовать.
1991, Берлин
ФОТОГРАФИЯ, КОТОРУЮ ЗАРА ПОЛУЧИЛА ОТ БАБУШКИ НА ПРОЩАНЬЕ
На фотографии две молодые девушки стояли рядом и смотрели в камеру, не решаясь улыбнуться. Закрывающие колени платья выглядели в наши дни странновато. У одной из девушек подол платья справа был короче, чем слева, может быть, он сзади задрался. Другая, с высокой грудью и тонкой талией, казалась более стройной. Она сознательно выставила вперед ногу, затянутую в черный чулок, чтобы ее красивая форма хорошо смотрелась на фотографии. На груди у нее был какой-то значок, кажется, с изображением клевера. Он был неразличим на фото, но Зара знала, что это знак принадлежности к «Обществу молодых земледельцев», так как бабушка ей рассказывала об этом. И когда Зара смотрела на фотографию, она видела то, чего раньше не осознавала — лица девушек были невинными, эта невинность светилась на пухлых щеках, — и ей делалось стыдно. Может, раньше она не замечала этого, так как прежде на ее лице было такое же выражение, та же чистота, но теперь, когда она ее потеряла, она различила ее в девушках на фотографии. Выражение лица до того момента, как познаешь действительность. Выражение того времени, когда все еще впереди и все еще возможно.
Бабушка дала Заре эту фотографию накануне ее поездки в Германию. На случай, если с ней самой что-то случится. Со старыми людьми всегда может что-то случиться, и тогда эту фотографию выбросят, прежде чем Зара вернется домой. Зара пыталась прекратить этот разговор, но бабушка не сдавалась, а мама считала, что все старое подлежит уничтожению, и она не станет хранить старые фото. Зара кивнула, она знала это за мамой, и взяла с собой фотографию. Она хранила ее даже тогда, когда это казалось практически невозможным, и тогда, когда все ее имущество было уничтожено. Все, что на ней было надето, покупал Паша, но она хранила это фото, хотя даже тело ее больше ей не принадлежало: все его отправления зависели от Паши, даже в туалет можно было ходить с его разрешения. Он не давал ей ни прокладок для месячных, ни даже ваты, так как считал, что она и без того дорого обходится.
Кроме фотографии бабушка дала ей открытку, на которой написала свой домашний адрес, название родной деревни и название дома — «дом Таммов». На случай, если Зара в своей поездке по миру заглянет в Виру. Мысль эта поразила Зару, но бабушка считала, что это само собой разумеется.
— Германия рядом с Виру находится. Поезжай, раз уж все равно там будешь.
Взгляд бабушки загорелся, когда Зара рассказала, что собирается поехать на работу в Германию. Маму это не вдохновило, как и все остальное, но особенно ей не понравилась именно эта затея, она считала, что Запад — опасное место. И даже обещание большой зарплаты не изменило ее мнения. Бабушку также не волновали разговоры о деньгах, она лишь велела, чтобы на эти деньги Зара обязательно съездила в Виру.
— Запомни, Зара, ты — не русская. Ты — эстонка. Купи там на рынке семена и пришли их сюда, я хочу, чтобы у меня на подоконнике стояли эстонские цветы.
На обратной стороне фотографии была надпись: «Алиде на память от сестры». Бабушка также написала на ней имя — Алиде Тру. Никто никогда не рассказывал Заре про Алиде.
— Бабушка, кто такая Алиде Тру?
— Моя сестра. Младшая сестренка. Наверно, умерла уже. Спроси там про Алиде Тру. Может, кто и знает.
— Бабушка, почему ты раньше не рассказывала, что у тебя есть сестра?
— Алиде вышла замуж и рано уехала из дому. Потом началась война. И мы оказались здесь. Тебе надо съездить и посмотреть на дом. Расскажешь потом, кто в нем теперь живет и каково там теперь. Я ведь тебе рассказывала, как было раньше.
Когда в день отъезда мама проводила дочь до двери, Зара поставила сумку на пол и спросила у нее, почему она никогда не рассказывала ничего о своей тете.
И та ответила: «У меня нет никакой тети».
1992, Западная Виру
РАССКАЗЫ О ВОРАХ БОЛЬШЕ ВСЕГО ИНТЕРЕСУЮТ ДРУГИХ ВОРОВ
Когда Алиде пошла в кладовку, Зара вытащила из кармана фотографию и стала ждать. Алиде должна будет как-то на это отреагировать, что-то рассказать, хотя бы что-то сказать. Что-то должно произойти, когда она увидит фотографию. Сердце Зары забилось в ожидании. Но когда Алиде вернулась на кухню и Зара помахала фотографией перед ее носом, волнуясь, как бы она не упала в проем между шкафом и стеной или не завалилась в обойную щель, выражение лица старой женщины осталось равнодушным.
— Что это такое? — безразлично спросила она, как будто лицо девушки на фотографии было ей незнакомо.
— Здесь написано: Алиде от сестры.
— У меня нет сестры.
И она повернула ручку радио на большую громкость. Там как раз читали последние слова из открытого письма разочарованного коммуниста и переходили к комментариям других людей.
— Дай ее сюда, — повелительный звук голоса Алиде заставил Зару протянуть ей фотографию, которую та быстро схватила.
— Как ее зовут? — спросила Зара.
Алиде сделала радио еще громче.
— Как же ее зовут? — повторила Зара.
— Кого?
«…Нашим детям не дают молока и конфет, как же вырастить из них здоровых людей? Научить ли их есть лишь салаты из крапивы и одуванчика? Молюсь от всего сердца, чтобы в нашей стране…
— Врагами народа называли тогда таких женщин.
…хватало хлеба и кроме хлеба еще…»
— Вашу сестру.
— Что? Она была воровкой и предателем.
Зара выключила радио. Алиде не смотрела в ее сторону. Раздражение чувствовалось в ее голосе, уши горели.
— Значит, плохим человеком. Что она сделала плохого?
— Воровала зерно в колхозе, и ее поймали.
— Воровала зерно?
— Вела себя, как эксплуататор. Воровала у народа.
— Отчего же она не украла чего-то более дорогостоящего?
Алиде снова сделала радио громче.
— Вы не спросили у нее?
«…в наши гены на многие столетия заложили рабскую психологию, которая признает лишь сокрушительную силу и деньги, и потому не приходится удивляться…»
— Почему же она воровала зерно?
— Неужели вы у себя во Владивостоке не знаете, что делают из зерна?
— По-моему, это поступок голодного человека.
Алиде включила радио на полную мощь.
«…ради спокойствия у себя на родине нам придется просить защиты у какой-либо великой державы, например, Германии. Лишь диктатура сможет прекратить нынешнюю политическую нестабильность и обеспечить в экономике…»
— Выходит, Алиде не голодала, раз она не воровала зерно?
Та лишь слушала радио, что-то напевала и очищала дольки чеснока. Шелуха начала падать на фотографию. Под фотографией лежала газета «Новости Нэлли», на логотипе которой выделялся темный силуэт старой женщины. Зара выдернула штепсель из радиорозетки. Гуденье холодильника нарушало тишину, дольки чеснока со стуком падали в миску, штепсель жег руку Зары.
— Не пора ли девушке успокоиться и сесть?
— Где она воровала, скажите?
— На поле. Его видно в окно. Почему тебя интересуют проделки воров?
— Оно относится к этому дому? Это поле?
— Нет, к колхозу.
— А раньше?
— Это был дом фашистов.
— Разве Алиде фашистка?
— Я была передовой коммунисткой. Почему девочка не садится? У нас гости обычно садятся, когда их просят, или уходят.
— Если Алиде не была фашисткой, когда же вы переехали в этот дом?
— Я здесь родилась. Включи снова радио.
— Я что-то не понимаю. Выходит, ваша сестра воровала на собственном поле?
— Нет, на колхозном поле. Включи радио, девочка. У нас гости не ведут себя как хозяева. Может, в ваших краях это и принято.
— Извините, у меня не было намерения быть дерзкой. Меня только интересует история вашей сестры. Что с ней было дальше?
— Ее отправили отсюда. Но почему тебя интересует история воровки? Обычно истории воров интересуют других воров.
— Куда ее отправили?
— Куда у нас обычно отправляли врагов народа.
— И что же дальше?
— Что дальше?
Алиде встала, отодвинула тростью Зару подальше от радио и снова включила штепсель.
«… раб нуждается в кнуте и в прянике…»
— Что же с ней потом случилось?
Фотография покрылась чесночной шелухой. Радио звучало так громко, что шелуха подпрыгивала.
— А как же Алиде оставили здесь, хотя сестру увели? Разве вас не считали неблагонадежной?
Алиде сделала вид, что не слышит, лишь крикнула:
— Подбрось в печку дров!
