— Арестовывали, но доказательств не находили и потому выпускали.
— Если он такая заметная фигура, то наверняка имелись свидетели его антиправительственной деятельности.
— Имелись, но недолго. Тех, кто готов бы дать против него показания, находили мертвыми. Но самое интересное заключается в том, что, по моим данным, Красин находился за границей как раз в то время, когда и случилось роковое самоубийство Саввы Тимофеевича. Есть сведения, правда непроверенные, что за день до того, как в номере Морозовых прозвучал выстрел, Красин приходил к нему. Все это можно проверить, если встретиться с вдовой Саввы Тимофеевича…
— С кем? С женой бывшего московского градоначальника? Да она вас даже на порог к себе не пустит. И вообще, в какую сторону вас, любезный Петр Михайлович, занесло? Кто вам всей этой чепухи наговорил? О чем вы? Привидение! Фантом! Какой морок? Какой порок? Кто должен кого-то извести? При чем здесь большевик и одновременно немецкий представитель телефонной фирмы, якобы застреливший когда-то промышленника Морозова! Что за вздор! — багровея, выпалил Филиппов, и у него под глазом забилась едва заметная жилка. — Не хочу больше слушать эту околесицу. Соблаговолите докладывать по существу. Что конкретно вам известно об обстоятельствах гибели Вяземской?
Игнатьев вновь поднялся и вымолвил виновато:
— Видите ли, ваше превосходительство, как бы я ни хотел избежать рассказа о спиритическом сеансе, я не смогу этого сделать. И виной тому — предложение госпожи Ардашевой вызвать дух покойной матери Анны Извозовой, с тем чтобы испросить у нее имя того, кто напал на ее дочь.
— Хорошо, будь по-вашему. Докладывайте дальше. И я прошу вас, Петр Михайлович, не стоит при каждом ответе подскакивать с места.
Игнатьев пожал плечами, опустился на стул и продолжил:
— Так вот, Вяземская и медиум Чертоногов — главные звенья в цепи всего спиритического сеанса. Фаина Мелентьевна, что называется, чувствовала партнера, а это, как я выяснил, большое искусство. И ее подруга высказала мнение, что преступник убил хозяйку салона «Мадам Дюклэ» именно потому, что боялся разоблачения. К тому же ее муж, статский советник Ардашев, служащий МИДа, высказал вполне правдоподобную гипотезу, что злодей вводил в глаза жертвы серную кислоту из пузырька посредством пипетки. Он также считает, что тот был в перчатках. Ему, кстати, известно о применении хлороформа. Именно он обнаружил надпись на стене дома на Болотной. Это обстоятельство мне позже подтвердил и тамошний дворник.
— Как вы сказали? — наморщив лоб, задался вопросом полицейский начальник. — Ардашев?
— Да.
— Случаем не Клим Пантелеевич?
— Точно так.
Действительный тайный советник поднялся, подошел к стеклянному шкафу, открыл дверцу и принялся в нем рыться. Наконец он достал пухлую синюю папку, завязанную бантиком. Вынув из нее несколько газетных вырезок, он положил их на стол перед сыскным агентом и, указывая на фотографический портрет господина с бритым лицом, спросил:
— Это он?
— Он и есть!
Прочитав кричащий заголовок: «Присяжный поверенный раскрыл загадочное убийство на водах!» — Игнатьев, точно парализованный, замер от удивления.
Филиппов, скривив насмешливо губы, проронил:
— А вы, насколько я помню, только что сказали, что он служит в МИДе. Я не знал, право, что на Певческом мосту завелись собственные адвокаты.
— Да нет же! Там, точно! На Певческом мосту. Он мне сам сказал. Да и какой резон ему врать? — глядя рассеянно по сторонам, пробормотал губернский секретарь.
— Не знаю, Петр Михайлович, не знаю, — остановившись у окна, с сомнением вымолвил Филиппов. — А с другой стороны: идет война, и всякое может случиться. Однако скажу я вам, этот субъект занимался частным сыском. Нет, он как адвокат хорошо знал, что такой вид деятельности в России запрещен, и потому делал это под предлогом защиты интересов своих клиентов. А фактически… фактически вел расследования. И, надо признать, весьма успешные. О нем одно время много писали. Даже за границей. А начиная с прошлого года, об Ардашеве ни слуху ни духу. Пропал, испарился, точно ваше привидение. Но нет, получается, в Петроград перебрался Клим Пантелеевич. — Он повернулся к подчиненному и спросил: — Так вы говорите, его супружница водила дружбу с Вяземской?
— Более того, судя по всему, она была последней, кто видел ее живой.
— Вот как? Интересно! А вы беседовали с Ардашевой в присутствии мужа?
— Он появился немногим позже и слушал, изредка вступая со мной в беседу.
— Я представляю, как у него на душе кошки скребли. Сыщик допрашивает его жену! Надо же такому случиться! — Филиппов вновь сел в кресло, поправил пепельницу и заметил: — Не любит он нашего брата, ох, как не любит! В прошлом году был у нас один командировочный из Ставрополя — некто Каширин, — так он много чего про этого Ардашева наговорил. Только нам до этого дела нет. Нам с ним делить нечего. Хотя, — он на миг задумался, — не исключено, что присяжный поверенный может проявить интерес к расследованию убийства Вяземской, но это нам на руку. Так что, на всякий случай, пустите за ним двух филеров. Пусть они сообщают о его передвижениях: где был, с кем встречался. Глядишь, и на нужную тропу нас выведет. Ну и вы, Петр Михайлович, извольте не плошать. Бросьте все силы на поиски этого поэта-душегуба! А сплетни городские про Савву Морозова прошу больше не собирать. Не наше это дело.
— Разрешите идти?
— Ступайте. И уже послезавтра, в это же время, я жду вас с новым докладом.
Когда дверь закрылась, Филиппов придвинул к себе газетные вырезки и стал их просматривать. Статьи одна за другой расхваливали этого самого Ардашева, точно он был каким-то актером или оперным певцом. Полиция же на его фоне выглядела не то чтобы бедно, а скорее даже унизительно. Над ней смеялись, подтрунивали, сыпали в ее адрес колкостями. «Вот оно, — подумал старый сыщик, — племя борзописцев. «Ради красного словца не пожалеют и отца». Перестали уважать тех, кто стоит на страже российской государственности. И что дальше? На Государя плевать начнут? На церковь? На веру? — Он тяжело вздохнул — и заключил: — Тогда уж точно страной будет править дьявол. Только я, слава Всевышнему, до этого страшного времени, наверное, не доживу».
10
Примерка
Зимний день с липким снегом и синим, исчерченным голыми ветками небом подходил к концу. Ардашев отпустил извозчика и потянул на себя медную ручку двери. Внутри салона «Мадам Дюклэ» все было как обычно, если не считать фотографии госпожи Вяземской, окаймленной траурной рамкой, и новой особы в комнате «Приема и выдачи заказов».
Разговорчивый гардеробщик поведал, что всем теперь заправляет племянница бывшей хозяйки. Ее правой рукой стал закройщик Шнеерзон, у которого, оказывается, давно были шуры-муры с Пелагеей.
Надобно заметить, что Арон Яковлевич несколько изменился. Он уже не был облачен в черный халат, как обычно, а носил синюю сорочку с серебряными запонками и жилетку пикй. И лишь испачканные в портновский мел манжеты да игольница на руке выдавали в нем швейных дел мастера. Он хоть и кружил вокруг клиента, защипывая и скалывая булавками материю, но делал это уже не так торопливо, как раньше, да и присказки, обильно усыпанные словоерсами, куда-то исчезли. Он вел себя как всемирно известный кутюрье.
— Ну вот, милостивый государь, еще одна примерка, и заказ будет готов. Для этого мне понадобится три дня, сиречь к четвергу я управлюсь. К восьми пополудни вам будет удобно?
— Вполне.
— Буду ждать. Как переоденетесь, оставьте все здесь. Я заберу потом, — выговорил Шнеерзон и вышел.
Покинув примерочную, сам не зная почему, Ардашев решил отдать костюм лично. Он отворил дверь и оказался в святая святых ателье — раскройной комнате. За тремя саженными столами, спиной ко входу, орудовали кройщики. Дальше, за фанерной перегородкой, стрекотали швейные машинки. Слышался шелест кальки и клацанье портновских ножниц; из угла комнаты доносилось шипение разогретого утюга и пахло распаренной материей. Подле каждого стола — стойка для вешалок, рядом — несколько деревянных фигурных манекенов, вернее, их туловищ. На специальных крючках висели разнообразные картонные лекала.
Арон Яковлевич стоял тут же, за ближним раскройным столом. Приложив деревянную линейку к темному отрезу материи, он вел по самой кромке каким-то приспособлением, от которого оставался белый, похожий на штрихи, след. Это было колесико с заточенными краями. Примерно такими повара режут раскатанное тесто. Только в данном случае оно имело острые, как у садовой ножовки, зубья.
Ардашева заметили, и закройщик повернулся.
— Вот, возьмите, — протянул костюм Клим Пантелеевич.
— Не стоило беспокоиться, — с натянутой улыбкой выговорил портной. — Я как раз собирался зайти в примерочную.
